Культурные истоки французской революции

Всегда позволено — закон войны таков — Раздоры разжигать среди своих врагов,

бунтующий народ может быть усмирен Прусием, если тот последует совету Арсинои:

Перед народом вы должны явиться смело, Вступить с ним в разговор, и так построить речь, Чтобы вниманье всех смогла она привлечь: Теряют время пусть...

Наконец, Никомед успокаивает его в одно мгновение:

Все тихо, государь. Едва я появился, Бунтующий народ тотчас угомонился {39} .

39

Corneille P. Nicomede. — In: Corneille P. Oeuvres completes. Paris: Gallimard, «Bibliotheque de la Pleiade», III, 1984, p.637—712, стихи 1697— 1698,1621—1622, 1779—1780. Рус. пер.: Корнель П. Театр в 2-х т., т.2. М., 1984, с. 457—458, 460, 464. Пер. М.Кудинова.

Трудно выйти за рамки старинных представлений о народе и невозможно считать его политической силой, даже если относиться к нему с сочувствием. Доказательство тому — компилятивная статья Жокура «Народ» в Энциклопедии {40} . Предложенное в ней определение носит чисто социологический характер: народ — это «рабочие и земледельцы» и только они одни, в него не входят ни блюстители закона, ни литераторы, ни торговцы, ни финансисты, ни даже «те ремесленники, а лучше сказать, тонкие искусники, которые изготовляют предметы роскоши». Этих рабочих и крестьян всегда рассматривают как «самую многочисленную и самую необходимую часть нации», к ним испытывают жалость и уважение, но не допускают и мысли о том, что они могут участвовать в управлении государством; с ними не советуются, их представители не входят в органы управления; отношения народа с государем таковы: государь защищает народ, обеспечивает ему «лучшее существование», а народ платит ему за это любовью и преданностью: «Короли никогда не имели более верных подданных и, смею сказать, лучших друзей. В этом сословии, вероятно, больше явной любви, чем во всех других, и не потому, что оно бедно, но потому что, несмотря на свое невежество, оно хорошо знает, что власть и защита государя — единственные гарантии его безопасности и благополучия».

40

Encyclopedie, ou Dictionnaire raisonne des sciences, des arts et des metiers. Lausanne et Berne, 1780, t.XXV, p.543—545. Рус. пер.: Философия в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера. M., 1994, с.343—346. Пер. Н.В.Ревуненковой.

В Энциклопедии нет понятия «общественное мнение»: «мнение» представлено в ней как абстрактная категория («сомнительное и недостоверное суждение ума», в противоположность научной точности), а во множественном числе — как юридический термин {41} ; что же касается слова «общественный», то в статье «общество» говорится только об «общественном благе» и «общественной пользе», попечение о которых доверено «государю и служащим при нем, кои под его началом охраняют их» {42} . Так что не следует сгущать краски и утверждать, будто определение народа в Энциклопедии противоположно определению его антипода — публики, которой еще не существует в философской сумме века (признак того, что новое понятие сложилось позже). Однако, несмотря на то, что Энциклопедия отходит от традиции, изображавшей народ либо мятежным, либо верным и преданным, она пропитана представлением о том, что тяжелое положение народа не позволяет ему систематически участвовать в управлении государством.

41

Ibid., t. XXIII, р.754-757.

42

Ibid., t. XXVII, р.752-753.

