Кстати о любви
Шрифт:
Из дней складывались недели. Они виделись почти каждый вечер. И было совершенно неважно, чем занимаются. Смотрели фильмы на DVD — часто, не сговариваясь, выбирали одинаковые. Болтали без умолку. Вернее, без умолку — она. Он чаще слушал. Целовались до головокружения, пока не оказывались снова в постели. Впрочем, последнее случалось регулярнее всего остального.
Когда ее синяки стали настолько незначительны, что легко маскировались тональником, Руслана впервые отважилась выйти с Лукиным на прогулку. В одиночестве — и на пробежку выбиралась, и в магазин ходила, и просто воздухом дышала. С Егором — стеснялась, хотя стеснение
— Знаешь, когда в следующий раз я решу гоняться за преступниками, лучше сам мне по морде дай — быстрее уймусь, — ворчала она, обрабатывая щеку в один из вечеров, когда они устроили первую свою вылазку из ее берлоги.
— Ты глупеешь на глазах, и мне не нравится эта тенденция, — заявил Лукин с самым серьезным выражением лица.
— Ну в этом ты виноват, потому не жалуйся.
— Еще раз скажешь, что я жалуюсь… — вкрадчиво проговорил он ей в самое ухо, оказавшись рядом, и прикусил мочку.
— И что? — охнула Руслана, зажмурившись. Крем полетел на тумбочку.
— А ничего, — Егор сдержанно пожал плечами, отстранился и снова занял свою наблюдательную позицию в дверном проеме. Руська чуть слышно выдохнула, отвернулась к зеркалу, заканчивая приводить себя в порядок, но при этом — глядела прямо ему в глаза в отражении.
— Объясняю, — медленно проговорила она. — У меня раньше с кровообращением было все нормально, равномерно, и кровь больше к голове приливала, гнала кислород в мозги. Потому я была умная. А теперь… приливает в другие части тела. По объективным причинам.
Лукин хмыкнул.
— То есть из-за меня?
— Вот видишь! И ты пришел к этому выводу! Может, у тебя тоже… кровь не туда приливает?
— У меня туда, куда надо, — расхохотался Егор. — И тебе это нравится. Но если ты сейчас не замолчишь, мы уже никуда не пойдем.
— Я задолбалась дома!
— Ну-ну…
Она действительно задолбалась дома, потому заткнулась, прекрасно понимая, что еще хоть слово, и они точно никуда не пойдут. Но провоцировать Лукина ей нравилось. Кокетничать — тоже. Хотя это и было странно. Думала, что забыла, как это делается, целую жизнь назад. А вспоминалось быстро. Будто бы и не было ничего раньше, из-за чего она вытравливала из себя всякую способность чувствовать к кому-то влечение.
Влечение тоже становилось привычным. Переставало удивлять. На двоих у них случилось много привычек. У него — опаздывать на работу, потому что утренний секс вошел в привычку у нее. У нее — пропускать пробежку в 5:45, потому что ночевать в Руськиной квартире стало его привычкой. Совместный завтрак — их общее, на двоих. О совместном душе она пока еще только тайно мечтала — и каждый раз откладывала до выходных.
А еще небольшое кафе недалеко от ее дома, куда они стали выбираться поужинать. Маленькое, на четыре столика, оно почему-то казалось ей продолжением ее собственной квартиры с цветами в неожиданных местах, фонариками, ловцами снов и — чего у нее точно не было — забавными вырезанными из дерева фигурками разных размеров, расставленными везде, где только можно.
Когда они пришли туда первый раз, у нее и правда было ощущение, что она дома. Даже собственные до сих пор не сошедшие синяки здесь совсем не смущали. Она почему-то знала, что Егору это пофигу. Но сама все еще не могла привыкнуть, что он рядом. Что они вместе. Потому синяки в ее представлении их
идеального сосуществования были определенно лишними. Впрочем, их сосуществование тоже идеальным не было. Они часто в шутку ссорились, бурно мирясь потом.Первый раз — в этом самом кафе. Пока Егор торчал у стойки барменши — почему-то здесь заказ делали не официантам — Руська набросала в блокноте несколько слов. А когда он вернулся, вырвала лист бумаги и сунула ему под нос, буркнув: «Как тебе?»
«Она на вас пялилась, Егор Андреевич! Пялилась! И не делайте вид, что не заметили!»
Не поведя и бровью, Лукин вынул из внутреннего кармана Паркер и через полминуты вернул Руслане записку, в которой добавилось одно-единственное слово:
«Заметил».
Слово вернулось и ему. С жирным вопросительным знаком.
«Привыкли?»
«Скажу больше — нравится!»
«А мне нет!»
«Как я тебя понимаю. Если бы она пялилась на тебя — мне бы тоже не понравилось».
«Ты дурак? Я тоже на тебя пялюсь. Выгляжу так же по-идиотски, да?»
Он поднял голову и посмотрел на Руслану.
— Я не понял, — сказал Егор, — ты устраиваешь сцену ревности или сеанс самоанализа?
— Все сразу, — с улыбкой ответила Росомаха и потянулась, чтобы отобрать записку. — Если у меня глаза такие же, то это катастрофа!
— Катастрофа случится, когда ты перестанешь так на меня смотреть, — рассмеялся Лукин и спрятал записку вместе с ручкой в карман.
Несколько секунд, показавшихся ей непередаваемо долгими, она молчала, приподняв бровь и рассматривая его самодовольное лицо. Говорить, что едва ли когда выражение ее глаз при взгляде на него изменится, было совсем уж глупостью. Развенчивать его самоуверенность — не хотелось. Вместо этого она улыбнулась и ответила:
— Я смотрю на тебя, как смотрят на Давида, северное сияние или рассвет на Ниле. Получаю эстетическое удовольствие.
— Не ограничивайся им, оk?
— Оk. А если я скажу, что ты — мои персональные Давид, северное сияние и рассвет на Ниле?
— Жадина!
— Еще бы!
Руслана и была жадиной. Чего в себе и не подозревала. И собственницей была. С обостренным чувством справедливости. И правдолюбом была. Все это сплелось для нее в такой запутанный клубок, что не могло не жахнуть в один из дней, которые лучше бы не случались.
Она ненавидела вранье. После него становилось гадко, будто испачкали изнутри. И после него чувствовала себя дурой, которую легко обмануть. А уж чего-чего, но вранья в ее жизни хватало. Еще как хватало! Ничего не происходило — а вранье происходило. Тогда как она думала, что происходит что-то важное.
Потому сейчас, когда все было так хорошо, как могло быть, пожалуй, только в фантазиях ее дебильной головы, она едва сдерживала желание зажмуриться и ущипнуть себя за руку — чтобы проснуться.
Но для того, чтобы проснуться, не всегда нужно себя щипать.
Достаточно просто дождаться, что правда на голову свалится в тот момент, когда не ждешь подвоха. Когда снег за окном и предновогодняя уличная иллюминация не позволяют допустить и мысли, что что-то не так. Когда пальму обмотала гирляндой за два дня до Нового года. Когда просто задремала на его плече под какую-то киношку. И подорвалась около одиннадцати вечера с воплем:
— Николя Бедос!
Ответом ей послужили автоматная очередь из телевизора и недоуменный взгляд Егора.