Курсант: Назад в СССР 14

Местные судмедэксперты, при всём их старании, были не готовы справиться с таким объёмом задач. А вытащенные из «заколдованной» воды тела ждать не могли. Тем временем Орлов по своим каналам инициировал через Москву проверку всей логистики фабрики «Красная Нить». Маховик расследования раскрутился всерьёз.

Я же чувствовал, что нужно торопиться. С каждой минутой тревога за Лизу росла. Куда Беспалый дел Груню? На душе было тяжело. Она помогала мне — и вот теперь исчезла. Я должен во что бы то ни стало ее найти.

Гриша Лазовский продолжал юлить на допросах, строя из себя безобидного дурачка. Но я уже знал — никому из этой семейки верить нельзя. Пора было копать глубже.

И я решил проверить место работы Анны Васильевны Лазовской — Нижнелесовский детский дом.

* * *

Заведующая детдома встретила меня с подозрительной радушностью. Елена Семёновна — грузная женщина в платье в крупный горошек, на плечах паутинка шали, несмотря на жару (видимо, для стиля). Вечная испарина на лбу, за версту несло приторноыми духами и немного — потом. Заведущая так и сияла улыбками, суетливо предлагала чай с шоколадом в своем просторном кабинете. Обычно кабинеты не такие шикарные в подобных учреждениях — это я тоже отметил про себя. А почему такое радушие? Видно было, что слухи о моём московском происхождении разлетелись по всему городу.

— Андрей Григорьевич, — запела она. — Садитесь, у нас тут всё спокойно, дети — золотые! Даже трудные подростки теперь у нас как шёлковые…

— Благодарю, Елена Семёновна, — кивнул я сухо. — Но я пришёл не за чаем. Хотел бы побеседовать с воспитанниками Анны Васильевны Лазовской.

На лице её что-то дёрнулось. Неуверенная улыбка угасла.

— Так она… на больничном, — всплеснула руками заведующая. — Давление. Нервы. Ну, сами понимаете, сына посадили…

— Его никто не сажал, — поправил я и улыбнулся. — Он находится под следствием. Под арестом.

— Но он же, простите… дурачок. Хи-хи… Это все знают. Чего с него взять-то?

— А с его психическим состоянием будет разбираться судебно-психиатрическая экспертиза. Умственная отсталость — это не повод совершать преступления.

Она замялась.

— Всё равно… стресс, конечно… Вот Анна Васильевна и не выдержала.

— Ничего, пусть её и нет, я поговорю с детьми. С ее воспитанниками.

— Так уже говорили же, — всплеснула полными руками заведующая. — Приходил от вас парень. Интересный такой. Лихой вид, как у матроса. Кажется, Погодкин.

— Погодин, — поправил я. — Действительно приходил. Но я хочу побеседовать со всеми. А не с двумя-тремя.

И снова на щекастом лице заведующей промелькнула тень, но тут же она натянула улыбку, подчёркнутую ярко-красной помадой.

— Мы их завтра можем собрать, конечно… или даже позже… Вы только скажите, когда…

— Нет, — сказал я жёстко. — Здесь. Сейчас. Без вас и без кого-либо из педагогов.

Елена Семёновна вздохнула так тяжело, что приподнялась ее безразмерная грудь. Но, понимая, что спорить бесполезно, заведующая кивнула и повела меня к нужной группе.

* * *

Жилая комната воспитанников детского дома, куда я вошел, ничем не была примечательна: длинная, с выкрашенными в казенный серо-голубой цвет стенами, рядами железных кроватей с заправленными покрывалами. У окна стоял облезлый стол с парой деревянных стульев. На полу — затёртый до дыр линолеум. В воздухе стоял запах хлорки и старой мебели.

Ребята тут собраны разного возраста. Кто-то лет семи-восьми, кто-то постарше, есть и подростки — те уже почти с усами. Они с интересом уставились на меня. Взгляд у всех разный: у одних — забитый, настороженный. У других — колючий. Третьи смотрели с явным любопытством, разглядывая меня как диковинку.

Я зашёл в комнату, коротким жестом выпроводил заведующую, плотно прикрыл за собой дверь и окинул взглядом детей.

— Здравствуйте, ребята, — сказал я спокойно и дружелюбно. — Меня зовут Андрей Григорьевич. Я майор милиции. Приехал из Москвы.

Некоторые подростки насторожились, кто-то быстро отвёл глаза.

— Давайте поговорим по-честному, — продолжил я, делая шаг вперёд. — Мне нужно знать, как у вас здесь всё устроено. Никто вас за правду не накажет. И ничего плохого с вами не случится. Обещаю.

Я сделал паузу, глядя в глаза ближайшему парнишке.

— Мне кажется… вас тут иногда обижают. Это так?

В комнате повисла тишина — не спокойная, тяжёлая. Кто-то отвёл взгляд. Кто-то нахмурился. Но я знал: первые слова — самые трудные. Потом потянется нить.

Секунды тянулись. Я молчал, давая им время. Не торопил, не давил.

Первым не выдержал паренёк лет двенадцати, щуплый, с вечно сбивавшейся на лоб чёлкой.

— Иногда… бывает, — выдохнул он, не поднимая головы и теребя пуговку рубашки.

— Расскажи, — спокойно попросил я. — Кто именно и как? Не бойся… Я здесь, чтобы помочь. Чтобы такого больше не было.

Мальчишка шмыгнул носом, бросил косой взгляд на дверь, на товарищей.

— Анна Васильевна… — пробормотал он. — Она… если кто не слушается — в угол ставит. На колени. Долго.

Я кивнул, чтобы не сбить его с мысли.

— Ещё что?

Тут заговорил другой, старше, с жёстким взглядом, худощавый, с разбитой губой и веснушками.

— У неё палка была, — сказал он, глядя мне в лицо почти вызывающе. — Тонкая такая, пруток. Била по пальцам. Или по спине. Если сильно разозлится. Получалось больно.

— Вот как…. Часто била? — спросил я.

— Смотря кого, — ответил пацан. — Кто слово поперёк скажет — тому сразу. Кто молчит — того только в угол. А если совсем психанёт, могла по губам этой палкой полоснуть. Вот у меня губа и разбита.

Шевеление пробежало по группе. Один, самый младший, тихонько всхлипнул.

Я присел на корточки перед ними, чтобы быть на уровне глаз.

— Никто из вас на это не жаловался? — спросил я мягко.

Мальчишки переглянулись. Щуплый ответил за всех:

— Боялись. Она… когда злится, страшная. И заведующая за неё. Говорили: молчите, а то хуже будет. Ей-то хорошо, что дисциплина железная.

Я тяжело выдохнул, медленно поднялся.

— Вы молодцы, что рассказали, — сказал я твёрдо. — И слушайте внимательно: я за вами присмотрю. Больше никто не посмеет вас тронуть. Ни палкой, ни в угол поставить.

Они сидели, переглядываясь, в их глазах появлялось что-то похожее на благодарность. Несмотря на то, как непросто им жилось, многие готовы были мне поверить.