Купериада

– Ну?
– зарычал рыцарь.
– Это кто здесь таки настолько нахальный, что вызывает меня на поединок? Кто не дает честному еврею хорошенько вздремнуть и как следует подготовиться к субботе? Выходи и сразись со мной, и, клянусь пейсами моего папы, солнце не успеет закатиться, как ещё одна дурная голова украсит частокол вокруг моей скромной избушки.

Он перевёл взгляд на Лёвушку.

– Ну?!

Лёва стоял молча, ошеломлённый бурным натиском.

– Это ты меня вызвал?

Лёва в смятении помотал головой. Он все ещё был не в силах вымолвить ни слова.

– Слушай, ты язык проглотил? Если не хотел сражаться, зачем устроил поношение щиту?

Куперовский наконец проглотил комок в горле.

– Извините, я не знал. Я думал, щит здесь повешен специально, чтобы по нему стучали.

– Правильно думал. Специально и висит. Он висит, они по нему стучат, я слышу, таки сильно обижаюсь, выхожу, мы единоборствуем, и я немножко таки убиваю их до смерти. Потом один мой знакомый резник, Меер Завец, делает мне очередную штуковину на забор. Но только самый мерзкий язычник лупит по щиту в пятницу, когда порядочный еврей плачет о своих грехах, чтобы на следующий день с лёгкой душой смеяться и петь назло всем врагам. Хуже этого может быть только колотить по нему в субботу, когда еврею нельзя брать в руки оружие, и ему остается только угостить незваного визитера гневным взглядом. Один раз блудный гой таки поступил так. Но я посмотрел на него, что он умер от разрыва сердца.

Он замолчал и внимательно оглядел Лёвушку.

– Ты ид? По виду вроде похож.

– Да.

– Тогда чего ж ты ведёшь себя, как необрезанный язычник?

– Так я же объяснял, - начал снова Куперовский.
– Я не знаю ваших обычаев. Я из далёкой страны, попал сюда случайно и не своей волей, а поскольку меня материализовали вблизи вашего замка, то я решил, что именно сюда мне следует обратиться в первую голову.

По ассоциации он поднял взгляд на пики.

– Ты хочешь спросить про этих? На них можешь не обращать внимания, - великодушным жестом хозяин замка как бы отодвинул в сторону забор со всем его содержимым.
– Они тут все необрезанные.

Лёва, который (если уж раскрывать читателю подноготную правду) тоже не подвергался вышеозначенной операции, слегка похолодел.

– К тому же не все здесь настоящие. Меер Завец такой пройдоха, что изготовляет муляжи - от настоящих не отличить. А чем больше голов - тем больше уважения. Ну, пойдём в дом.

По дороге он продолжал разговаривать.

– Ах, этот Меер. Он таки отлично режет не только здесь, - рыцарь указал глазами вниз, - но и здесь, - он провел рукой по горлу.
– Делает свой маленький гешефт. Но больше всего шекелей ему приносят искусственные головы. Понимаешь: по дорогам стало ездить слишком много рыцарей, потребление таким образом увеличивается, а предложение голов не растет. Иной раз по полгода стены не обновляю. А ведь они портятся, дождь, град, вороны. Нет, муляжи дороже, зато долговечны. К тому же безопасны, а с возрастом это таки приобретает значение. Честно говоря, я накопил пару шекелей и приобрел на чёрный день десяток-другой этих сувениров. А то вдруг Меер уедет - что ж я без него делать буду?

Он провёл Куперовского в небольшую комнатку, где уже была приготовлена постель.

– Вот здесь у меня странноприимные покои. Располагайся. Поесть тебе принесут, но не обессудь - ужин таки будет скромный. Зато завтра поешь, как у мамы. А я пошёл спать. Перед субботой у нас, благородных Столпнеров, всегда было принято поститься на час дольше, чем у соседей, а сон, как известно, - лучшая замена пищи. Хотя и спится на пустой желудок таки довольно плохо. Поэтому в семье Столпнеров всегда были в ходу спиртное и снотворное, и я уже успел принять лекарство, когда ты постучал. Могу упасть прямо здесь.

И он ушёл, цепляясь за стены.

Пир и правда был великолепный. Приехало много гостей, каждый вручал хозяину ритуальную халу, и у каждого на боку, помимо меча, была небольшая сеточка с ручками, вроде нашей авоськи.

– Для чего это у них?
– спросил шёпотом Лёва у Столпнера, указывая ему на неожиданную принадлежность рыцарского вооружения.

