Культурология. Дайджест №4 / 2016
Шрифт:
От модернизма к Античности: Формирование нацистских мифологем в сфере культуры 13
Немецкая нация, испытав горечь поражения в Первой мировой войне, погрузившись в состояние глубокого социально-экономического, политического кризиса, оказалась уязвимой и восприимчивой к праворадикальным идеям, чем и воспользовались нацисты.
В начале 20-х годов, апеллируя к эмоциональным и аффективным переживаниям своих соотечественников, нацисты предприняли попытку конструирования мифов, в том числе в сфере культуры, с помощью которых политический олимп можно было покорить легитимным путем.
13
Пуховская
Прежде всего это была атака на модернизм. Нацисты утверждали, что модернизм разрушает культурные традиции «немецкой души», привычный образ жизни, прежние эстетические нормы. Кубизм, дадаизм, экспрессионизм Гитлер считал продуктами сумасшедшей фантазии нездоровых людей, а Розенберг искусство германского экспрессионизма характеризовал как «сифилитическое, инфантильное и кровосмесительское» (с. 146).
Устойчивая неприязнь к модернизму со стороны нацистов вполне объяснима. Авангардное искусство было пропитано духом свободы, граничащей с эстетическим анархизмом, бросало вызов устоявшимся ценностям, отличалось новаторством и чувством протеста, было свободно от подчинения идеологиям и политическим системам. Нацисты понимали, что модернизм, демонстрируя творческую свободу, формирует плюрализм мнений и инакомыслие, а потому является чуждым и даже опасным феноменом, который не только не вписывается в нацистское мировоззрение, но представляет серьезную опасность для него.
Привлекая внимание общественности к «распадающейся и гниющей», находящейся на болезненном переломе немецкой культуре, нацисты, предлагая собственные рецепты ее исцеления, цинично заявляют о преемственности древнегреческой и германской культур, скатываясь на позиции исторической и культурной фальсификации.
Ориентация на Античность основывалась, скорее всего, не только на тех эстетических чувствах, которые вызывали греческие произведения искусства у нацистов, но и на комплексе неполноценности из-за своей истории. Чтобы утвердить преемственность греческой и германской культур, нацисты использовали различные приемы. Так, Розенберг утверждал, что греческие храмовые постройки стали прямыми предшественниками германского дома. Кроме того, он полагал, что греки осуществляли идеи, которые позже провозгласили национал-социалисты.
Очень импонировали Розенбергу представления древних греков о том, что красивый человек должен господствовать над другими. Эта мысль часто муссировалась Розенбергом для подтверждения тезиса о превосходстве и избранности немецкого народа. Греческое искусство ценилось им еще и потому, что оно акцентировало внимание на расовых особенностях греков. Розенберг пришел к выводу, что подлинная красота эллинизма противопоставлялась образу чужака. Но не только греки являлись носителями идеала красоты, он был характерен и для германцев, утверждал Розенберг. По его утверждению, «лицо Перикла и голова Фридриха Великого в расовом отношении равны» (с. 147). Эти рассуждения были направлены на то, чтобы доказать идентичность греческого и нордического идеалов красоты. Пассажи о преемственности культур использовались нацистами для придания респектабельности лжетеории, подтверждающей высокий статус нордической культуры, что обосновывало принадлежность немцев к титульной расе, способной осуществлять великие свершения в мировой истории.
Розенберг не только восхищался греческим искусством, но и внушал современникам идею о превосходстве нордической культуры. Сравнивая «Илиаду» и «Песнь о Нибелунгах», Розенберг признавал, что «Песнь о Нибелунгах» по художественной форме уступала «Илиаде», но зато личные качества персонажей «Илиады» были далеки от совершенства, уступая главным героям «Песни», наделенным богатым внутренним миром.
Принципиальное отличие греческого искусства от нордического Розенберг видел в том, что «греческая красота является формой тела, германская – формированием души». Размышления одного из ведущих нацистских теоретиков сводились к тому, что греческое искусство перестало считаться универсальным и достойным безупречного подражания. Нордическое искусство имело все основания отказаться от слепого копирования Античности. По его мнению, потенциальные возможности нордического искусства позволяют ему создать альтернативу модернизму в лице «нового» немецкого искусства.