Когда общественное мнение обретает силу и становится верховной властью, перед судом которой должны предстать все частные мнения, даже мнения государя и сановников, оно далеко отходит от мнения народа. Как показал Кит М. Бейкер, это понятие рождается в спорах, которые разворачиваются в середине века сначала по поводу отказа янсенистам в причастии, затем вокруг свободной торговли зерном и, наконец, вокруг распоряжения государственной казной {43} . Королевская власть бессильна перед общественным мнением и вынуждена принимать участие в публичных дискуссиях, доказывать, убеждать, завоевывать одобрение и поддержку. Таким образом, намечаются контуры новой политической культуры. Современники готовы признать ее новизну, поскольку прежде авторитетом пользовалась только королевская власть, вершившая тайный суд и выносившая не подлежавший обжалованию приговор, теперь же появилась сила, которая не воплощается ни в каком органе власти, которая все обсуждает публично и которая более могущественна, чем сам государь. Сразу встают новые, необычайно острые вопросы, не терпящие отлагательства: как сделать, чтобы распри между соперничающими группировками не ослабляли власть, которой облечена публика, как это происходит в Англии? Кто истинные глашатаи мнения, ставшего, таким образом, общественным: литераторы, которые его вырабатывают, парламенты, которые его формулируют, просвещенные чиновники, которые его проводят в жизнь? И наконец, как понимать самоочевидность его приговоров, которая является залогом общности мнений? Нет четкого ответа на вопрос о том, что же такое это условное понятие, потому что, будучи всеми признанным, общественное мнение разом и голос, к которому следует прислушиваться, и судья, которого надо убеждать.

43

Baker К.М. Politics and Public Opinion under the Old Regime: Some Reflections. — In: Press and Politics in Pre-Revolutionary France. Ed. J.R. Genser and J.D. Popkin. Berkeley and Los Angeles: California University Press, 1987, p.204—246 (перепечатано под заглавием «Public Opinion as Political Invention». — In: Inventing the French Revolution, op. cit., p.167— 199. Франц, пер.: Politique et opinion publique sous l’Ancien Regime. — Annales ESC, 1987, p.41-71).

Суд общественного мнения

В 1775 году Мальзерб в речи по случаю своего избрания во Французскую Академию высказывает мысль, которая с тех пор становится общепринятой; Мальзерб предлагает рассматривать общественное мнение как судебную инстанцию, имеющую большую власть, чем все прочие: «Возник суд, не зависящий ни от каких властителей и всеми властителями почитаемый, суд, который определяет истинную ценность всех талантов, который выносит свое суждение обо всех достойных людях. И в просвещенный век, в век, когда, благодаря книгопечатанию, каждый гражданин может говорить с целым народом, те, кто наделен талантом поучать других и даром трогать их сердца, одним словом, литераторы, стали для разобщенной публики тем, чем были римские и афинские ораторы для народного собрания» {44} . Для такого сравнения есть несколько оснований. Прежде всего оно облекает новых судей — «одним словом, литераторов» — властью, которой не обладают обычные судьи: их полномочия не знают пределов, а судебный округ — границ, они выносят свои решения свободно, ибо никоим образом не подчиняются государю, и все беспрекословно исполняют их.

44

Цит. no: Ozouf M. L’opinion publique, art. cite, p.424.

Подобное возведение литераторов в ранг судей идеального верховного суда означало, что их суждения теперь — закон, обладающий большей силой, чем приговоры традиционных органов власти, начиная с короля и Парламента. Таким образом, могущество Литературной Республики теперь зиждилось не только на подчинении «Науки о Боге, или Естественного богословия, которое Господу угодно было усовершенствовать и освятить Откровением» «Науке о живом существе вообще», первой ветви «Философии, или Науки (ибо слова эти синонимы)», которая является «частью человеческого знания, принадлежащей рассудку», как было заявлено в «Образной системе человеческих знаний», помещенной в Энциклопедии, и это позволило передать роль наставников человечества от «схоластов» к «Философам» {45} . С появлением общественного мнения «просвещенное племя литераторов и свободное и бескорыстное племя философов» {46} , действительно, берут на себя роль судей.

45

Alembert J. Le Rond d’. Discours preliminaire de l’Encyclopedie. Paris: Gonthier, «Mediations», 1965, «Explication detaillee du systeme des connaissances humaines», p. 155—168, citations p. 159—160. Рус. nep.: Философия в энциклопедии Дидро и Даламбера. M., 1994. Предварительное рассуждение издателей (в сокращении).

