Курсант: Назад в СССР 14

Он налил ещё. Пододвинул рюмку к Мещерскому.

— А Лазовские… — добавил. — Они вырежут вам сердца. Без вопросов. У них это, кхе-кхе, поставлено на поток. Много лет. И, между прочим, на нас всех они работали. Ни одна собака на озеро не совалась, ни туристы, ни ученые. Боялись! Ещё как, а все благодаря Лазовским. Это они такую репутацию сделали нашей местной достопримечательности. А ты мне про психиатра, Гаврюша.

Мещерский сглотнул, взял рюмку. Руки его чуть дрожали.

— Ладно… Хозяин… Я же просто… Спросил. Для ясности.

— Вот и молчи. Ясность тебе не на пользу, — жёстко бросил Бобырёв. — Думать — моя работа.

Из темноты подступал сырой запах леса и озёрной гнили. Я стоял, не шелохнувшись, слившись с кустом, чувствуя, как жилка пульсирует в виске. Всё. Маски сброшены. Теперь их можно брать. Я расстегнул кобуру и потянулся за пистолетом, собираясь тихо обойти кусты и накрыть всю банду. А в это время за столом продолжался разговор.

— А ты, Даур Вахтангович, собирайся, — повелительно проговорил Хозяин. — Завтра же сматывай удочки. Уезжай из города, а потом и вообще, из страны дёргай. Заработал ты немало, хватит начать новую жизнь где-нибудь за бугром. Ты под прицелом, может, и груз взяли, просто как наживку используют, откуда мы знать можем. Через тебя, — он снова ткнул в него пальцем, — хотят на остальных выйти, нутром чую.

А Хозяин оказался очень прозорлив. Пистолет я уже вытащил и стал бесшумно, медленно обходить кусты, направляясь к беседке.

— Чего молчишь, Шамба? — буркнул подполковник. — Понял меня?

Директор фабрики опустил рюмку, хмуро уставился на лампу под потолком, о которую бился беззащитный мотылёк.

— Нет, Виктор Игнатьевич… Такие дела мне не по сердцу. Я, значит, как уличный воришка, должен бежать? У меня тут всё, отец с матерью похоронены. Род мой здесь. Я не шакал какой-нибудь, чтоб хвост поджать — и за границу. Уйти, как собака? Мне эти земли, как кровь. Я тут вырос. Я тут каждого по имени знаю. А ты мне — валить… Нет. Не поеду. Ни за что.

Он по столу не стучал, но сказал всё это очень твёрдо.

— Это не просьба, — процедил Бобырёв сквозь зубы свой ответ. — Это приказ.

И добавил:

— Хочешь жить — исчезни. Утром. Чтобы духу твоего здесь не было.

— Не поеду, — упрямо отрезал Шамба, но в голосе уже прозвучала нотка страха. — Что ты там себе надумал, Хозяин, я тебя уважаю, но не мальчик я, чтобы мной помыкали.

— Не мальчик… — Бобырёв поднялся, навис над ним. — А вот ведёшь себя, как тупой пацаненок. Ты, Даур Вахтангович, много заработал. Куда хочешь можешь уехать, на кой черт тебе Нижний Лесовск? Москвич копает под «Красную Нить», под тебя лично. Если тебя возьмут, на нас выйдут. Не догоняешь?

Шамба отвернулся, стиснул зубы. Возразить не смел, но и подчиняться не хотел. Мещерский лишь глазами хлопал да, втянув голову в плечи, наблюдал за происходящим.

— Ладно, — вдруг резко сменил тон Бобырёв. Голос его стал мягким, почти дружеским. — Погорячился я, Даурчик. Извини. Просто… нервы. Этот Петров — как огромная заноза. Всё чует, всё видит, вот даже сейчас мне кажется, что он где-то рядом. Кхе-кхе…

Мещерский даже рассмеялся на это. Я не стал опускать голову за куст, так и стоял неподвижно — так, чтобы мне было их хорошо видно. Я знал, они меня не видят.

Шаг, еще шаг…

— Давай лучше выпьем. Спокойно посидим и обсудим, как быть дальше, — всё тем же страшно дружелюбным тоном договорил Бобырёв.

Он достал из-под стола новую бутылку коньяка, открыл, разлил по рюмкам. Сначала чокнулся с Мещерским. Потом — с Шамбой. Но сам не пил, будто ждал чего-то или додумывал мысль.

Шамба поднёс рюмку к губам, запрокинул голову, прикрыл глаза. В этот самый миг Бобырёв потянулся к столу, взял охотничий нож с костяной рукоятью.

Замах. Удар!

Без звука, коротко, жёстко он вогнал клинок в грудь Шамбы.

Рюмка выскользнула из пальцев, ударилась о дощатый пол, разбилась. Шамба завалился на бок, рухнул замертво с лавки, словно мешок. Без стонов.

Вот только что директор фабрики был жив, боялся чего-то, хотел или не хотел. Но теперь он лежал у ног Хозяина, и глаза его закрыты.

— Ты что?! — вскрикнул Мещерский, отпрянув и побледнев. — Ты с ума сошёл?!

Бобырёв вытер нож о скатерть — не спеша, аккуратно. Положил на лавку рядом с собой.

— Сам виноват, — он хмыкнул. — Сказал ему — уезжай. Не верю я носатым, особенно когда запахло жареным. А теперь слушай ты.

Он поднял ледяной и тяжелый взгляд на Мещерского:

— Прибери здесь все. Тело в багажник — и в озеро. Кровь замой, потом хлоркой посыпь. В подсобке найдёшь тряпки, ведро. Сделаешь — поедешь домой. Не сделаешь — сам ляжешь рядом. Я выразился ясно?

Мещерский молча закивал, глядя расширенными от ужаса глазами на неподвижное тело Шамбы, под которым расплывалась багровая лужа.

— Действуй, — бросил Бобырёв и налил себе новую рюмку. В этот раз — до краёв. Опрокинул в себя, крякнул и закусил долькой лимона как ни в чем не бывало.

Но прожевать не успел.

— Стоять. Милиция! — сказал я жёстко, выходя из тени с пистолетом в вытянутой руке.

Беседка будто сжалась. Мещерский дёрнулся, схватился за сердце, словно уже получил пулю. Бобырёв резко обернулся. В руке — рюмка с остатками коньяка.

— Руки за голову, — скомандовал я. — Выходим и встаем мордой к стене. Без глупостей.

В воздухе повисла пауза. Ветер с озера гнал на поляну туман, и всё вокруг казалось зыбким.

Бобырёв медленно встал, будто просто не мог быстрее. И вдруг, схватившись за край стола, дернул его вверх. Бросил. Тяжёлая деревяга полетела на меня. Я только отшатнулся, но на миг потерял обзор. Этого хватило.

Он уже схватил нож, метнул. Я ушел в сторону, но ждал, не стрелял на поражение — этот гад мне нужен живым. Клинок с глухим стуком вонзился в ствол дерева за спиной. Там, где я только что стоял.

Бах!

Я выстрелил — в доски у ног Бобырева. Но он уже схватил бутылку, резким и точным движением разбил о скамью, и в руке его оказалась «розочка».

— Брось, сука! — пригрозил я.

Но тот не послушал, ринулся на меня — будто думал, что я струхну и не стану палить. Или терять ему было нечего?

Бах!

Пуля ударила в бедро. Он дёрнулся, вскрикнул сквозь зубы, рухнул на пол. Кровь пошла быстро, растекаясь по штанине. Он пытался встать, но не смог. Только лицо перекосилось от злобы и боли.