Кубок Брэдбери-2022
Шрифт:
Мы побывали на десятках улиц, заглянули в парки и скверы (ну, чем черт не шутит), но так и не смогли отыскать единственную, нужную нам.
Обычно мы встречались с зомбенком на том месте, где я увидела Николаса впервые. Я приезжала на электросамокате, взятом у друзей, и мы отправлялись на поиски, исследуя все новые уголки города, которые накануне вечером я отметила как перспективные. Я понимала, что цепляюсь за воздух.
Мы проверили адреса всех владельцев синих универсалов, а также всех владельцев белых собак. Я попросила откликнуться в интернете тех, кто видел на улице растущие рядом кусты шиповника и жасмина.
Нет,
А потом мне пришло в голову просмотреть все некрологи за ноябрь тридцатого года – Николас Чейз в них не значился. Он вообще нигде не значился.
Черт! Черт! Черт! Почему я сразу не догадалась, что он «кукушонок»? Так называли тех, кого родственники нарочно хоронили подальше, чтобы не столкнуться с ними, если те вдруг решат пробудиться… В ту ночь я так и не смогла заснуть. Ворочалась с боку на бок и все думала, как это проснуться и никого не найти. Совсем никого. И мне вдруг стало так страшно и так невозможно одиноко, что я решила, что ни за что теперь его не брошу. Он не подкидыш. Не «кукушонок». Он мой. Мой друг. До конца.
На четвертый день Николас не пришел. Я точно знала, где его искать. Муниципальное кладбище «Последний путь», аллея двадцать три, участок номер семнадцать.
Он сидел на траве, опираясь спиной на могильную плиту. Только сейчас, увидев его скрюченную фигурку, до меня дошло, как он изменился: кожа его посерела и сморщилась, волосы поредели, а руки и ноги стали тоненькие, как палочки.
– Эй, малыш! Ждала тебя все утро и не дождалась, – я наклонилась к нему и потрепала по волосам. Зря. Когда я отняла руку, в ней остались тусклые пряди волос.
– Я хо-о-отел… прийти, – сказал он, по своему обыкновению растягивая гласные, – но-о не смог… Ничего не-е вижу…
Я взяла в ладони его лицо. Бережно-бережно. И, глядя на высохшие, словно виноградины, глазные яблоки, заплакала.
А Николас гладил меня по коленке рукой, уже лишившейся пальцев, и приговаривал:
– Не-е плачь. Ну-у, не пла-ачь.
И от этого мне хотелось выть. Громко. Или грызть землю.
Я шла через кладбище. Я смотрела на надгробия. Я прислушивалась. Иногда мне казалось, что я слышу, как они скребутся там, в своих гробах под землей. Мертвые, но не упокоенные.
Я спрашивала себя – зачем? Почему? За что им эта мука? Каково это – лежать там, в темноте? Целую вечность, пока твой мозг не превратится в труху.
Я не знала, что мне делать, что еще предпринять, как облегчить страдания Николаса. А ведь он страдал, я в этом не сомневалась.
Мой взгляд остановился на покосившейся могильной плите. Имя. Дата. И внизу под ними… Строгий рисунок букв складывался в слова. Две длинные строчки и одна короткая. Я перечитала надпись еще и еще раз. Теперь я знала, что нужно делать.
Да! Черт! Да!
Завтра Николас попадет на свою улицу, чего бы мне это не стоило.
Продуктовая тележка показалась мне самым подходящим транспортом. Я укатила ее из ближайшего супермаркета и сунула в багажник арендованного другом автомобиля, не испытывая ни малейших угрызений совести. Ага, совершенно никаких. Я поступила правильно. Правильно. И точка.
Мы кружили по дорогам минут тридцать, прежде чем я остановилась.
– Приехали, – сказала я Николасу, лежащему на заднем сиденье.
Он молчал, только кивнул
головой, показывая, что слышит.Я вылезла из машины, вытащила из багажника тележку и пересадила в нее мальчика. Сегодня утром он почти не разговаривал – язык отказывался ему подчиняться. Только выплевывал изо рта маленькие серые кусочки, и мне не хотелось думать, что же это такое.
– Я нашла твою улицу, как и обещала, – выдохнула я, наклонившись к его уху, – я повезу тебя в тележке так быстро, что просто дух захватит. Мы пронесемся по улице, словно ракета, и никто не сможет нас остановить. Никто, слышишь?
Он улыбнулся, первый раз за сегодня. И в этой улыбке были и страх, и робость, и недоверие, и… надежда. Да, да, надежда. Я сглотнула подступивший к горлу комок. Не рыдать. Только не сейчас.
– А теперь погнали, малыш! Погнали! – крикнула я, толкая тележку. Быстрее и быстрее.
– Мы в самом начале улицы. Я вижу твой дом. Он ведь желтый с красной крышей? Эй, я вижу ваш автомобиль. Большой, синий. Твой папа всегда паркуется на газоне? А, черт, держись, Николас! Держись! Эта собака бросилась прямо под ноги. Слышишь – лает! Да, она белая, как ты и говорил.
Мои ноги почти не касаются земли. Мне кажется, я лечу. И тележка с маленьким зомби тоже летит. Мальчик улыбается во весь рот, и ветер треплет его поредевшие волосы. Он кричит: Ыони-и-ик! Ыони-и-ик!
– Да, шиповник, – я тоже кричу, – ты чувствуешь, как он пахнет? А колокольчики? Они звенят!
Николас поднимает руки вверх, словно пытаясь ухватить звук в беспалые ладони. Лицо его светится счастьем.
– Мы почти у цели! Вот клен! Мы прямо под ним!
Я разворачиваю тележку, резко, чтобы он ощутил ветер и движение, и счастье. Тележку ведет в сторону, я ловлю равновесие, отвлекаясь от мальчишки всего на миг. А когда поднимаю глаза – Николаса уже нет со мной. Не-а, точно нет. Он улетел туда, куда и собирался. Я знаю это, наверное, потому, что маленький мертвый мальчик в продуктовой корзине теперь действительно умер. И это хорошо.
– Спасибо! Спасибо! – говорю я, забирая у зомби, стоящих вдоль аллеи муниципального кладбища «Последний путь», колокольчики, флакон аэрозоли «Цветущий сад» и игрушечную собаку, которая начинает лаять, если нажать ей на лапку.
Зомби кивают мне головой и уходят. Спокойные, тихие и какие-то торжественные. Совершенно не страшные и даже не неприятные. Просто люди, только другие.
На покосившейся могильной плите написано:
«Вера состоит в том, что мы верим тому, чего не видим, а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим».
И ниже: «Покойся с миром».
Я ласково провожу пальцами по буквам.
И тоже ухожу.
Анастасия Военная
История о лучшем супе в Галактике
Мой папаша всегда говорил: «Верь в себя, отпрыск, и всё получится!» И я верил. Хотелось бы, конечно, чтобы и папаша в меня верил, но он потратил всю веру на бассейн саклифа с тяжелыми примесями, где и плавал целыми десятками, если работы не было. Иногда я приходил к нему просто посидеть рядом, на покатом бортике, опускал пару ног в саклиф и слушал бульканье и утробное гудение отца. Его близость придавала мне сил следовать за мечтой.