46

Ibid. Dedicace a M^gr le comte d’Argenson, p. 14—15. Cp. Darnton R. Philosophers Trim the Tree of Knowledge: The Epistemological Strategy of the Encyclopedie. — In: The Great Cat Massacre and Other Episodes in French Cultural History. New York: Basic Books, 1984, p.190—215. Франц, nep.: L’arbre de la connaissance: la strategie epistemologique de l’Encyclopedie. — In: Le Grand Massacre des chats. Attitudes et croyances dans l’ancienne France. Paris: Payot, 1985, p. 176—199.

Но уподобление суду имеет и еще один аспект: цель его — сочетать всеобщность суждений с разобщенностью отдельных людей, чтобы выработать общее мнение, ибо, в отличие от древних, у людей Нового времени нет места, специально отведенного для того, чтобы продемонстрировать и испытать свою сплоченность. Для Мальзерба, как позже и для Канта, хождение печатного слова делает возможным преобразование нации, где люди неизбежно разобщены и каждый высказывает свои мысли в узком кругу, в сплоченную публику — это ярко проявляется в «Предостережениях относительно налогов», которые он представит в мае 1775 года на рассмотрение Высшего податного суда: «Поскольку книгопечатание способствовало распространению знаний, законы, изложенные на бумаге, нынче всем известны, и каждый может разобраться в собственных делах. Законоведы утратили власть, которую давало им невежество других людей. Образованная публика может судить самих судей; и критика эта гораздо строже и беспристрастнее, поскольку осуществляется в атмосфере спокойного, вдумчивого чтения, а не в атмосфере бурных дебатов» {47} . Связывая «публичность» письменного слова, размноженного печатным станком — необходимое средство против «скрытности» органов власти, — с верховной властью общественного мнения, с чьими приговорами вынуждены считаться даже судейские чиновники, Мальзерб превращает сумму частных мнений, сложившихся во время чтения в одиночестве, в понятие собирательное и анонимное, абстрактное и однородное.

47

Malesherbes. Remontrances relatives aux impots, 6 mai 1775. — In: Les «Remontrances» de Malesherbes 1771—1775, ed. par E. Badinter. Paris: UGE, «10/18», 1978, p. 167-284; citations p.272-273.

Ту же идею развивает Кондорсе на первых страницах восьмой эпохи своего «Эскиза исторической картины прогресса человеческого разума», написанного в 1793 году. В своем рассуждении он исходит из контраста между устным высказыванием, которое достигает слуха и возбуждает эмоции лишь тех людей, которые находятся поблизости, и печатным словом, хождение которого создает условия для общения без границ и без излишней горячности: «Появилась возможность говорить с разобщенными людьми. На наших глазах была воздвигнута трибуна, не похожая на те, что существовали прежде; эта трибуна позволяет делиться впечатлениями менее живыми, но зато более глубокими; она позволяет осуществлять власть, не возбуждая сильных страстей, но зато более глубоко и серьезно воздействуя на разум; эта трибуна находится ближе к истине, потому что, проиграв в возможности обольщать, искусство выиграло в возможности просвещать».

