Кубок Брэдбери-2022
Шрифт:
– Это волшебство…
– Нет, это ты. На самом деле.
Лиза повернулась ко мне.
– Но теперь ты этого не видишь.
– Ну что ты. Еще как вижу.
Я знал, что она не поверит мне сейчас. Пройдет какое-то время, прежде чем у меня получится убедить ее в этом. Но прямо сейчас она должна была отложить чемодан, вернуть в шкаф свои вещи и подарить мне время.
– Честно, я даже на свадьбе не был таким серьезным.
Она посмотрела на меня с изумлением, но я распознал смешинку на ее губах.
– Значит, на свадьбе ты слукавил?
– Ну ты же помнишь – что угодно, лишь бы затащить тебя в постель.
Татьяна Леванова
Он
Самое неприятное во взрослении – это как меняются твои родители. Не отношение к ним, не их старение – а то, как сползает с них костюм супергероя. И ты еще ребенок, еще смотришь мультфильмы, обмениваешься с друзьями игрушками и придумываешь игры посложнее, с прятками и испытаниями, зубришь уроки и любишь конфеты. А мама уже ниже тебя ростом, и ты замечаешь, что порой она плачет, причем точь-в-точь как маленькая девочка. И хочется ее пожалеть, поддержать, взять за руку на улице не потому, что тебе страшно, а потому что видишь, как она устала… И папа уже не решает все твои проблемы, стоит одинаково сгорбленный и виноватый и перед твоим учителем, и перед своим начальником, и даже если кричит на тебя, уже не страшно, потому что в крике слышен страх и беспомощность. И понимаешь, что он слабый, почти как ты. А когда его нет, слишком долго нет, и у мамы от ожидания заострился нос и опустились плечи, кажется – ну пусть орет, пусть грозит ремнем, блочит игровую приставку, лишает сладкого – только пусть появится. И хоть ты мальчик на полпути к возрасту мужчины, разок бы папу обнять, как в детстве. Запах табака, семечек, мятной жвачки, теплые медвежьи объятья, суровое: «Телячьи нежности»…
– Мама, а папа скоро придет?
– Займись делом! – бросила зло и отвернулась. А плечи выдают. Вздрагивают. Как маленькая, кого она пытается обмануть?
Саня вздохнул и продолжил счищать ножичком разноцветную изоляцию с кончиков проводов. Потом закручивать плоскогубцами осторожно, не задевая металл. Он с завистью поглядывал на паяльник в маминых руках. Все равно от слез ничего не видит, сейчас такого напаяет… Дала бы хоть разок ему попробовать.
– Дай я сделаю, – не выдержал.
– Это не учеба, это серьезно!
– А учеба не серьезно?
– От этого зависит наша жизнь!
– А от учебы нет? – он специально поддразнивал ее, повторяя фразы из спокойных времен. Как в детстве мама переключала его внимание с того, что нельзя трогать, на что-то интересное и безопасное, так он научился переключать и ее.
Не в этот раз.
– Заткнуться можешь?! – тихо, сквозь зубы. Саня притих. Потом сказал виновато:
– Я почти закончил.
– Хорошо… – склонилась снова над платой.
Закрутил последний провод, сжал онемевшие пальцы в кулак и снова разжал. Свою часть работы он выполнил, дело за маминой. Свобода. Прислушался. Только ветер стонет по гулким коридорам Дома-корабля. Ни шагов, ни голосов, ни музыки… Словно наступила глухая ночь. Но время обеда. Есть хочется. Но мама занята. До того как все началось, он уже порой готовил, а теперь мама бережет запасы. Смысл-то беречь, у самих мало – можно у других взять, им-то уже не понадобятся…
Прошелся по комнате, забрался на подоконник, прижался лицом к стеклу, стараясь рассмотреть что там, внизу. Только бесконечная стена Дома, уходящая вниз и тающая в темноте, да редкие огоньки. И космос вокруг.
– Мама, огней, тех, что в один ряд, белых, уже только девять…
Мама на секунду подняла голову. Глаза за бинокулярными очками огромные, как у мультяшного зайца.
– Неважно. С тех пор как их меньше двадцати – неважно сколько. Не считай.
– Все сломано?
– Да, – снова паяет.
– Я есть хочу.
– Тебе просто скучно. Поспи, пока можно. Или займись чем-то, чего ты как маленький!
– Но время обеда!
– Уже?!
