Культ свободы: этика и общество будущего

– Еще чертежи

Если обьединить пресс прогресса с рис. 1.6, с предыдущими рисунками 1.2, 1.3 и 1.5 и применить метод творческого воображения, можно увидеть важный систематический процесс, показанный на рис. 1.7. Изломы в монолитах моральных чувств под действием пресса, углубляются и сдвигаются к центру – в прослойку посторонних. Эта постоянно растущая прослойка – потенциальные партнеры для нормальных экономических, и будем верить, когда-нибудь справедливых отношений. Строго говоря, картинка не должна быть симметричной, изза превалирования в "посторонних" бывших "своих" и разной силы эмоций, но симметричная она выглядит элегантней.

Динамику норм в расширяющемся коллективе тоже можно изобразить для полноты картины, рис. 1.8. Исходное состояние первобытного жестко коллективистского общества выглядит как массив суровых альтруистических традиций, скрывающих случайно найденные нормы. Постепенно традиции уступают место нормам, установленным и следуемым осознанно, нормы как бы освобождаются от груза случайного и становятся тем, что они есть на самом деле – идеями, и будучи идеями, они оформляются в законы, не обязательно письменные. Тут надо отметить несколько важных деталей. Во-1-х, больший коллектив означает больший пласт накопленной культуры, большее количество традиций, и вытекающее большее своеобразие каждого человека, просто физически не способного знать их все. Общих традиций становится меньше – в этом, собственно и заключается понятие чужеродности, с чужими меньше традиционно общего и больше формально нормативного. Большой коллектив приобретает черты космополитичности и мультикультурности. Поэтому, во-2-х, общие нормы унифицируются, становятся более обьективными, не зависящими от исторических казусов и личных пристрастий, приближаются к универсальному этическому ядру. Иначе коллектива надолго не получится. В-3-х, этот процесс демонстрирует перемешивание коллектива, увеличение числа контактов между посторонними членами общества, формализацию норм в праве. В-4-х, чертеж отражает превращение жесткого насильственного коллектива в гибкое динамичное общество, где быстро создаются новые структуры и институты, отвечающие требованиям времени. И самое главное, в-5-х, увеличение количества норм – это ослабление произвола, укрепление законности и рост свободы.

С другой стороны, и среди уменьшающегося числа членов ближайшего круга, традиции также исчезают, но уже не заменяясь ничем – какие счеты и претензии к своим? Чем ближе люди, тем терпимее они относятся друг к другу, тем больше склонны прощать, тем неуместнее формальности. Если раньше в больших семьях существовали обряды и правила, то чем романтичнее и искреннее отношения, тем нужда в этом меньше, что, конечно, опять увеличивает свободу.

Таким образом, мы наблюдаем еще одну тенденцию – замену культурного многообразия этической унификацией на основе универсально справедливых норм, ведущую, вне всякого сомнения, к свободе.

– Мирный договор

Тем временем война между коллективами, как и следовало ожидать, окончательно выдохлась. Она, наконец, перестала восприниматься как привычное явление, как нормальное средство разрешения конфликтов. И если верхи все еще изыскивают, и иногда довольно успешно, возможности загнать население в пекло очередной авантюры, по крайней мере на уровне массового, обыденного человеческого сознания, она стала прочно ассоциироваться с ужасами, страданиями и варварством. Почему? Есть несколько предположений.

Во-1-х, возможно главную роль сыграли условия, о которых мы говорили выше. Т.е. все как-то случилось само собой, естественным путем. Однако, не далее, как полвека назад мы наблюдали настолько яростное кровопролитие, что сложности управления, общее ожирение и т.п. как-то не вяжутся с результатом – миллионами убитых. Нет, с управлением у них все нормально.

В-2-х, могут быть правы те, кто утверждает, что мирный договор – это всего лишь следствие рационального расчета. Просто бывает выгоднее договориться, чем воевать. Насилие менее эффективно. Или более, как получится. Действительно, если посмотреть например на международную торговлю – так это ж просто торговая война. Чистый расчет. А бывает и грязный, когда можно войсками помочь. Правдоподобно. Но проблема с чистым расчетом в том, что никакой договор не будет соблюдаться. Зачем? Кому нужно международное право, когда оно не выгодно?

В-3-х, возможен вариант, когда жизнью правит математика. Своего рода математически детерминированный альтруизм. Схема возникновения сотрудничества тут описывается теорией игр, если считать игроками коллективы и принять некоторые допущения, например, что коллективы однородны и не подвержены влиянию непредсказуемых эгоистичных верхов. Во-1-х, соседи вечны, на другую планету они не улетят, им при всем желании не удастся скрыть "репутацию" и избежать наказания, во-2-х, временные предпочтения крупного коллектива практически постоянны, в-3-х, их внутренняя политическая кухня доступна анализу и пониманию. Тоже правдоподобно, но что, например, мешает сильному нагнуть слабого? Ведь игроки явно в разных весовых категориях?

Остается единственный ответ – люди стали настолько моральны, что возлюбили мир. Об этом и рис. 1.6 говорит. Насилие перестало восприниматься как должное – слишком много тех, кто не только не хочет умирать, но и убивать. Именно широкое возмущение народных масс кровавыми результатами мировых войн, открывших за лицами врагов таких же людей, вызвало к жизни пацифизм, международные организации и неожиданное прозрение политиков. Разве дело в выгоде?! Моральный прогресс достиг критической точки – вот причина мира. В массах наконец появилось понимание, что люди по большому счету одинаковы, что "свои" и "чужие" – плод нездорового воображения. Появилось милосердие к противнику, к раненым, уважение к невоюющему населению и убитым, запреты на слишком варварское оружие и методы войны. Даже торговые договора потихоньку начинают опираться не только на аморальную основу выгодности, но и на моральную – равноправия.

Этот блестящий результат стал следствием долгих, тысячелетних процессов внутри коллектива. Племенные структуры размывались, семьи уменьшались и укреплялись, превращались в базовую хозяйственную ячейку, в которой расцветал ранний индивидуализм. Индивид накапливал знания и навыки, сотрудничал и специализировался. С развитием культуры росла уникальность личности и ее ценность, отличная от силовой. Появилась потребность в свободной торговле, личной выгоде и автономной морали. "Я" стало таким же важным, как и "мы".

5 Расслоение коллектива

– Вершина иерархии и дно морали

Второй важный аспект процесса, который я пропустил в спешке к будущему – изменения иерархии. Параллельно расширению коллектива по горизонтали, шло расслоение по вертикали – большой и сильный коллектив требовал новых схем управления и соответствующих норм. Власть росла в размерах и влиянии. Появление родов внесло свой вклад. Одни роды оказывались ближе к вершине, накапливая собственность и моральный авторитет, другие оседали внизу или даже исчезали не сумев закрепиться, растворяясь в общей массе. Так возникла система сословий, положение в которой определялось происхождением.

Господствующая каста вместо опоры на личные характеристики, главным образом силу и мужество, стала формироваться преимущественно по наследству, что сменило указанные личные качества на групповые, которыми стали происхождение и вытекающие образование, воспитание и накопленные ресурсы, а к моральному мотиву чести добавились верность и преданность. Этому процессу способствовало то, что войны стали все менее зависеть от конкретных людей, а все больше – от масс, их организации, вооружения, настроя. Верхушке уже не требовалось самим быть войнами, достаточно было обладать властью над войнами, а потому в дальнейшем воинское сословие, вырастая параллельно росту коллектива, превратилось в аристократию, но уже не только не воинскую, а в болезненно вырожденую, хотя по прежнему могущественную. Честь превратилась в тщеславие, богатство – в роскошь, мужество – в изнеженность. Но были опять таки и плюсы, хоть по большей части показные – великодушие, честность, жалость к слабым, обиженным и побежденным, что можно обьяснить желанием выделиться, отделить свое сословие от всех прочих, продемонстрировать превосходство. Также появилось понятие о правом и неправом, о формальной справедливости, что обьясняется, с одной стороны, значительной ролью образования – т.е. идей, а с другой, ростом размеров верхушки и усложнением ее структуры. Отношения внутри верхушки стали напоминать договор. Нормы поведения, поединков, обменов, распределения привилегий и тому подобного усложнились и выросли в количестве, они стали оформляться в виде письменных законов, поскольку договорным нормам требовалась ясность. Упоение властью приводило к тому, что верхушка выступала не только судьей, но и источником законов, которые посредством насилия внедрялись в массы. Однако, оные законы, в силу их сомнительного происхождения, не отличались справедливостью. Соответственно, временем жизни они также не отличались. В дальнейшем, высшие роды, перемешиваясь, выделили знать как единое сословие, принадлежность к которому стала важнее, чем род и этничность. Знать стала интернациональной и откровенно паразитической, что заметно и сейчас.

Характерно отношение к нижестоящим, особенно самым низшим, которых никак не хотелось принимать за людей, наделенных хоть каким-то достоинством. Они служили ресурсом. Культ насилия достиг своего естественного аморального предела и выродился в культ эгоизма. Если культ насилия был следствием постоянной войны, то эгоизм стал следствием праздности. Паразитизм, издевательство над подданными, принципиальное нежелание трудиться и приносить хоть какую-то пользу, жизнь ради безудержных развлечений – характерная черта знати, ее моральное кредо. А также, что обьяснимо, "голубая мечта" нижестоящих, неисполнимый в земной жизни (но возможный в загробной) предел их желаний – болезненная жажда богатства и точно такое же нежелание трудиться, отвращение к работе, к необходимости приносить пользу. Эта психология эгоизма – вероятно своеобразный предел развития животного начала в человеке. Абсолютный альтруизм, разрушившийся появлением норм и чувством справедливости, превратился в свою противоположность. Моральный маятник достиг другого края.