Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)

80

Христос у пасти ада. Роспись из церкви в Ролале, Норвегия. Конец 14 в.

81

«Предыстория чистилища». Испанская миниатюра конца 10 в.

82

Омовение ног. Миниатюра из фламандского часослова. 1480.

Теоретически в аду нет искупления, и на его вратах в начале XIV века поэт прочитал: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Низвергнутый в геенну никогда не покинет ее, и именно эти безнадежность и безысходность суть базисные характеристики ада. Но мысль и фантазия людей той эпохи пытались преодолеть этот барьер вечной обреченности. Сын ландграфа Людовика хотел во что бы то ни стало узнать, какова участь души его покойного отца, и один клирик, сведущий в черной магии, вызвал дьявола. Тот согласился без ущерба для клирика доставить его к вратам ада (DM, I: 34) [102] . По просьбе дьявола бесы на короткий срок извлекли душу ландграфа из адского колодца. Несчастный умолял, чтобы его сыновья возвратили церкви те владения, которые он несправедливо захватил и оставил им в наследство, — тогда его душа испытала бы большое облегчение. Клирик передал сыновьям ландграфа его просьбу, но их корысть воспрепятствовала ее выполнению. В отличие от вышеприведенных «примеров» в данном случае ясно сказано, что душа умершего находилась именно в аду, а не в чистилище, и тем не менее живые могли бы помочь ей, прояви они милосердие и сыновнюю любовь. Следовательно, входящий в ад, вопреки догме, еще может сохранять некоторый проблеск надежды?

102

Не лишена интереса клятва, которую дал нечистый: «Клянусь тебе Всевышним и страшным Его судом: без опаски можешь мне довериться» (DM, 1:34). Во многих «примерах» Цезария Гейстербахского черти и сам дьявол при всей их неискоренимой злокозненности фигурируют в роли покорных слуг и прилежных исполнителей воли Творца.

Анализ собранного материала убеждает в том, что, обращаясь к верующим, проповедь существенно модифицировала, казалось бы, однозначные представления об аде, чистилище и рае, продиктованные теологией. Перевод догматики на язык популярных «примеров», требовавших воплощения ее тезисов в наглядные живые сценки и занимательные анекдоты, сопровождался глубокой трансформацией официального учения о смерти, искуплении, Страшном суде. Смерть не ставит последней точки в жизни души, и ее участь может быть изменена и впоследствии. Но смерть не вырывает индивида целиком и окончательно и из человеческого коллектива. Покойник может возвратиться в число живых, «примеры» повествуют о таких людях, которые никогда не шутили, не смеялись и не улыбались, ибо они уже побывали на том свете и столкнулись с его невыносимо страшным бытом (см. DM, 1:32). Визит в мир иной не проходит для человека безнаказанно, и возвращается в жизнь уже иная личность, — временная смерть означала перерождение.

83

Миниатюра из Бревиария Карла V. Вторая половина 14 в.

84

Благовещенье и Рождество. Франко-фламандская миниатюра конца 13 в.

В ментальном универсуме, который порождал проповедь и в свою очередь определялся ею, происходят странные и глубокие мутации и с категорией времени. Теологи утверждают линейное его течение. В концепции сакральной истории время течет от акта творения через страсти Христовы к концу света и второму пришествию. В соответствии с этой схемой в XIII веке строились и концепции земной истории (например, Винцента из Бове). Но так обстояло дело на уровне образованных. Ученость не пользовалась престижем у рядовых прихожан, к которым обращались проповедники. На этом уровне Страшный суд угрожающе приближался к современности, собственно, уже происходил повседневно и ежечасно. Вернее, не переставая быть отдаленным финалом жизни рода человеческого, он вместе с тем парадоксальным образом включался в жизнь каждого поколения и индивида.

Введение и постепенное укрепление новой структуры загробного мира, в которой наряду с адом и раем вырисовываются контуры «третьего места», едва ли выразило одно только укоренение в массовом сознании идеи линейного хода времени. Разумеется, поскольку чистилище сосуществует с земной историей и закончит свое функционирование одновременно с нею, время в нем не могло не коррелироваться с ходом (пропуск в тексте).

85

Тайная вечеря. Рельеф собора в Наумбурге. 1240–1248.

Конфронтация времени и вечности, постоянно происходящая в «видениях» и в «примерах», создавала трудности для понимания, и не только для необразованных, но и для духовных лиц. Священник из Гейстербаха, много размышлявший о тайне воплощения Христа, имел видение, в котором услыхал: «Сия Дева родит», и возразил: «Христос однажды родился, и вновь родиться не может». Только он произнес эти слова, как увидел, что Дева без всякой боли родила Сына и, обвив Его пеленами, вручила монаху. Тут он постиг тайну воплощения и более не сомневался (DM, VIII: 2). В этом «споре» мнения священника с тем, что открылось ему в видении, противопоставлены две точки зрения; первую можно назвать «исторической», ориентированной на линейный ход времени, другую — ориентированной на вечность и на архетип. Эти точки зрения нелегко было примирить, и их сопоставление образовывало ту напряженность, в «силовом поле» которой существовала мысль средневекового человека. Не проливают ли свет на восприятия этими людьми времени и сакральной истории слова из «Диалога о чудесах»: «…Христос, который невинного мальчика Иосифа спас из рук прелюбодейки…» (DM, IV: 93)?

87

Распятие. Роспись из церкви в Оле, Норвегия. Конец 13 в. Осло, Университетская коллекция древностей.

