Культ свободы: этика и общество будущего

– Что дальше?

Этот скромный рост моральных побегов сквозь бетон насилия мне представляется настоящим, реальным человеческим прогрессом, в отличие от научно-технического, полит-экономического или культурно-эстетического, лежащего как бы на поверхности. Революции случаются быстро и ярко, но истинный прогресс нетороплив и скучен. Его так сразу и не заметишь. В самом деле, как сравнить уровни насилия, терпимости и гуманности? Только покажется, что мы уже не дикари, как глянь – очередной геноцид и война. А честности и порядочности? Только покажется, что мы уже вполне приличные люди, глянь – очередной массовый грабеж и воровство. А столкновение культур? А разрушение семьи? Про искусство я уже и не говорю. В общем, непросто, да. Но если на минутку забежать вперед и попробовать очертить контуры дальнейшего процесса, то в целом они выглядят так.

Первоначально война была основным занятием людей. Победы доставались тем, кто оказывался успешнее в использовании своих и природных возможностей, был лучше организован, больше опирался не на инстинкты, а на мозги. Работа разума привела к усложнению коллектива, разделению функций его членов, совершенствованию его организации. Но с ростом военной мощи происходит ее обессмысливание. Чем больше внешнее давление, тем сильнее потребность в организации и сложнее внутренняя структура – внешнее насилие как бы передается внутрь коллектива и в итоге уравновешивается там, потому что чем больше норм, тем меньше насилия – в сложной социальной модели сильнее роль личности и, следовательно, выраженнее потребность в справедливости, равноправии и честном договоре. Так рост насилия, через рост сложности коллектива, ведет к росту свободы, а война – к миру.

Но этот внешне логичный закон вовсе не является законом! На деле мы не видим никакой культурной "эволюции" – выживания этичных и вымирания диких – все живут одновременно, а если и конкурируют, то вовсе не в этике. Варвары разрушают цивилизации, беззаконие сменяет порядок, а за короткими периодами расцвета следуют века мракобесия. Более того. Всякая цивилизация, вкусив малейший глоток свободы, но не осознавшая ее хрупкости, расслабляется и разлагается. Стоит ей только расцвести в одном месте, как со всего мира сбегаются дикари и уничтожают все подчистую. Этика не гарантирует выживания. Она помогает организовать коллектив, но в прямом столкновении важную роль играют и другие вещи – численность, техническое превосходство, глупость полководцев и конечно героическая мораль – настрой и ярость бойцов. Что, однако, мы видим – что если коллективы рождаются и исчезают вместе со своими традиционными культурными оболочками, то этическое ядро – идеи свободы, сложившиеся в конкретные социальные модели и нормативные практики, имеют свойство не умирать до конца и частенько переходят от изнеженных побежденных к аскетичным победителям. Как бы крепок не был варвар, культура рано или поздно берет над ним верх. Дикарь всегда возвращается к нормам.

Еще менее захватывающе выглядит трансформация этики в социальные структуры. Сначала, с ростом количества норм и опыта взаимодействия, физическое принуждение ограничивалось все больше, а моральное из суеверного становилось более осмысленным. Если раньше жизнь коллектива регламентировалась жесткими и бессмысленными традициями, то потом – все более ясными и взаимоприемлемыми правилами. Придуманные правила не требовали такого жестокого наказания отступников и священного ужаса, какого требуют дурацкие традиции. Коллектив становился более управляемым, в нем как в остывающем котле, падало давление. Нормы делали поведение членов коллектива предсказуемым. Стало возможным все дальше заглядывать в будущее, планировать совместную деятельность. Росли уровни стабильности и доверия. Люди перестали воевать и принялись за работу. Нормы получили формальный вид и стали законами, оформились отношения собственности, право и суд. Возникли более продвинутые экономические модели, которые стимулировали производство и материальный прогресс. Производство и торговля подстегнули науку и искусство. Возник интернет и счастливая возможность писать книжки.

– Двигатель прогресса

В чем механизм движения? В смене норм. Нормы фиксируют существующий уровень насилия, но по мере накопления опыта и знаний и усложнения общества, появляется нужда в новых, более справедливых нормах, которые формируются исподволь, в противоречии со старыми. Новая норма – это идея о должном и лучшем, старая – та же идея, отжившая свой век. Противоречие как бы расщепляет этику надвое. Консервативная, реакционная, узкая этика – это наследие предыдущей необходимости. В узком смысле, правильно то, что соответствует норме. Как заведено испокон веков, никаких вольностей и самодурства. Но действуя только в узком смысле, люди никогда не могли бы найти более справедливые нормы, они застряли бы с теми, которые сложились на заре эволюции, случайно. Верность традициям, заветам предков и прочей архаике помогает для выживания, но абсолютно бесперспективно, ведь некоторые отклонения от норм, безусловно неправильные в узком смысле, вполне могут оказаться правильны в широком. Передовая, прогрессивная этика – это поиск нового и отказ от того насилия, которое фиксировалось традицией. Однако прогрессивная этика может привести к разрушению общества. Если традиционные нормы сдерживали какое-то насилие, более свободные вполне могут оказаться не способны на это. И тогда мораль разлагается и наступают темные времена.

