Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
Куфальт и Лиза со всех ног устремляются в темноту парка, причем Куфальт на бегу бормочет, ни к кому не обращаясь:
— Просидел за решеткой одиннадцать лет, а может, и больше, кто его знает, только полгода как вышел… Ясно, со сдвигом…
Темная фигура впереди уже пересекла лужайку и скрылась за кустом…
— Быстрее, Лиза! Где этот чертов сторож? Он-то небось умеет обращаться с этим народом…
— Бегите на улицу и постарайтесь найти полицейского. А я не могу далеко отлучаться, калитка-то открытой осталась.
Они бегут уже по аллее. На скамейке сидит парочка…
— Никто здесь не пробегал?
Те
— Что? Как?
В ту же секунду поблизости раздается крик. Пронзительный, срывающийся на визг; крик внезапно обрывается, сменяясь хриплым, сдавленным бульканьем…
— Туда! Туда! Скорее туда!
Густой кустарник. Такая страшная ночь, такой ужасный миг, а парк благоухает себе как ни в чем не бывало…
Они осторожно раздвигают ветви…
На земле что-то белеет, какая-то груда белой одежды, все белое-белое… И по белому растекается от головы, от шеи что-то темное, густое и липкое, это кровь, кровавое пятно на глазах растет, расплывается и все темнеет, темнеет… И так странно булькает…
— Караул! На помощь! Полицию! — пронзительно кричит кто-то.
И в этот момент Куфальт видит лицо Лизы Бен, стенографистки Лизы Бен. Видит ее рот, жадно хватающий воздух, горящие глаза, вытянутую шею…
И ужас охватывает его. О, эта жизнь, что же это за жизнь…
— Бежим отсюда! — шепчет он ей. — Быстрее! А то потянут в свидетели!
— Дай мне взглянуть… Дай только взглянуть, — шепчет она в ответ, едва дыша от возбуждения.
Он хватает ее за руку и протискивается сквозь толпу, набежавшую со всех сторон.
У каждого бывают дни счастливые и несчастливые. Это знают все. Знал об этом и Куфальт. Он предчувствовал, что этот день — шестнадцатое августа — принесет ему одни беды. Но что еще он ему готовит?
Для начала он сразу же заявил Лизе, что съедет с квартиры не позднее первого сентября: не мог он забыть ее лицо в ту минуту. Этот жадно дышащий рот, эта сладострастно вытянутая шея!
— Так… — только и сказала она. И повторила: — Так… — А помолчав, добавила: — Пожалуйста! Скатертью дорога!
Она вышла из его комнаты, дверь за ней хлопнула: конец, точка. Хватит с него такой любви! Конечно, она крутила с ним только для того, чтобы поближе познакомиться с убийцей-маньяком Беербоомом. Нет уж, благодарю покорно!
Все прошло… прошло…
Потом, по дороге на работу, Куфальт купил газету, утренний выпуск, и прочел сообщение об убийстве, совершенном неким Беербоомом. Кое-что в статье заставило его горько усмехнуться, — например, упоминание о том, что Беербоома поместили в больницу Фридрихсберг («временно, дабы поскорее оградить от возмущенной толпы, жаждавшей с ним расправиться»), то есть в ту самую больницу, куда Куфальт тщетно пытался его сбагрить…
«Наверное, там он и останется до конца своих дней», — подумал Куфальт.
В той же заметке сообщалось, что жертвой Беербоома («скончавшейся той же ночью») оказалась одинокая тридцатисемилетняя швея, старая дева, которая, вероятно, только потому отправилась ночью в парк возле больницы, чтобы, глядя на целующиеся парочки, получить свою долю любовного волнения. А ведь и Беербоом добивался того же…
Ох уж этот великий и жестокий, неистовый убийца-маньяк Беербоом!
Нет, этот несчастный, вечный неудачник, сумасброд и рохля,
которого газета изобразила этаким зверем, чуть ли не дьяволом, одержимым жаждой убийств! А он всего лишь жалкий урод, порожденный темной стороной жизни!Этого великовозрастного ребенка разлучили с любимой сестренкой, заставили одиннадцать лет жить монахом, извратив в нем все естественные инстинкты, так что пылающей осталась только плоть, а потом, когда его выпустили на волю, он уже был неспособен спать с женщиной и отрешиться от диких фантазий, теснившихся в его мозгу, и потому загорелся безумной страстью к маленьким девочкам, почти детям, загорелся мечтой о голеньком детском тельце… И уже готов был смириться, отказаться от своих необузданных желаний и укрыться в психушке, как в камере, отказаться от их исполнения, от всякой надежды на их исполнение в этой жизни…
Однако и в этом ему было отказано, и почти против воли он оказался ввергнутым в жизнь, лишенную надежд, где для него не было ни крова над головой, ни работы, ни пищи, ни шансов на успех, ни доброго слова, ни верного друга и вообще никакого места под солнцем…
Вот он и бросился с бритвой в руке исполнять свое единственное, оставшееся еще доступным желание.
И наткнулся на полную противоположность того, что искал, — не на девушку-полуребенка, а на высохшую старую деву, своего двойника в образе женщины…
И Куфальт живо представил себе, как этот несчастный безумец Беербоом проведет остаток своей жизни — долгий ли или краткий — в каменной клетке с зарешеченным окном, вновь и вновь прокручивая в уме одну и ту же мысль: «Если бы мне тогда попалась хотя бы молоденькая… Если бы в ту ночь мне повстречалась маленькая девочка… Хоть бы напоследок мне улыбнулось счастье!»
Счастье! У Куфальта, ясным солнечным утром направлявшегося на работу в бюро «Цито-Престо», даже мороз пробежал по коже… Что люди называют счастьем, что это вообще за штука — счастье… Для Беербоома было бы счастьем, если бы на месте тридцатисемилетней старой девы оказалась девочка девяти или одиннадцати лет, маленькая девочка в носочках…
Вот уж воистину: счастье!
Во всяком случае, в «Цито-Престо» еще никто ничего не знал о ночном происшествии. Чтение газет не входило в круг жизненных потребностей бывших заключенных, и даже при самых заманчивых заголовках они ни за что не стали бы тратить десять пфеннигов на утренний выпуск; за десять пфеннигов можно купить целых три сигареты, — так что и говорить не о чем!
— Упакуйте готовый материал и доставьте на фирму, — сказал Маак Куфальту и Монте.
— И не берите двадцатимарковых, как в прошлый раз, — их не разделишь! — потребовал Енш.
— Ладно, возьмем тысячными, — отшутился Монте, и они двинулись в путь, нагрузившись тяжелыми пачками по пять тысяч писем в каждой.
— Вот, фройляйн, очередные десять тысяч, — говорит Куфальт секретарше. — Наверное, незачем отрывать господина Бера от дел, все у нас в полном порядке. Нам бы только записочку в кассу, если можно.
— Нет, господин Бер хотел бы с вами переговорить, господин Мейербер, — отвечает секретарша. — Конверты можете здесь оставить, и ваш спутник тоже может здесь подождать. Господин Бер хочет поговорить с вами лично. Как пройти к нему, вы знаете.