Кукла в волнах

— Сеньк ю, — попытался я поблагодарить её на английском, хотя язык до конца еще меня не слушался.

Кое-как одевшись, я плеснул себе холодной водой в лицо и, ускоренным, как мне показалось шагом, побрел к автопарку.

Светало. Серые дома все четче проступали на фоне светлого неба, словно медленно проявляющиеся детали на фотографии. В некоторых домах хлопали калитки и двери, на улице — то здесь, то там, стали появляться темные фигуры в фуражках и торопливо шагать в сторону аэродрома. Так, наверное, слетаются в улей пчелы при первых признаках опасности или тревоги за пчелиную матку. Аэродром, в некотором смысле и был таким ульем — он давал работу, зарплату, там мы жили по-настоящему, а дома лишь временно пребывали.

Когда я подошел к нашему автопарку, ворота его были распахнуты, а изнутри медленно выкатывалась специальная аэродромная техника. Машины выстраивались в длинную колонну по направлению к КПП, демонстрируя готовность немедленно выехать из Азовска.

По сценарию войны, при нападении, следовало ожидать нанесения ядерного удара по аэродрому, и для ликвидации его последствий создавался сводный отряд. Он должен был быстро покинуть город, а затем вернуться, чтобы восстановить аэродром. На все это отводилось около сорока минут.

Я, правда, смутно себе представлял, как можно ликвидировать последствия ядерного удара через час и, при этом, остаться в живых. По трезвому размышлению это казалось нереальным, что впоследствии, через два года, подтвердилось в Чернобыле. Многие из тех, кто там побывал, тяжело заболели, скончались от разных болезней, поскольку иммунитет организма был подорван.

Вообще, как я понимал, огромное количество танков и самолетов производилось именно для одноразового использования. Согласно теории ядерной войны, самолеты взлетали один раз, чтобы нанести удар. На аэродром они уже не могли вернуться, потому что аэродром должен был быть к этому времени разрушен противником. Не случайно циничный Вова Приходько сравнивал нашу боевую технику с презервативами, годными только для одного раза.

У входа в здание автопарка стоял старшина Винник, командиры взводов Гуторин и Домбровский. Издалека подходил Приходько. Косых не было видно.

— А где командир? — спросил я у старшины.

Тот повел носом, почувствовав перегар у меня изо рта.

— Женя опять вчера опять забухал, где-то лежит в каптерке. Не дай бог, проверяющие нагрянут, что тогда будет? Так что замполит, принимай удар на себя.

Винник ободряюще похлопал меня по плечу, но я не чувствовал себя готовым принять этот удар. Хотелось завалиться в какую-нибудь норку и заснуть, чтобы никто не беспокоил дурацкими проверками и тревогами.

— Ничё, — вмешался Гуторин, — скажем, что уехал готовить аэродром к полетам. Вот подлюка, что делает! — закричал он на одного из солдат, пытавшегося завести КПМку с помощью другой машины и троса.

Не заводившаяся машина стояла на месте как вкопанная, несмотря на все рывки другой КПМ, к которой она была прицеплена тросом. Трос натянулся как струна и был готов в любое мгновение лопнуть, с силой ударив освободившимся концом по всему, что могло попасться на пути. Я невольно попятился назад.

В это время Гуторин подбежал матюкаясь к машине, выволок водителя из кабины и хотел сгоряча надавать ему тумаков. Только присутствие посторонних людей сдержало его.

— Ты, водила-мудила, чем занимаешься в кабине? Ононизмом? Не видишь — машина на ручнике?

Он замахнулся на бойца, но рука не была напряжена для настоящего удара, поэтому он просто ею рассек воздух. Потом, уже остывая, он забрался на машину, поманил туда водителя, который с опаской вскарабкался следом за ним. Они открыли капот и принялись копаться внутри. Вскоре машина завелась и со странным ревом проехала мимо нас, направляясь к колонне на дороге.

Постепенно автопарк пустел. Часть машин, так и не заведенных, выволокли с помощью тросов и поставили на дороге в одну колонну вместе с другими, исправными. Проверяющие всегда считали, сколько в автопарке осталось техники, и определяли боеготовность подразделения с помощью разных коэффициентов.

После всей этой суеты Винник отправился в столовую узнавать насчет завтрака для солдат, а я прохаживался у ворот автопарка в ожидании новых команд из штаба батальона. Приходько, Домбровский и Гуторин находились вместе со своими подчиненными у машин. В общем, каждый занимался своим делом. Не было только командира роты, где-то отсыпавшегося еще с вечера. Он прятался то ли от начальства, то ли от Тамары, причем последнюю, как мне кажется, боялся больше.

Голова у меня трещала после вчерашней попойки, язык едва ворочался во рту. «Типичные признаки похмелья, — подумал я, — сейчас бы выручил соленый арбуз, да только где его взять?»

Я вернулся в канцелярию автопарка и приложился к горлышку графина, большими глотками осушая стеклянную емкость. Но во время этого облегчающего действа, краем глаза успел заметить в окне, как к автопарку свернуло три штабных уазика с начальством. «Вот и дождались, — мелькнуло в мозгу, — пиздец подкрался незаметно!»

Уазики в это время подкатили прямо к калитке входа в автопарк, громко завизжали тормоза.

К моему удивлению из первого уазика выбрался начальник училища генерал-майор Антоненко, а уже следом за ним появилась вся свита, включая комбата Заречного и замполита батальона Крутова.

Вообще-то я их не испугался. После вчерашнего «боевого применения», когда загрузка водкой превысила допустимые нормы, мне было наплевать на всё. Но, конечно, я держал себя в рамках — начальство и в Африке начальство. Насколько быстро смог, подошел к генералу и доложил непослушным языком по установленной в армии форме.

— А где командир роты? — сухо поинтересовался генерал.

— Готовит аэродром к полетам, — соврал я.

Начальник училища пошел в центр опустевшего автопарка, мы двинулись за ним. Поднявшийся ветер пронес мимо нас несколько оборванных листков газет. По углам опустевших машинных боксов валялась промасленная ветошь и неубранный мусор.

Повеяло таким запустением, будто мы оказались в сорок первом году в автопарке, из которого наспех эвакуировали всех и с минуту на минуту должны были показаться немецкие мотоциклисты. Мне сразу вспомнились рассказы старожилов о том, что в этих местах у немцев, действительно, размещался аэродром, а на территории санчасти был бордель с проститутками.

— Почему в автопарке грязь, замполит? — обратился ко мне Антоненко, — я понимаю, что это не ваши обязанности, но закрывать глаза на непорядок нельзя никаким командирам, независимо от званий и должностей. Воспитывать солдат в таких условиях невозможно, так Ильяс Валерьевич? — обратился он к стоящему рядом начальнику политотдела полковнику Рахимову.

— Конечно, товарищ генерал! — ответил тот, строго посмотрев на меня, — классики говорили, что бытие определяет сознание.

В это время в дальнем углу автопарка открылась одна из многочисленных дверей боксов и появилась высокая мощная фигура в темно-синей техничке. В ней я с ужасом узнал проснувшегося командира роты Косых, которого кто-то из солдат предупредил о приехавшем начальстве. Генерал и свита тоже заметили фигуру и с любопытством уставились на неё, ожидая объяснений. Косых же увидев, что оказался в центре внимания, метнулся к металлическому забору автопарка и махом, чего я никак не ожидал, перескочил через него. За забором были кушери — густые заросли высокой травы, где и скрылся мой доблестный командир.