Культ свободы: этика и общество будущего

– Появление морали

Серьезные изменения происходили и внутри коллектива. Большой коллектив неизбежно распадается на мелкие – альтруизм физически не может простираться бесконечно. Сначала шло размежевание на крупные общины, роды. Дальние родственники отдалялись, ближние сближались. Альтруизм становился все более добровольным, а следовательно все более избирательным, опирающимся на чувства. Круг своих сужался, с ним сужалась общая собственность и общее хозяйство. Появлялись личные отношения в противовес дальним – дружба, семейственность. Коллектив, который некогда был одной большой семьей, стал включать в себя все больше "посторонних" – все менее связанных общими предками людей. Как только общие предки окончательно переселились в мифы и легенды, круг биологически близких ужался до совсем близких родственников. Все прочие стали зачатком публичной сферы – не той, которая отождествляется с политикой и прочими прелестями насилия, а моральной, населенной нормальными, посторонними людьми.

Единый коллектив, таким образом, как бы разделялся на макро-коллектив, "общество-мир", состоящее из посторонних – народ, страну, царство, и микро-коллектив, "общину-братство", состоящую из близких – семья, клан, род. Идентичность человека стала множественной – он одновременно оказывался членом разных коллективов, что подталкивало его мысли в сторону более четкого осознания собственной личности и собственных интересов, а в перспективе и интересов других людей. Мир стал зависеть от самого человека, не только от богов. Однако, поскольку война и насилие продолжали требовать сплоченности, одинокое, полусвободное "я" пока оставалось хрупким, зачаточным. Основой идентичности вместо бывшего "коллектива-организма", на этом этапе стал род, отделяющий и охраняющий личность. Род приобрел соответствующее моральное качество – честь рода, потребовавшую защиты. Так месть стала делом не только касты, и в меньшей степени человека, но и рода, стала "кровной".

Посторонние – это новый тип людей, не родные и не враги. Отношения с ними требовали новых этических норм, содержащих как минимум альтруизма, так и минимум эгоизма. Как нетрудно догадаться, такие нормы должны были быть более нейтральными, чем нелепые обряды и безоговорочный альтруизм, допустимые среди своих. Нормы поведения в макро-коллективе стали рассматриваться все более трезво, самые дикие обычаи отмирали. Этика стала все явственней проявлять свою холодную, умственную сущность. В человеке стал проступать просто человек, а не друг или враг. Я бы даже сказал, стала проступать абстракция человека – человек как нечто универсальное, понятийное, имеющее общую для всех – и своих, и врагов – ценность.

Довольно наглядно это проявилось в религиозных верованиях. Если раньше молились богам частенько с целью победы над врагами, отчего и боги больше напоминали не богов, а пособников в разборках племен и народов, то с появлением посторонних появились и общие боги. Новые религии, претендующие на универсальность, были обращены к человеку, обещая помочь любому обращенному независимо от происхождения.

Однако новые нормы появлялись с трудом. Некоторые племена упорно игнорировали универсальные религии и даже в среде последователей последних возникало множество течений, отстаивавших свое собственное, несомненно единственно правильное, понимание универсальности. Психология своего племени, малого коллектива, была чрезвычайно живучей. Да и динамика расширения вносила коррективы в уверенную поступь этического прогресса. Расширение коллектива приводило к отчуждению, а уплотнение населения приводило к тесноте. Одновременно с честностью и порядочностью, появились ложь, зависть, взаимный альтруизм "ты мне – я тебе" и тому подобная расчетливость, проникающая в отношения некогда близких людей. Явной торговли пока нет, но уже есть подсознательная бухгалтерия – кто кому должен. Чем дальше становятся друг от друга стороны, чем больше коллектив и слабее родственные связи – тем реже люди одаривают, тем чаще обманывают. Зато в самых близких отношениях, напротив, укрепляются взаимные чувства, появляется привязанность и взаимное влечение. Если дальние отношения стали рассматриваться с точки зрения пользы и выгоды, то в ближних становилось все более истинного альтруизма, а в браке – все больше романтики.

Истинный альтруизм, по аналогии с этикой, которую мы обнаружили раньше, это тоже новое моральное явление. Назовем его "жертвенной" моралью или просто моралью. Жертвенная мораль как бы возвращается назад к героической протоморали, но поднимая ее на новый уровень – индивидуально-добровольный. Тут же возникает и истинная героическая мораль, которая становится продолжением жертвенной, ее экстремальным вариантом, когда адресат жертвы переступает некую когнитивную черту, так как вместо родного коллектива, состоящего из живых и конкретных людей, подвиг теперь требуется ради идеи, абстракции, принципа – воображаемого коллектива посторонних. Как и этика, мораль стала следствием первых ростков свободы, поскольку добровольность предполагает выбор. А до выбора, разумеется, добровольный альтруизм был не только невозможен, но и не нужен, раз хватало принудительного. Но в отличие от этики, которая стремится к балансу, гарантирующему свободу, мораль не хочет баланса, она требует жертвы и бежит назад от свободы в безопасный круг родных. Т.е., несмотря на то, что оба явление нравственны, моральны и этичны, они совершенно противоположны – мораль порождает добровольный альтруизм, в то время как этика – нейтральность и справедливость.