– Как "для чего"?
– изумился тот.
– Или ты не еврей, что не понимаешь? Они же пришли в гости, так? Кушать будут, так? Должен же порядочный еврей принести что-нибудь и для семьи, для родственников. Вон, видишь благородного реба Зяму Иткина в голубом плаще с розовой опушкой? У него нет такой сумки, потому что он одинокий. У них в семье большая война была из-за наследства, это был такой цорес, что ни Боже мой! Младший брат приготовил отравленный фалшефиш, все кушали, он сам по ошибке тоже кушал, сам умер, ещё двое умерли. Зяма выжил, зарезал троих, сестру замуж выдал, хорошо, удачно выдал, за раввина. Остальные члены семьи сами разбежались, теперь он живёет один, богатый, как Ротшильд. Брать с собой ему не для кого, так ему обидно, и он ест за двоих, дай Бог здоровья благородному ребу.

Столпнер усадил Лёву рядом с собой, лично следил, чтобы тарелки и кубок его были полны, и всё ему объяснял.

– А вот граф и графиня Рабиновичи, они вместе пришли. Держат свечную лавочку и половину акций корчмы "У Додика". Их герб - синий лев на золотом поле с семисвечником в правой передней лапе. Там, под столом, весь в маце - это учёный раби, благородный реб Гольдин, знаток Талмуда. Его герб - чёрные пейсы на голубом поле и белая полоса наискось. На него плохо действует вино, но в молодости он сражался с сарацинами и честно заслужил право носить серебряный лапсердак, который ему вручил ещё царь Иосия Пятый, да будет земля ему пухом. А вон тот высокий черноволосый муж с самыми длинными пейсами и самым большим кубком - это благородный реб Прудкин. Его герб - три куриных шейки с рисом и двумя красными полосами крест-накрест. Свои подвиги он совершил в Британии, где одолел немало нечестивых христиан и воткнул в камень какой-то меч, который они незадолго до этого с большим трудом вытащили оттуда.

В это время реб Прудкин поднялся со своего стула, выпятил грудь и провозгласил:

– А я предлагаю выпить за нашего славного хозяина, благородного Рыцаря Желтого Могиндовида, да не оскудеет и не ослабнет его рука, да будут всегда полны его кубок, тарелка, кошелёк и постель! Лехаим!

Все закричали наперебой.

– Слава благородному ребу Мойше Столпнеру!

– Лехаим, Мойша! Живи ещё сто лет!

– Нит гедайген, Мойша!

Когда все немного успокоились, а хозяин кончил раскланиваться, чокаться и благодарить, он вернулся к разговору с Куперовским.

– Ещё двоих я хочу представить тебе. Вон тот, унылый, с длинным горбатым носом - это Абрам Лифшиц. Он совсем недавно посвящён в благородные ребы. Он мишугенер, разъезжает по дорогам Франции и Испании и ищет неприятностей на свою голову. Говорят, что под кольчугой всё его тело сплошь увешано филоктериями. Он дал зарок носить их до тех пор, пока они сами не истлеют и не спадут. Но, на мой взгляд, их делают такими прочными, что скорее истлеет кольчуга.

– А почему вы сказали про него "мишугенер"?
– осторожно поинтересовался Лёва.

– Ну, у нас так, гм, называют странствующих рыцарей. Поодиночке каждый из них - мишугенер, а все вместе они - мишугоэм. Вот, кстати, и ещё один мишугенер. Тот, с подстриженной бородой и без пейсов. Это Гай Луций Пиццерий, он язычник, римлянин, имеет там какой-то хороший гешефт. Обещает обрезаться, когда совершит свой подвиг, и потому принят в лучших домах. Его подвиг - победить дракона и сделать из него столько фаршированных шеек, на сколько хватит голов. Среди мишугоэм есть ещё один неверный - сарацин, реб Баламут, сегодня он отсутствует. Он обрежется, когда поймает Фальшивую Рыбу.

Тут разговор прервался, потому что оркестр заиграл "семь-сорок", и у благородных ребов ноги сами пошли в пляс. Потом они танцевали "фрейлахс", а Лёва не мог, потому что у него не было ни лапсердака, ни жилетки. После этого возвратились к столу, но Столпнер был мокр, красен, ему никак не удавалось отдышаться, а потому беседа не клеилась.

Вскоре гости начали расходиться. Реб Мойша подолгу обнимался с каждым и - в особенности - с каждой. Животы и авоськи были полны. То и дело слышалось: