Культ свободы: этика и общество будущего

Показательно, что генезис и паразитизм знати удивительно органично сочетаются в ее любимом развлечении – охоте. Вот где проступает и праздность, и богатство, и кровожадность, и неистребимая тяга к насилию над беззащитными!

– Этика против иерархии

Из сказанного ясно, как обстояло дело с отвратительным моральным оправданием иерархии. Властители внушали священный трепет, их ставили на уровень богов, им поклонялись. Те, кто стоял ниже, вызывали презрение и законное, т.е. оправданное моральным обычаем, желание содрать с них что-то полезное. Сама иерархия рассматривалась как вечная и абсолютно правильная. Однако появились первые проблески надежды. Противоречие этой иерархической, одновременно и верноподданнической, и эксплуататорской психологии элементарной, как бы мы сейчас сказали, справедливости, не могло рано или поздно не проявиться, что привело к определенной моральной динамике.

Первый ее процесс – монолитный альтруизм по отношению к верхним расслаивается. Бескрайнее уважение и безмерное почитание, которые когда-то были привилегией с'aмой верхушки, стали постепенно "спускаться" вниз, охватывая все больше уровней и задерживаясь на каждом в виде порции сословной чести. Каждый становился ценен и достоин уважения соответственно его месту на лестнице. Второй процесс – альтруизм дополняется эгоизмом, особенно по отношению к непосредственно вышестоящим. Этот эгоизм собственно и ответствен за истребование каждым сословием своей доли уважения. Почитание старших сопровождается эгоистичным требованием покровительства, помощи и защиты. Нормы межсословных отношений все больше напоминают подобие договора, но договора все еще неравноправного, продолжающего патриархальную традицию отношений в большой семье – господин по прежнему отец слугам, генерал – солдатам, мастер – подмастерьям, а царь батюшка – вообще всем. Не отстают святые и духовные отцы, а также королевы-матери и императрицы-матушки. Третий процесс – внедрение норм в процесс эксплуатации. Прямое управление уступало место самостоятельности, а отьем заменялся обменом – его легче учитывать и организовывать. Конечно, никакой торговли между сословиями не было и быть не могло. Но появились деньги и налоги как меры формализации отьема, что рано или поздно должно было привести к более эквивалентному обмену. Соответственно, идеал воинской чести скоро дополнился "деловой" этикой, а точнее – требованиями честности и взаимного учета интересов. Физическое насилие вытеснялось экономическим, а культ эгоизма воплотился в культе денег. Третьему процессу также способствовала весьма прозаическая причина – нельзя бесконечно тратить ресурсы, рано или поздно они кончаются. По мере того, как росло количество нахлебников и некоторые из дворянских родов разорялись, у остальных созревало понимание необходимости учета и ведения хозяйственной деятельности.

Изобразим схематически, по аналогии с горизонтальным разрезом коллектива, моральные чувства в его вертикальном разрезе (рис. 1.9, прерывистая линия). В отличие от наших предыдущих схем, сейчас субьект не показан, но очевидно находится в центре. Отсюда видно, что он оказывается в несколько двусмысленном положении.

"Свои" теперь для него не те к кому он относится сам – он, как бы морально стремится к верхнему классу, одаривая его безответным альтруизмом!

– Власть как родня

Конечно, может показаться, что называть альтруизмом поклонение власти как-то неуместно, но по сути это именно альтруизм – пренебрежение своими интересами и материальные уступки чужим людям. Но разве они добровольны? В значительной степени. История показывает, что общество устойчиво тогда, когда поборы с нижестоящих не превышают предел, допускаемый этикой. Перегиб чреват бунтом и поиском нового баланса. Наоборот, в состоянии равновесия поборы воспринимаются как должное – жертва, если она материально приемлема, становится и морально приемлемой. Конечно в случае власти, граница, отделяющая принуждение от добровольности, не очень определена. Но это лишь следствие того, что альтруизм по отношению к родной власти всегда имел насильственные корни. Его можно назвать "привычным альтруизмом", ибо для человека морально приемлемым становится то, что привычно.

Артефакты такого альтруизма можно наблюдать до сих пор. Люди, особенно оказавшиеся внизу социальной лестницы, охотно преклоняются перед знаменитыми, высокопоставленными и богатыми, подражают им, они порой готовы идти на жертвы ради их милостивого внимания и близости к телу. Аналогия между рисунками 1.9 и 1.7 только подчеркивает – люди воспринимают тех, кто обладает высшим социальным статусом не просто как моральные примеры и авторитеты, но как близких, почти членов семьи. И наоборот, те, кто оказался в самом низу, при всем современном демократизме, никак не помещаются на один моральный уровень. Даже если внешне это прикрыто вежливостью, моральные чувства вызываемые бродягами, наркоманами, проститутками и прочими "падшими", редко бывают положительными. Все еще сильна корреляция между статусом и уважением, достоинство человека все еще оказывается привязанным к богатству, известности и даже происхождению.

Склонность и к покорности, и к помыканию не выдавливается так просто. Уже морально зрелые люди, вполне контролирующие свои эмоции и воспринимающие других как равных, легко поддаются давлению вышестоящих, особенно если ему открыто подчиняются другие. Вызывает законное возмущение феномен превращения личности в служивую пешку, готовую выполнять любое злодеяние, если высший по рангу принимает на себя ответственность. И конечно, можно без конца распространяться о том, что творит с вроде бы приличным человеком бесконтрольная власть, но я и так слишком отвлекся. В общем, иерархия еще настолько в крови, что одолевают сомнения – сможет ли разум преодолеть ее? Но возьмите детей. Они растут под постоянным давлением, в подчинении авторитету. И сначала в детском поведении нет никаких признаков будущей самостоятельности. Однако проходит совсем немного времени – и они уже родителями командуют. Так что все еще впереди.