Итак, книгопечатание сделало возможным образование общественности. Объединив людей, находящихся вдали друг от друга, оно сделало возможным общение с отсутствующим собеседником: «Сформировалось общественное мнение, мнение могущественное, ибо его разделяет множество людей, мнение влиятельное, ибо определяющие его причины воздействуют одновременно на все умы, даже на те, что находятся очень далеко (курсив мой. — Р.Ш.). На наших глазах возник разумный и справедливый суд, не зависящий от власти людей, суд, от которого трудно что-либо утаить и невозможно укрыться» {48} . Этот суд, где судьями являются читатели, а тяжущимися сторонами — авторы, имеет всеобщий характер, потому что позволяет «заинтересовать каждым вопросом, который обсуждается в каком-то одном месте, всех людей, говорящих на том же языке» {49} . Но даже у Кондорсе, при том, что он дает общественному мнению, которое в идеале должно быть всеобщим, самое «демократическое» определение, оно вынуждено считаться с тем, что уровень культуры не у всех одинаков, и абстрактное понятие не так-то легко согласуется с конкретной действительностью: «Несмотря на добровольное — или вынужденное — невежество, на которое было осуждено огромное количество людей, граница, намеченная между неотесанной и просвещенной частями рода человеческого, почти полностью стерлась, и пространство, разделяющее две крайности — гений и глупость, — заполнилось людьми, находящимися на промежуточных ступенях развития» {50} . Сами слова («несмотря на», «почти») красноречиво свидетельствуют, что расстояние, которое мыслится преодоленным, неизбежно существует.

48

Condorcet. Esquisse d’un tableau historique des progres de l’esprit humain. Paris: Flammarion, «GF», 1988, p.188. Рус. пер.: Кондорсэ. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936. Цитаты ср. с. 129—130. О связи между хождением печатного текста и общественной сферой в другом контексте см. недавнюю публикацию: Warner М. The Letters of the Republic: Publication and the Public Sphere in Eighteenth-Century America. Cambrige, Mass, and London: Harvard University Press, 1990.

49

Ibid., p.189. Рус. nep., cp. c. 131.

50

Ibid., p.229. Pyc. nep., cp. c. 179.

Таким образом, между XVII и XVIII веками понимание публики в корне изменилось. В эпоху «барочной» политики ее характеризуют те же черты, что и театральную публику: разношерстность, иерархичность, ограниченность рамками спектакля, который предложен ее вниманию и сочувствию. Такая публика может состоять из мужчин и из женщин, принадлежащих к разным сословиям, она включает всех тех, кого хотят привлечь на свою сторону, всех тех, чьи симпатии хотят завоевать: великих мира сего и простой люд, искушенных политиков и невежественную чернь. С другой стороны, публику надо «водить за нос», «обольщать», надо «пускать ей пыль в глаза», как пишет Ноде, который становится теоретиком направления, считающего, что самые зрелищные эффекты никогда не должны обнажать ни механизмы, которые их произвели, ни цели, которые они преследуют {51} . Таким образом, мнение обманутых, очарованных, идущих на поводу зрителей theatrum mundi [8] никак не являются «общественным мнением», даже если это словосочетание и встречается до середины XVIII века, например у Сен-Симона.

51

Jouhaud Ch. Propagande et action au temps de la Fronde». — In: Culture et Ideologie dans la genese de l’Etat moderne. Rome: Ecole francaise de Rome, 1985, p.337—352; Marin L. Pour une theorie baroque de l’action politique. — In: Naude G. Considerations politiques sur les coups d’Etat. Paris: Les Editions de Paris, 1988, p.7—65.

8

мировой арены

Когда появляется общественное мнение, оно прежде всего порывает с двумя вещами. Во-первых, оно порывает с искусством притворства, скрытности, тайны, оно прибегает к прозрачности, призванной сделать намерения явными. Перед судом общественного мнения все предстает в истинном свете: то, что совершается во имя справедливости и разума, всегда побеждает. Но не все граждане (пока еще не все) способны беспристрастно вершить суд и содействовать формированию просвещенного общественного мнения. Поэтому происходит размежевание между смешанной публикой театрального зала, где есть и ложи, и галерка и где каждый зритель понимает спектакль по-своему, проявляя тонкость суждения или толкуя его вкривь и вкось, и однородной публикой, которая разрешает споры между достойными и талантливыми деятелями не только литературы, но и политики. Когда мнение, становясь общественным, перестает быть пассивным и превращается в могущественную силу, оно утрачивает всеобщий характер и фактически в его формировании перестают участвовать люди, недостаточно сведущие, чтобы выносить приговоры, а таких людей необычайно много.