Цезарием Гейстербахским собрана целая серия «примеров», в которых перед читателем проходят евангельские сцены, начиная от рождения Христа и Его младенчества и вплоть до Его распятия, причем это не просто картины священной истории, но эпизоды, в которых визионер (или визионерка) может принимать непосредственное участие: в одном из них монах берет на руки Младенца и целует Его, в другом некая девушка обучает Его молитвам (DM, VIII: 5,7–10). Еще в одном из этих видений Христос сходит с креста и обнимает монаха in signum mutuae familiaritatis (DM, VIII: 13). Некий конверс видел распятого Христа и вокруг него еще пятнадцать других распятых, — из них десятерых монахов и пятерых конверсов, хорошо ему знакомых. По словам Христа, они распяты вместе с ним, уподобив свою жизнь его страстям — в послушании, терпении, смирении и отказе от всяческих богатств и собственной воли (DM, VIII: 18). Визионер приобщается к вечности, а вечность как бы вторгается в текущую жизнь, переплетаясь с нею [103] .

103

Некая религиозная девица была удостоена видения трижды: сперва она видела Младенца-Христа в колыбели, затем Христа в двенадцатилетнем возрасте и, наконец, тридцатилетнего Христа: Klapper 1914, N 4.

Но проблески исторического сознания мелькают и в «примерах». Одному монаху, который сочинил рифмованную молитву, в которой воспевались Благовещенье, Рождество, Воскресенье и Вознесение Христа, равно как и Вознесение Богоматери, святая Дева явилась и сказала: «Почему тебе доставляет удовольствие созерцание лишь тех радостей, кои Я некогда испытала, и ты не помышляешь о радостях, кои Мне уготованы в настоящем времени?» — и перечислила семь небесных радостей Богоматери (Klapper 1914, N84). В данном случае евангельская история относится к пребыванию Девы на небесах как прошедшее к настоящему.

Что же можно сказать о времени в чистилище? Здесь мы опять-таки сталкиваемся со все той же двойственностью. С одной стороны, время переживается очень субъективно. Это и понятно, ведь для души, которая испытывает в чистилище страшные муки, по интенсивности ничем не уступающие мукам ада (различие в том, что в аду эти муки вечные и безысходные, а в чистилище длятся какой-то срок), даже краткое пребывание представляется огромным. Некто был так измучен тяжелой болезнью, что стал хулить Бога: зачем Он продлил его дни и подвергает его подобным страданиям? Больному был прислан ангел, призывавший его к терпению, обещая, что спустя два года он выздоровеет. Но тот отвечал, что предпочитает покончить с собой. Тогда ангел предложил ему претерпеть, вместо двух лет болезни, муки чистилища на протяжении двух только дней, и больной согласился. Однако уже неполные полдня в чистилище показались ему бесконечностью, и он, кляня ангела, который обрек его на несказанные мученья, потребовал возвратить его в прежнее состояние, — теперь он готов переносить болезни хоть до Страшного суда (ЕВ, 24; Klapper 1914, N88).

С другой стороны, течение времени в чистилище существенно отличается от протекания земного времени. Монах, покинувший свой орден и ушедший к разбойникам, которых он превзошел в жестокости, перед смертью исповедался во всех своих грехах, но священник, ошеломленный их громадностью, отказал ему в отпущении и последнем причастии, несмотря на то, что расстрига, человек образованный, утверждал: «Слышал я и читал, что Божье милосердие превосходит зло человеческое». Он просил назначить ему покаяние и, когда священник и в этом ему отказал, сам выбрал себе две тысячи лет пребывания в чистилище. Грешник написал письмо своему родственнику-епископу, прося молиться за его душу. После смерти оказался он в чистилище. Молитвы за него возносили как сам епископ, так и аббаты, монахи и священники, которых тот просил о содействии. По истечении года умерший явился епископу, худой, бледный и в темном одеянии, но признал, что в силу попечения епископа о его душе тысячу лет в чистилище ему скостили. Молитвы продолжались еще один год, и по прошествии этого срока он вновь явился — на сей раз в новом клобуке, с радостным лицом и сказал, что два года зачлись ему за две тысячи лет, и он свободен. Грешник был спасен силою раскаянья и силою молитвы, заключает Цезарий Гейстербахский (DM, II: 2; Klapper 1914, N94).

В этом «примере» весьма любопытно то, что сам грешник назначает себе наказание, причем не покаяние при жизни, в чем не было бы ничего удивительного, но пребывание в чистилище в течение определенного срока — он присваивает себе неприметно для записавшего рассказ Цезария функции высшего Судии! Как мы сейчас увидим, в силах человеческих было сократить сроки пребывания в чистилище, — для этого нужно было возносить молитвы, служить мессы, завещать церкви имущество. Появление чистилища на карте загробного мира открыло перед людьми возможность оказывать свое влияние на ход дел в этом отсеке преисподней. Но в данном «примере» чистилище вообще оказывается неким подобием карцера, к заключению в который можно приговорить душу умершего без всякого вмешательства бога. Упомянутый сейчас грешник подобен флагелланту, который сам себя подвергал бичеванию, или отшельнику, обрекавшему себя на всяческие лишения, опять-таки для спасения души. Чистилище здесь — непосредственное продолжение епитимьи. Чем более вчитываемся мы в «примеры», тем больше «странностей» и «несообразностей» в них обнаруживаем. Когда средневековое сознание переходит от созерцания общих догматов теологии к практическому приложению их к жизни и к смерти человека, возникают немалые трудности и неясности, и человеческой фантазии приходится преодолевать их уже без помощи доктрины.