– Ослабление сословной иерархии

И героическая мораль, и этика родились из сопротивления насилию. Естественно поэтому, что условия внешней войны не могли не оказывать влияния на то, что происходило внутри коллектива. Терпимость к насилию в коллективе зависит от уровня насилия вне его – сильной иерархии нужен сильный внешний враг. Что случится, если врага больше нет? Этика взбунтуется и коллектив рискует распасться. В физических терминах, если давление внутри коллектива будет больше давления снаружи – коллектива не будет. Вот почему когда война заменяется мирным сосуществованием, иерархия разрушается под действием справедливости – этика оценивает всякое иерархическое насилие как чрезмерное.

Как это происходило в жизни? С ростом специализации иерархия усложнялась, расширялась, неизбежно распадаясь на несколько конкурирующих ветвей – религиозную, светскую, финансовую/торговую – внутри которых в свою очередь плодились более мелкие конкуренты. Посередине моральной картины мы наблюдаем изменения, схожие с теми, что произошли в процессе горизонтального расширения коллектива. Чем выше иерархия, чем дальше друг от друга ее крайние ступени, но тем относительно ближе соседние. В свою очередь расширение иерархии привело к отчуждению на каждой из ступеней. Кроме того, родовые структуры, особенно внизу, в самом многочисленном месте иерархии, стали разрушаться и перемешиваться. Общество стало приобретать классовую структуру. Класс – это совокупность людей, не связанных ни происхождением, ни родственными узами, но и не являющихся антагонистами и врагами. Это морально равные, обладатели такого же достоинства, такие же. Можно сказать, посторонние друг для друга люди. Таким образом, сначала на уровне сословий, а затем и между ними появляются реальные возможности для

борьбы и соперничества

равноправия и сотрудничества. Соответственно, рождаются нейтральные, договорные нормы взаимодействия, не перекошенные в сторону альтруизма или эгоизма, милости или долга: сперва это писанные и нет кодексы корпоративного поведения – воинские, княжеские, купеческие, цеховые и т.п., а затем и внесословное право – гражданское и торговое, вершиной чего стало право частной собственности и лучшие образцы буржуазной морали. На мой взгляд, именно многажды оплеванные моральные ценности буржуа, позволившие в условиях сословного гнета создать первые мелкие капиталистические предприятия, основанные еще на честности и трудолюбии, а не на вооруженном грабеже, безжалостной конкуренции, финансовой спекуляции или государственной поддержке – наивысшая достигнутая пока моральная точка человечества. Которая, впрочем, оказалась быстро покинута в погоне за прибылью, ставшей высшей ценностью.

Полезно уточнить, что высота этой точки – не в труде на собственное благо как таковом, а в новом свободном и независимом производителе, в переходе от насилия с целью присвоения к товарному производству, которое в условиях массовой бедности принесло пользу всем, способствовав совершению экономического рывка цивилизации. Вероятно, ненасыщенность первых рынков позволила возникнуть благоприятному сочетанию собственного труда и общего блага, когда еще не возникла жестокая конкуренция, стимуляция спроса и потребительские кредиты. В этих условиях деньги были ближе к своей реальной ценности и труд, даже приносящий прибыль, имел все шансы быть не только свободным, но и морально похвальным – труд на себя превращался в труд на общее благо. Конечно, его моральность не была простым следствием рыночных условий, она была следствием честности в труде и обмене – что разумеется, не обязательно являлось массовым явлением. Однако, если в основе репутации аристократии, ее главной моральной ценностью была честь, то в случае производителя, предпринимателя – честь заменяется честностью. Доброе имя – основа доверия и база деловых отношений.

Разрыв сословных связей, прогресс в транспорте и производстве, рост населения и торговли привели к накоплению богатств и расцвету городов. Жители городов наслаждались большей свободой – независимостью от соседей, выбором супругов, профессии, работы и досуга, свободой передвижения и развлечений. Городской житель свободен потому, что он живет среди незнакомых, он становится частью публичного пространства. Жизнь в городе – это постоянный компромисс и договор, это свободные обьединения и гражданское общество, это путь к выборам власти.

– От сословий к равенству

Накопление ресурсов у низших классов, а также улучшение военных технологий, отчего военная сила перестала быть привилегией верхушки, приводят к росту самосознания и самоуважения огромных масс людей. Обостряются межсословные отношения, которые приобретают определенное сходство с враждой коллективов, чему также способствует тотальная и беззастенчивая эксплуатация. Человек все сильнее ассоциирует себя со своим классом – появляется классовое самосознание и ненависть к чужим. Вспыхивают восстания, плодятся секты. Кипит духовная жизнь, появляются гуманисты и утописты, множатся пророки, угадывающие альтернативу несправедливости в примитивном общинном равенстве – видимо благодаря генетической памяти о золотом веке? Не отстает и философия, прочно вставшая на платформу прав простого человека и озаботившаяся словами "равенство" и "социальная справедливость". Отдельная роль, усугубленная ростом грамотности населения, принадлежит художественному творчеству. Оно становится реалистичным и одновременно сплошь вымышленным, доведенным до крайности. Мастера слова используют вымысел, чтобы показать всю сложность человеческих отношений, обострить моральный конфликт и в конце концов поставить жирную точку в дискуссии о том, что так жить нельзя. Повествование – от текстового до изобразительного – превращается в моральное исследование. Не забудем о науке. Свобода окрыляет разум и ведет к пересмотру главного суеверия. Природа – не бог, а лишь законы, только и ждущие чтоб их открыли. На место бога претендует человек.