– Противоречие альтруизма и свободы

Появление ненасильственной морали породило большую проблему. Там, где математические теории рисуют, как взаимодействуя друг с другом, свободные рациональные игроки приходят к репутации и доверию, реальность, хоть и нематематическая, рисует прямо противоположное. Зарождающаяся порядочность, этичная торговля и взаимовыгодное сотрудничество, не говоря уж о диких, грабительских формах обмена, противоречат уже существующим коллективными нормам "экономики", требующим хоть и сбалансированных, но самоотдачи и бескорыстия. Манера свободного экономического агента действовать в своих интересах идет вразрез с альтруистической иррациональной традицией общества. Налицо первые проблески знакомого морального конфуза – ведь все хорошее, что было связано с родным коллективом, отвергается! Не удивительно, что торговая ментальность прочно ассоциируется с обманом, спекуляцией, наживой и мошенничеством, а никак не с доверием и честностью. Соответственно, торговля подданных вызывает серьезное противодействие власть имущих – от прямых запретов до жесткого регулирования. Не отстают и духовные власти, которые также порицают стремление к наживе, что огульно усматривается во всякой торговле.

Характерен пример европы средних веков, где существовал цеховой порядок – цеха получали у власти разрешение на кормление на своем поле деятельности в соответствии с существующими нравами и обычаями. В торговых уставах отбивание покупателей и разорение конкурентов рассматривалось чуть ли не как грех. Конкуренция не поощрялась. Цены были "справедливые". Реклама была запрещена, а качество товара являлось приоритетом, поскольку защищало кастовую честь.

Так и жило человечество долгие века, обрекая себя на нищету ради морали. Потому что реальная причина конфуза, конечно, сама мораль. Пока альтруизм был насильственным, нормы служили глубоко моральному делу – разрушали насилие и творили справедливость. Теперь, когда появился собственный иррациональный выбор жертвенности, да еще освященный древним магическим духом преодоления эгоизма, любой другой выбор, а уж тем более такой телесно-материальный как выгода, стал прямо противостоять морали. Появление норм уже не столько служило делу справедливости, сколько противоречило делу добра. В этом противоречии – мировозренческие корни отрицательного отношения к свободе, свойственного моралистам.

Вы можете возразить, друзья, что безмерная жадность не только аморальна, но и разрушительна для общества. Согласен. Но не проще ли ограничить наследование, на корню зарубая имущественное расслоение? И проще, и правильней! Но чтобы такое стало приемлемым, надо сначала предать забвению существующую семейно-коллективисткую мораль, а уже затем с нуля выстраивать новые, равноправные отношения. Взаимовыгодное сотрудничество требует совершенно других норм. Вместо полунасильственной "справедливости", принятой среди своих, нужна чистая этика и настоящая справедливость, нейтральная и беспристрастная, надлежащая в отношениях с посторонними – категорией людей, которых раньше просто не существовало. Соответственно, не существовало и не могло существовать ничего подобного такой этике и справедливости. Ей просто неоткуда было взяться самой по себе. Не было никакого естественного или обьективного процесса, минующего этику и приводящего к свободе – типа роста производительных сил, развития производственных отношений, появления прибавочного продукта или еще чего-то столь же невероятного.

Но может быть, если торговая психология – и сама торговая деятельность – разрушает нормы принятые среди своих, то вероятно, она создает их по отношению к чужим? Может и создает – в книге по математике. В реальности такой возможности у нее не было. Во-1-х, первые отношения сотрудничества и взаимности почти наверняка зарождались внутри своего коллектива просто потому, что количество и частота контактов между своими не идет ни в какое сравнение с контактами с чужими. Во-2-х, даже по отношению к чужим превалирующее отношение было не расчетливым, а бескорыстным. Любые мирные отношения всегда выстраивались начиная со взаимных даров, и только потом могли двигаться дальше к расчетам и торговле. Торговля всегда предполагает уже существующий мирный договор, невозможный без моральных оснований.

Таким образом, новые и потенциально справедливые нормы абсолютно точно требовали отказа от морали, а потому дальнейшее разрушение альтруизма вовсе не гарантировало честности и порядочности. Скорее, наоборот. Подразумеваемая аморальность рынка могла привести к аморальности реальной – как обычно делает социальное сознание с социальным бытием. Первые зачатки свободы в лице прогрессивного купечества и ростовщичества имели все шансы принять отвратительные черты беспредельной алчности и безграничной бессовестности.

– Торговля ближняя и дальняя

Тем сложнее была задача первопроходцев – тех, кто пустился в свободное предпринимательство вопреки противодействию (или при поощрении) духовной и светской власти, внедряя новые, и по тем меркам прогрессивные нормы отношений. Эти категории людей, путешествующих за леса и моря и скапливающихся в городах, первоначально образовались благодаря моральному отчуждению и разрыву личностных связей внутри коллектива. Они, то ли вследствие присущего им персонально духа авантюризма, то ли изза преследований на родине, то ли потому что по иным причинам оказались выброшены из существующей политической, т.е. основанной на насилии, системы, стали провозвестниками новой выгоды – личной, идущей вразрез с выгодой общины или рода.