Отключила паяльник, вернулась к пульту. На этот раз у семи рычажков загорелись только пять зеленых лампочек.
– Не
успеваем…– Так можно я возьму поесть?
– Ешь сейчас кексы и фруктовое пюре. И не мешай!
– А суп? – не поверил своему счастью Саня.
– Провода из микроволновки где? Вот именно. Все молча…
Саня поел, полистал «Робинзона Крузо» за едой. Покосился на пластиковую крышку кровати. Заняться нечем. Тревога и ожидание отупляли. Спать? Подошел к своему столу, поворошил бумагу… И не поверил глазам.
– Мама! Мои карандаши пустые! Все!
Мама бросила пульт и очки, подбежала к столу. Посмотрела на деревянный грифель насквозь.
– Ага, теперь он графит собирает. Интересно, зачем?
Саня смотрел на ее руки.
– Твое кольцо…
Мама посмотрела на кольцо.
– Камень выпал… Как обидно. Наверное, только что, сейчас только был…
Они упали на пол, чуть не стукнулись лбами, принялись искать. Бесполезно.
– Стоп, – сказала мама и села, прислонившись спиной к кровати. – Стоп. Я поняла. Это он взял. Графит, бриллианты… Теперь ему нужен углерод. Азотом, видимо, наелся.
– Это значит, что мы в безопасности? Он не заберет нас, как других?
– Ему может не хватить азота…
– А как тогда он забрал углерод, не входя, но не тронул нас?
– Я не знаю, – мама глядела перед собой.
– Может, спрячемся еще где-нибудь?
– Но он тут уже был. И сюда может вернуться папа. И Юркос пока не очнулся.
«Может вернуться… Пока не…» – в этих словах была надежда. Сане стало легче.
– Мама, ты тогда пока работай, а я постараюсь поспать про запас, потом подежурю, когда ты будешь спать, ладно?
– Разумно, – мама впервые посмотрела на него и потрепала по бритой голове. В другое время Саня бы увернулся, что он, ребенок? Но не в эту минуту.
Откинул пластиковый купол, забрался, вытянулся. «Может вернуться, – повторил он шепотом. – Может вернуться… Может вернуться»… На шестнадцатом «может вернуться» ему показалось, что папа заходит, держит под мышкой почему-то рождественскую елку, а у мамы панцирь, как у улитки, и на нем можно рисовать маркерами, раз карандаши съели… Саня заснул.
Когда открыл глаза, было темно и тихо, горела только лампа над маминым столом, а мама спала, положив голову на пульт, бинокулярные очки съехали с головы и запутались в ее коротких густых волосах. Еще не вполне проснувшись, опустил руку с кровати, провел по безупречно чистому полу. Он так делал с детства, прежде чем встать. Но однажды – как бы хотелось вернуть этот миг и все исправить – однажды он почувствовал, как нежная прохладная пыль струится между пальцами и утекает в щель под дверь. Кто знает, если бы тогда он быстрее соображал и меньше надеялся на взрослых, если бы он хотя бы поставил руку боком и зачерпнул пригоршню этой пыли, отнес бы взрослым на анализ, а лучше выбросил в капсуле очистки прочь… Может, ничего этого бы не было?
Неразборчивый шепот из коридора прервал его мысли. Холодный воздух заструился по пальцам. И на пульте погас еще один фонарик.
– Мама, – позвал Саня. И сразу после этого удар в дверь. Один. Словно что-то бросили в нее.
Мама вскинула голову. Сдернула очки. Оглянулась на дверь, потом на сына, потом на пульт. Чертыхнулась шепотом.
Потом прижала палец к губам. Но Саня и так все понял. Он старался дышать ртом, потому что нос почему-то посвистывал. Осторожно спустил ноги с кровати, влез в подготовленный комбинезон. Крючки-зажимы лишь бы не щелкали. Мама двумя руками отключала рычажки. Держит пальцы одной руки вокруг рычажка, чтоб заглушить звук, а другой нажимает. Потом тоже влезла в защитный комбинезон. Саня складывал в рюкзак припасы. Бутылка с соком звякнула о банку с супом, мама сделала страшные глаза. Но в коридоре была гробовая тишина, только ледяной ветер сквозил под ногами. Слишком даже тихо. Ветра не слышно, привычного шума приборов, гудения проводов, жужжания ламп – не слышно. Словно дверь накрыли подушкой.