Кстати о любви

Егор засобирался в Киев после обеда. Дядя Сева, тоже традиционно, снабдил его ящиком собственных заготовок, гвоздем программы которых стал трехлитровый бутылек вареного сала.

— Ты такого никогда не пробовал! — размещая продукты в багажнике, сказал он.

Егор молча наблюдал за его пассами и невпопад выдал:

— Дядь Сев, а ты жену свою любил?

Мужчина недоуменно глянул на Лукина — тот его, кажется, удивлял. И не первый раз за минувшие сутки.

— Слово дурацкое, — проговорил дядя Сева. — «Любил». Еще и в прошедшем времени. Нет ее сколько — и до сих пор болит. Она меня ждала, а я знаю, что и не дождусь уже.

Егор кивнул. Выглядел так, будто хочет еще о чем-то спросить. Но промолчал и стал прощаться.

— Ладно, не скучай тут. Я позвоню. А то приезжай, а?

— Ну, разве на Рождество… На Новый год меня сестра забирает.

Следующие полтора часа Егор чувствовал себя персонажем какого-то фильма, виденного триста лет тому назад, — шлялся по полкам библиотеки собственного мозга. Пытался понять, как это — когда «болит». Выбирал между заводом и аэродромом. Выстраивал строчки статьи для следующего выпуска электронной версии. Просто выпадал из действительности, вглядываясь в неровное полотно дороги.

В почти идеальной тишине, нарушаемой тихим, ровным урчанием двигателя, уже на улицах Киева из мистического состояния его вывел телефонный звонок. Егор бросил взгляд на экран. Руслана. Включил громкую связь и сказал:

— Привет!

Ответ прозвучал сразу. Будто из пушки:

— Привет! Ты как? Куда пропал?

— А куда я пропал?

Замялась. Даже через трубку и километры слышно было, что замялась. А потом, уже не из пушки, но тоже бодро она проговорила:

— Я подумала, вдруг друзья дядь Паши к тебе тоже в гости приходили, и надо срочно мчаться к тебе с мазью от синяков.

— Спасибо за заботу. Пока занимаемся твоими, — усмехнулся Егор. — Ты в порядке?

— Вроде… Ладно, извини, что пристала. Я просто… волновалась.

— Еще чем занималась?

— Убивала время.

— Успешно?

— Ну… Снесла со своего блога флэш-видео, бесило. Вообще, хочу дизайн поменять.

— А я надеялся, ты его убила, — после долгой паузы сказал Егор.

— Убийца из меня так себе. Я больше пугаю, чем на самом деле…

— Жаль. Я бы хотел попасть в безвременье.

— Ты? В безвременье?

— Неважно, забудь… — Егор уныло смотрел на пробку, тащившуюся по проспекту. — Ты что-то хотела?

— Нет, наверное, ничего… Все есть уже.

Лукин снова помолчал.

— Оk. Как лицо?

— Лучше. Голова уже не болит даже. Я думаю, будет прикольно, когда оно позеленеет.

— Зато к волосам подойдет, — усмехнулся Егор. — Ладно, отдыхай. Без особенной надобности из дома не ходи. И звони, если что.

— Лукин, мне двадцать восемь лет! — фыркнула Руська. — Ничего со мной не случится.

— Мне пофиг, сколько тебе лет, — услышала она сердитый ответ. — Дома сиди!

— Контролировать меня не надо! Хорошего вечера! — жизнерадостно протявкала Росомаха и отключилась.

— Еще как надо, — буркнул под нос Лукин и на ближайшем перекрестке повернул в сторону, противоположную дому, но зато по направлению к дому Русланы.

Она открыла сразу, будто ждала под дверью. Казалась совсем не прожорливым хищником, а обычной Руськой, разве что чуть более растерянной, чем всегда. И не такой устрашающе разноцветной и опухшей, как пару дней назад — но даже почти оживающей. Волосы, собранные на макушке в шиш, странно подпрыгнули — наверное, вместе с ее удивленно подпрыгнувшими бровями. Футболка в большущие ромашки добавляла деталей образу, сложившемуся в Лукинском сознании.

— Это откудова такого красивого дяденьку к нам замело? — неожиданно хохотнула она.

— Мимо проходил, — ответил Егор и без церемоний зашел в квартиру.

— Котлеты закончились. Сегодня пицца. В холодильнике. Греть?

— Ресторанов в городе полно, — Лукин разулся, снял куртку, пристроив на вешалку в прихожей, направился в комнату.

Руслана протопала следом и замерла на пороге. Склонив голову набок, она наблюдала за его перемещениями по комнате. Когда остановился и он, спросила:

— Может, охрану мне наймем?

— Посмотрим на твое поведение.

— Я умею хорошо себя вести. Честное пионерское.

— Ты хоть знаешь, кто такие пионеры? — весело спросил Егор и посмотрел ей в глаза, чем совершенно выбил почву у нее из-под ног. И Руська вынуждена была сесть в кресло. Комната была небольшая, немного захламленная, но при этом светлая, будто солнце с улицы, где снова сгущались сумерки, перекочевало сюда. Диван яркий — небесно-голубой. Совсем непрактичный. А кресла почему-то оранжевые, неподходящие. Письменный стол, телевизор на стене и музыкальный центр под ним, шкаф — как у обычных людей. Пальма в кадке посреди гостиной и причудливые самодельные ловцы снов на окне с большущим подоконником, явно используемым не по назначению, а чтобы на нем сидеть — не как у обычных.

Руська ждала его больше суток.

Выбесил. Молчанием.

Явился. Продолжает бесить.

Какого черта ходит?

— Я знаю, кто такие пионеры, — резковато ответила она. — И кто такие комсомольцы, и кто такие октябрята.

— Прям отличница, — буркнул Егор и подошел к креслу, в котором она сидела. — Хочешь выгнать — выгони.

— Я не знаю, чего хочу. Я пытаюсь понять, но какой-то сумбур, — она вскинула голову и открыто посмотрела на него. — Ты сам-то знаешь, чего хочешь?

— Честно? — он уперся руками в спинку кресла и смотрел на Руслану сверху вниз. — Я знаю, что мне нравится здесь. И мне нравишься ты.

— Очень нравлюсь?

Егор медленно рассматривал ее лицо — лоб, глаза, губы. Губы особенно. Он помнил их вкус и податливость и хотел почувствовать их снова.

Он хотел. Хотел эту женщину. Именно эту. Такую, какая она была — с зелеными прядями и неуемной энергией. Ее неугомонность возбуждала особенно, рождая объемные и яркие фантазии, до вспышек перед глазами.

Он хотел этого фейерверка. Он хотел. Только для себя, скрыв ото всех, забыв обо всем.

— Очень, — негромко выдохнул Егор, склонившись ближе к ее лицу. Она смотрела на него, не мигая, будто бы он загипнотизировал ее. Знала, что голоса совсем почти не осталось. Дженис Джоплин заткнулась. Росомаха свалила, едва махнув на прощанье. С мозгом она попрощалась. Только и могла, что прошептать:

— Если ты и сегодня уйдешь, то я… я тебя больше не впущу. Честное слово не впущу, я же живая…