Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
– С ними что-то случилось в Петушках?
– спросила Наталья Михайловна.
– С ними-то ничего. Та самая бабуля, вы ее, надеюсь, еще не забыли, вдруг решила выйти вместе с ними. Представляете? Ей все кричат: "Бабуля, ваша станция следующая", а она им в ответ: "В гробу я видела вашу Тулу, лучше сойду раньше".
– И что, сошла?
– Я бы рад соврать, да не буду. Кажется, все-таки ее остановили. Незаметно пролетело больше часа. Чайник разогревали три раза. Неожиданно Лиза погрустнела.
– Тебе плохо, доченька?
– тревожно спросила Ира.
– Утомилась,
– Наталья Михайловна поднялась, вслед за ней и Киреев.
– Да, нам пора и честь знать.
– Что вы, я не устала вовсе, - запротестовала Лиза.
– Просто... Просто мне грустно стало.
– Почему, дочка?
– Люди такие счастливые: могут путешествовать, в другие города ездить. Если я вылечусь, обязательно буду много путешествовать.
– Ты обязательно поправишься, Лиза. Но Лиза словно не услышала слова матери.
– На юг я ездить не буду, если это для меня вредно. Конечно, море бы мне хотелось увидеть, но что хорошего под солнцем весь день лежать и лежать? Чтобы потом загаром хвастать? Я буду по русским городам ездить. В Скопине побываю, Сапожке, Талдоме...
– Мы с тобой обязательно в Старгород махнем, - непонятно, то ли в шутку, то ли всерьез подхватил Киреев.
– А как насчет Боброва, а?
– Туда мы обязательно все поедем. Правда, мама?
– Правда, дочка.
– Интересно, какой он, этот Бобров? Когда они прощались, Лиза протянула Кирееву ладошку - маленькую, почти прозрачную:
– Дядя Миша, у меня первого мая день рождения. Я вас приглашаю. Вы мне очень понравились.
– Ты мне тоже. А за приглашение спасибо.- Киреев был искренне тронут.
– Правда, приходите. С Виктором, нашим папой, познакомитесь. А уж вы, Наталья Михайловна, обязательно должны быть...
Лиза перебила маму:
– И дядя Миша - обязательно, мамочка.
– Я же говорю... Уже на улице неожиданно горячо заговорила Наталья Михайловна. Они с Киреевым не спеша шли к метро, женщина взяла Михаила Прокофьевича за локоть. Он удивился, но вида не подал. А она рассказывала о Лизе, о ее родителях:
– Таких больных у меня еще не было. Я ее солнышком называю. Вроде бы ничего особенного не говорит, а скажет несколько слов, самых простых, улыбнется - и будто вдруг светлее становится. А если бы вы знали, Михаил Прокофьевич, какие эта девочка мучения претерпела. Сейчас ей вроде бы немного полегче - она только две недели, как из клиники вернулась. Заведующий клиникой, профессор Румянцев, - мой учитель, помогает нам. Периодически он Лизу к себе берет.
– А операция?
Наталья Михайловна только махнула рукой:
– Скольким детям такие операции нужны! Про одного-двух снимут сюжет, покажут по телевидению, а народ у нас сердобольный, глядишь, семья деньги на операцию соберет. А как быть остальным?
– Народ сердобольный, а государство?
– Вы же журналист, зачем такие вопросы задаете, ответы на которые сами знаете?
– Умолкаю. Простите.
– Ничего. Я иногда думаю, а за что людям приходится терпеть все эти мучения? Бобровым с Лизой еще в какой-то мере повезло - она не капризная девочка. В других "моих" семьях родителям куда тяжелее приходится. Больной человек, даже ребенок - сами понимаете. Нервная система
расшатана...– Меня это тоже ждет? Наталья Михайловна резко остановилась и посмотрела ему в глаза.
– Вас - нет.
– Вы уверены?
– Когда первый раз увидела - не была уверена. А сейчас... Что-то произошло с вами. Знаете, - она опять взяла его за руку и смущенно улыбнулась, - вы с Лизой чем-то похожи. Как отец и дочь. Правда. Вероятно, поэтому вы так легко сошлись.
– Похожи внешне?
– Нет, здесь вам с Виктором Ивановичем Бобровым конкурировать не стоит, - засмеялась Наталья Михайловна.
– А может, чтобы человек стал тем, кем он должен быть, с ним должна произойти беда? Шучу.
В прежние времена Киреев на эти слова ответил бы: "А в каждой шутке есть доля правды", но сейчас ему не хотелось быть банальным. Он молчал. Молчала и Наталья Михайловна. В метро им опять нужно было ехать в разные стороны. Киреев бережно, почти нежно пожал протянутую ему руку.
– Спасибо за то, что познакомили меня с Лизой. Спасибо за поддержку. Давайте обязательно сходим к бобренку на день рождения. Если я буду жив, конечно.
– Куда вы денетесь? А с операцией решили что-нибудь? Лечитесь?
– Сегодня об этом не будем, хорошо? Не обижайтесь, но если бы вы знали, как приятно об этом не думать.
– Я знаю.
– Еще раз спасибо - и уезжайте. Ваши мужики вас ждут, а уже поздно. Внезапно она качнула головой. Глаза были опущены.
– Я что-то не то сказал?
– встревожился Киреев.
– У вас неприятности?
– У меня - ничего.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Приду домой, а в доме тишина. Одни фотографии со стен на меня смотрят.
– Фотографии? Чьи?
– Мужа и сына. Год назад мы машину купили... Несколько лет копили. Счастливы были - не передать. К морю поехать хотели...
– Наталья Михайловна, я ведь не хотел...
– Ничего. Сейчас боль глуше стала. Тоска острее, а вот боль - глуше.
– Они... погибли?
– Коля с Илюшей? Ехали мы на дачу, под Звенигородом. Коля что-то хотел мне сказать, я не расслышала. Он обернулся и... Машину вынесло на встречную полосу... До сих пор не могу себе простить, что села на заднее сиденье, а Илюшку вперед посадила.
– Ему сколько было?
– Тринадцать... Неожиданно для себя Киреев поклонился Наталье Михайловне в пояс, а затем, ничего не говоря, не прощаясь, поспешил прочь.
Глава девятая
Иванов Григорий Романович, он же Гришаня, он же Барсук, сидел на кухне у своей старинной приятельницы Юльки и изливал ей душу. Вообще-то в настоящий момент Гришаня, как он сам выражался, "крутил любовь" с другой девушкой, но вчера, после похорон Владимира Николаевича, ноги сами привели его сюда. Разумеется, был риск кого-нибудь здесь встретить, как никак они не виделись почти полгода. Но, с другой стороны, Гришаня, будучи убежденным холостяком, имел удивительное свойство: он умудрялся тихо, без ссор, истерик покидать своих возлюбленных, а потом, так же тихо вновь появлялся на горизонте. Из всех его приятельниц Юлька была самой умной, или, как он сам говорил, "с понятием баба". Правда, это Гришаня понял, только оставив ее.