Обращение нацистских идеологов к античному наследию было во многом продиктовано
попыткой придать собственным воззрениям флер респектабельности, и конструкт памяти был использован нацистами для манипуляции массовым сознанием в политических целях и придания легитимности своим действиям.Теория и история словесных форм художественной культуры
Дискурс путешествия в «Одноэтажной Америке» И. Ильфа и Евг. Петрова 14
14
Жиличева Г.А. Дискурс путешествия в «Одноэтажной Америке» И. Ильфа и Евг. Петрова // Русский травелог XVIII–XX веков / Под ред. Т.И. Печерской. – Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2015. – С. 563–579.
Путевые очерки об США в Советском Союзе 1930-х годов следовали определенному идеологическому канону.
1. Пребывание в США (как в любой западной стране) расценивается как схождение в капиталистический ад.
2. Америка описывается как мираж, как фантастический антимир.
3. США мифологизируется в качестве образца технической цивилизации.
В «Одноэтажной Америке» можно найти все эти элементы, однако они подчинены оригинальному авторскому замыслу и стилю. Соавторы одновременно восхищаются чужим миром и девальвируют его ценности. Пребывание в чужом мире сопряжено с опасностью. Преодолеть чужое можно только акцентированием своего.
Сюжет путешествия сохраняет свой архетипический смысл: путь понимается как трансформация субъекта, своеобразный ритуал перехода, этапами которого являются временная смерть и возрождение в новом статусе (с. 568).
Трансляция экзистенциального опыта пребывания в «лиминальном» состоянии запускает процесс гибридизации жанровых признаков (очерк приобретает черты романа) и способов повествования (фельетонные фрагменты совмещаются с отступлениями о времени, природе, творчестве). Во многих случаях сатирическая направленность высказываний становится обоюдоострой, критика Америки превращается в критику недостатков советской реальности, пребывание в ином мире позволяет со стороны увидеть проблемы своего (с. 568).
По мере развития действия плотность связей между движением и текстопорождением нарастает: встречи на пути являются поводом для рассказывания «вставных» историй, впечатления от увиденного записываются в «книжечки». Подмена реального путешествия фикциональным подчеркивается и тем, что увиденные объекты и явления характеризуются нарраторами с помощью литературных ассоциаций, причем в большинстве случаев они взяты из книг, прочитанных в детстве (О. Генри, Марк Твен, Майн Рид).
Особое место занимает в этом ряду Марк Твен. Как и в его «Простаках за границей», соавторы используют прием «остраняющего» взгляда чужестранца, комические описания политического устройства и т.д. Воспоминания о детском чтении приобретают, кроме того, символику возвращения к истокам личности. Не случайно национальный парк сравнивается с «волшебным царством детских снов и видений».
Насыщенность пространства литературными контекстами приводит к совмещению американской и русской культур. Америка оказывается «текстом, который необходимо прочитать и написать заново» (с. 572).
Соавторы постоянно именуют себя «мы». Единение странников на чужбине выглядит как противостояние советского коллективизма западному индивидуализму. Вместе с тем два нарратора, подобно двум глазам, организуют стереоскопическое, объемное видение.
Америка описана как монтаж аттракционов. Два самых частотных образа, связанных с ней, – цирк и кинематограф. Американская экспансия зрелищ (созерцаемых и пустыне, и в городе) объясняет, почему наибольшее раздражение у соавторов вызывает именно голливудский кинематограф, а не другие ужасы капитализма.
Воссоздание Америки в тексте приводит к ее исчезновению из кругозора путешественников: «…через несколько часов никакого следа не осталось от Америки», – пишут соавторы. «Интериоризация Америки оборачивается рефлексией творчества как одновременного растворения в объекте и обладания объектом, советская идеология оказывается лишь надводной частью айсберга, одним из приемов присвоения фантома» (с. 577).
Постмодернизм в творчестве Умберто Эко