Описанный механизм наверняка показался вам каким-то немеханичным. Так оно и есть. Противоречие между старым и новым – лишь следствие движения, но само движение не имеет определенного механизма. Любой механизм – это законосообразность, но какая законосообразность в желании нового, в идеях? Эволюция этики, культуры и прочих "способов работы мозга" – это свободное творчество, творчество ради творчества. Так, например, создается и новая организация, и новые орудия убийства. Только творчество. А творчество не может ничего гарантировать – не то что пользу, а даже результат! Творчество рождает свободу, а в чем практическая польза свободы для выживания? Или справедливости для производительности труда? Это только в курсе научного капитализма можно узнать, что рабский труд проигрывает свободному. В реальности рабский труд куда производительнее. Надо только найти нужные стимулы. Свобода не очень располагает к потоотделению. Взять тоталитарные и демократические режимы. Что успешнее в случае войны или необходимости рывка вперед? Для выживания в катастрофе? Но в чем же тогда причина движения? Только в том, что люди не хотят жить в рабстве. Просто не хотят и все. Это – единственное, что движет историю.

К сожалению, как отобразить графически этот процесс я не придумал. Возможно, имело бы смысл забежать вперед к нашим рисункам, но я и так забежал слишком далеко и в спешке пропустил пару важных аспектов процесса. Простите эту спешку, друзья мои, я чувствую что с каждым письмом мои мысли растекаются все шире, а строчки становятся длиннее.

4 Расширение коллектива

– Первые шаги к миру

Первый пропущенный аспект – рост размеров коллективов. Хоть борьба племен ни на миг не прекращалась, но несмотря на борьбу и хороший аппетит, люди размножались – победители поглощали проигравших и занимали освободившиеся территории. Поглощение происходило не только через поглотительный тракт – добытые в боях женщины, например, представляли собой не только питательную, но и жизненную ценность. Благодаря подобному накоплению разнообразной жизненной ценности, племена росли постепенно превращаясь в народы, что приводило к большим изменениям. И вне коллектива, и внутри его наблюдалась такая картина (рис. 1.4).

Вне коллектива происходил постепенный переход к мирному сосуществованию, который мы еще и сейчас кое-где можем наблюдать воочию. Большие коллективы трудно победить до конца. Во-1-х, их даже физически истребить затруднительно – кто-то да спасется, тем более что большой коллектив обитает на большой территории, которую нелегко взять под контроль. Во-2-х, большой враг требует таких же больших сил, но большой коллектив – сложная структура и управление. Много ошибок, разные мотивы и цели. В-3-х, большие коллективы менее мобильны, стремятся к оседлости, накопили много всякой всячины и им есть что терять. В общем – причин много, а результат один. Племена притирались друг к другу, воинственный каннибальский дух потихоньку испарялся, отношения налаживались, место врагов заняли соседи. Появилась возможность обрабатывать землю и строить храмы. Замаячила перспектива экономики.

Что касается земли, существует мнение, что это открытие земледелия привело к оседлости, миру и культуре. Однако то, что мы знаем о человеческой природе, заставляет предположить иную альтернативу. Открыть земледелие довольно трудно в условиях беспрерывной войны, сначала желательно обеспечить хоть какое-то подобие мира, хоть какое постоянное жизненное пространство, пусть временно. Главное, чтобы этого времени хватило на аграрные эксперименты. И как раз достаточно крупный коллектив может предоставить такую возможность. Чем он больше, тем меньше смысла кочевать, тем четче ограничена его территория, тем больше возможностей для наблюдения за почвой и растениями. Да и земледелие, в общем, уже не совсем насилие, а значит оно вторично по отношению к войне. Иными словами, это война должна дать дорогу земледелию, а никак не наоборот.

Что касается экономики, то мирное сосуществование предполагало постоянные контакты и взаимное влияние. Бессмысленное насилие и жестокость начали сдавать позиции, а нравы становились цивилизованнее и культурнее. Но ни о какой торговле, однако, как хотелось бы думать сторонникам всепобеждающего рынка, речи пока не шло. Рынок – тоже насилие, но в сравнении с войной он явно проигрывает. Так что, как и в случае земледелия, война должна отступить первой. И потому было еще не до рынка. Заботы были еще иные – лишь бы не было войны, она была слишком свежа в памяти. Для мира можно было и пожертвовать кое-чем, и так отдать, без всякого рынка. И потому вместо торговли появилась экономика, или скорее культура, подарков. Для начала обменивались самым ценным – женщинами, сочетались браками в знак мира и дружбы, укрепляли доверие и связи. Потом стали дарить подарки попроще, например, рабов – и тоже в знак уважения и дружбы.

Появились нормы гостеприимства – как абсолютная необходимость для предотвращения ссор и сохранения хрупкого мира. Помимо прочего, во врагах стали видеть людей, появились первые ростки "гуманизма", жалости к побежденным. Но конечно вражда и подозрительность так просто не исчезала. Не правда ли, даже сейчас, если сосед дарит что-то ценное, не говоря уж о предложении выдать замуж дочь – это вызывает подозрения? Так что войны тоже продолжались, хоть и с перерывами. Экономика подарков сочеталась с "экономикой" войны, ведь ресурсы все же проще отнять, чем добыть трудом. Постепенно появилась и торговля, но тоже не та к какой мы привыкли. Первый материальный обмен с целью практической пользы был не личным, а коллективным – по мере общей нужды и опираясь на привычные обменные эквиваленты. Первой ценностью вероятно были сами люди (рабы), их выкуп из плена выглядит как наиболее разумная цель обмена. Разумеется, ни денег, ни цен, ни тем более рынка не было – а то ведь и обидеть можно, если начать жадничать и торговаться. Внутри тоже все делили по-честному – под зорким присмотром властной верхушки. Ибо племенной дух выветривается не так легко – и труд, и отдых, и собственность пока были общими. Можно сказать, вся первобытная "экономика" – производство и распределение ценностей целиком на основе традиционно сложившихся норм.