Кто тут хозяйка?
Шрифт:
Ставшей слишком холодной для этой теплой ночи…
Мокрыми пальцами протерла глаза. Затаила дыхание. Я сидела спиной к проходу, я должна была ждать.
Чего ждать?
Долго ждать?
Может, уже не надо ждать?
Я все-таки где-то накосячила, и…
– Надо же, как ты выросла, Марь,– ворчливо кашлянули за моей спиной, – даже ворожить начала.
Голос звучал так уютно, так знакомо, что аж мурашки по спине побежали.
Ну все. Несите тысячу платков! Сейчас я смою весь этот мир своими слезами. Потому что – когда живые мужики уходят от тебя навсегда, это, конечно, грустно,
Это, несомненно, другое. Тут и порыдать не стыдно!
– Ну-ка, ну-ка, поворотись-ка, внучка. Дай посмотреть на тебя.
Сколько помню наши мифы – поворачиваться на оклики мертвых не рекомендовалось. Но то на Земле. Там и спиритические сеансы выглядели как-то жутковато. В Велоре и смерть внезапно оказалась “прекрасной страной”, и процесс общения с мертвыми был для ведьмы – обычным делом, если судить по тому, как легко и просто Отрада мне это присоветовала.
Да и никак она от этого не предостерегала. От кучи всего другого – очень даже. Типа “не становись спиной к окну”, “не мой вечером голову” или “не черти круги на камне”. А вот от того чтобы повернуться к бабуле лицом – не было такого. Так что я повернулась. Уж очень хотелось.
Бабушка была…
Такой, что слезы, которые я старательно старалась сдержать, так и хлынули из глаз.
Такая, какой я её и запомнила.
Не худая, скорее – крепко сбитая, с коротко стриженными, вечно вьющимися волосами, в тяжелых квадратных очках.
Длинная юбка краем нашитой на подол бахромы подметала пол. Темные глаза как всегда глядели так, что сразу ясно – бесполезно врать, что ты к варенью не притрагивалась. И рот. Ехидный рот – самая любимая часть моего наследства.
Все и отличия от живого человека – живой человек обычно не такой голубой, и не просвечивает.
– Ишь ты, подишь ты, – бабуля подбоченилась, глядя на меня с искринкой во взгляде, – посмотрите, какие нынче ведьмы стали мокроносые!
– Да ну тебя, ба! – натурально рассердилась я и потянулась вперед. Еще заранее не зная, что мне будет что нащупать, но ощущая это каким-то восьмым или десятым чувством. Мы встретились на границе наших кругов. Я врезалась носом – в мягкое плечо, так знакомо пахнущую кардамоном и сушеной ромашкой шаль. Я уткнулась в мягкую ткань, обвила бабулю руками. Зажмурилась, ощущая, как внутри меня все ходит ходуном.
Вспомнила бабушкины пироги. Нет, они не были мягкими и воздушными, как обычно бывает в сказках, напротив, они почему-то всегда были суховаты и жестковаты, но неизменно – рыбный бабулин пирог шел на ура, а вот магазинные булочки всегда мне казались какими-то ненастоящими.
Вся моя жизнь казалась сейчас ненастоящей. Лишь прелюдией перед моим путешествием в этот мир.
– Марья, Марья, – теплая бабушкина ладонь пробежалась по спине, – ты хоть знаешь, что в Велоре не принято оплакивать умерших? За них принято радоваться, ведь там, куда они ушли – нет человеческих глупостей.
– А кофе есть? – брякнула я неизвестно зачем, – потому что если в этой вашей “прекрасной стране” нет кофе – она никуда не годится!
– Кофе есть, – усмехнулась бабуля, – все что хорошее – все есть.
– Ну тогда ладно, – фыркнула, хоть и сквозь слезы, –
если там есть кофе, я за тебя спокойна.Отстранилась, вернулась в центр круга, уселась на пол по-турецки. Бабуля не стесняясь уселась напротив меня, явно ожидая моих вопросов.
А у меня их столько в голове гудело… Ох!
– Значит, ты – ведьма, ба? – вопрос прозвучал даже слегка обвиняюще. Ну да. Столько лет, и ведь ни словом не обмолвилась…
– А мы начинаем с очевидных вопросов? – бабушка хитро-хитро прищурилась. – Ты же уже все поняла, что да, Марь. Да. Ведьма. Была когда-то. Скажем честно – неважная.
– Неважная? – удивленно вскинула брови я.
– Ну, да, – ба развела руками, – мы с сестрой странно разделили между собой магию. Я – могла открывать чудо-двери, но в любых других чарах была слаба. Улия – напротив. Ни единого портала не смогла в своей жизни открыть, даже на соседнюю улицу. А тебя-то как в Велор унесло, Марь? Ты же до шестнадцати так ведьмину книгу на чердаке не увидела.
– Я… Это…
По старой детской привычке, сознаваться бабушке в том, что надралась до зеленых дракончиков и белых шинолл – и каким-то мистическим образом умудрилась вместо двери в свою квартиру открыть дверь дома Матильды ди Бухе…
Ключевое и самое опасное в этом рассказе, разумеется, слово “надралась”. Хотя я и точно знаю, что с нашей почтальоншей они далеко не всегда холостой кофе распивали…
Но во мне еще была жива та девчонка, которую за большие косяки гоняли по селу большим таким крапивным веником. Правда в итоге повисший в воздухе вопрос вдруг сделался риторическим.
– И ведь как же ты, оказывается, хороша, моя Марь, – бабушка прищурилась, как-то по особому на меня глядя, – посмотри-ка. Будто и за себя и за мать огребла. Поздние ведьмы – редкость, но видать, судьба у тебя была такая, долго зреть, чтобы ярко расцвести. Умница моя.
– Так, ба! – я шумно выдохнула, стараясь удержать внутри себя радостно подпрыгивающую зайчиху. – Я ведь тебя не просто так призвала. По делу. Давай сначала вопросы решим. А потом поговорим. До рассвета ведь можно будет.
– Дельная моя коза, – бабуля с какой-то затаенной гордостью вздохнула, – давай о делах и правда.
– Моя прабабушка – Матильда Елагина?
– Ди Бухе, – поправила ба спокойно, – покинув ковен, мама отказалась от их фамилии и оставила себе титулярную. У неё вообще очень плохо было с родственниками. Мы с ними не общались. Только какой-то двоюродной тетке она писала письма. Я помню, её дочь, Отраду, мы даже как-то принимали в гостях. Я только-только посвящение прошла, а она – совсем девочкой была. Смешная была девчонка.
– Сейчас она очень дельная т… девушка, – назвать Отраду теткой язык не повернулся, – слушай, скажи пожалуйста. Было ли у меня хоть что-то, что может доказать, что мы действительно состоим в родстве с ди Бухе? Может быть, какой-то артефакт? Семейный портрет, где есть ты и Матильда?
– Портреты все остались в доме мамы, – ба качнула головой, – то есть твоей прабабки. Но они, разумеется, есть.
– Дом сейчас опечатан, и забрать из него хоть что-то, – я вздохнула, – мне нужно что-то не из дома. Что могло принадлежать только ди Бухе. То, что я могла получить только от тебя?