Курсанты. Путь к звёздам

ЧП периодически случались. Ежегодно сажали за неустанные отношения кого-нибудь из бойцов, снежные лавины зимой заваливали людей на «дороге жизни», по которой они спускались от вертолетной площадки. После этих ЧП «снимали» командира роты или замполита, солдат пугали поздним дембелем или дисциплинарным батальоном, но ничего не менялось. Всё продолжалось по-старому: трудная, гнилая рота, как ее называли…

Я взялся за дело, и попытался переломить ситуацию. И один в поле воин! Вспоминаю, чему меня здесь учили…

Седой улыбнулся, взглянув на стенды класса и притихших курсантов.

– Пробую одно, другое, третье, а бойцы не реагируют. Мало того, на вечерней проверке меня просто послали на три буквы.

– Это как? – не удержался Слон, глядя на высокого спортивного парня богатырского сложения, с которым они вполне могли вместе тренироваться на армейских сборах среди тяжеловесов.

– Просто. Какой-то отморозок говорит: «Замполита на…», а остальные орут те самые три буквы. Посоветоваться не с кем – командира ни разу я трезвым не видел. Что делать? Ума не приложу. Решил по уставу службу править, и даже койку себе в канцелярии установил, чтобы жить в роте.

Как-то раз пошел я проверять ночью кочегарку, а там боец на стене распят.

– Не понял? – Муля посмотрел на свои руки.

– Натурально, его прибили гвоздями к стене.

– Как?

– Сквозь варежки и штаны. Парень оторвать себя сам не может. Висит тюфяком, и зубами скрежещет. Помог я ему выбраться, он и выложил, кто здесь кого, и за что. Весь в соплях, не верит уже никому из офицеров, хотя и служит целый год.

Потихоньку я и разобрался, как говорится, что почем. Национальный вопрос оказывается совсем не соответствует той интернациональной дружбе народов, о которой мне здесь, в училище говорили. В жизни все по-иному. А в этой роте несколько сплочённых, дерзких, нахрапистых кавказцев, всегда готовых драться толпой, «все на одного», и один, примкнувший к ним, отпрыск магаданского зэка, держали в страхе остальных бойцов. Меня они внешне слушают вроде, а делают все по-своему. Молодежь бьют, работать за себя заставляют, дедуют люто. Всех под себя подмяли.

Стал я «давить» этих наглецов, и пытаться защищать от них молодёжь. Хамить в глаза кавказцы побаивались поначалу. Потом озлобились, в спину понесся мне мат-перемат, угрозы. Трое из них уже были уволены, но не могли улететь на материк из-за скверной погоды и вертолета. Хотел их с рыбаками отправить, а тут шторм за штормом в океане, корабли ушли на рейд, к ним не добраться на единственной лодке с совковыми лопатами вместо вёсел. Мотор на катере старшины, как назло, сломался. Уволенные «орлы», впрочем, особенно и не рвались в родимые кавказские горы, а жили у старшины. Они регулярно по вечерам заявлялись в роту к землякам «подхарчиться» и пообщаться.

7 ноября я заступил дежурным по пункту управления. Так как рота была в погранзоне, мне полагалось получить пистолет и отвечать за порядок во всем подразделении. После торжественного собрания командир роты, уже к обеду нажрался с особой силой в честь праздника, и ушел домой. До ночи я руководил боевым расчётом на командном пункте: «америкосы» летали в зоне нашей ответственности, и скучать никому не давали. Вдруг прибегает ко мне тот самый кочегар, и говорит, что кавказцы пришли в казарму, напились и, вместе с остальными дембелями, бьют всех солдат подряд. Требуют от дежурного ключи от оружейной комнаты, и грозят перестрелять офицеров и сержантов. Я доложил на КП батальона о ЧП, и кинулся в казарму. Там, в ленинской комнате стоят накрытые столы с брагой и закуской, сидит человек десять пьяных дембелей: уволенные и их земляки. Увидели меня и орут: «Ну, лэтэнант, щас рэзать тэбя будэм!» И всё в таком духе, на «ты», с матом, конечно.

Поначалу, я ещё надеялся на спокойное урегулирование ситуации. Предложил им разойтись, лечь спать, но пьяные горцы были настроены агрессивно. «Магаданский» взял со стола и метнул в меня кухонный нож. Лезвие в 35—40 сантиметров длинной просвистело со мной рядом, поранив шею. Нож вонзился в стенд с портретами членов военного командования, проткнув лоб на фотографии маршала Устинова. Дембеля гуртом двинулись навстречу. Не успел я и рот открыть, как меня сзади по голове чем-то тяжелым ударили.

Очнулся на краю скалы, а эти отморозки стоят с карабинами на изготовку и имитируют мой расстрел. «Магаданский» моим ПМ 9 целит мне же в лоб. Играют пьяные сволочи в благородство, разрешают замполиту последнее слово сказать. А потом, мол, организуют самоубийство, чтобы жить им не мешал. Вот тут я окончательно понял, что добрым словом не все и не всегда решается.

– Наверное, в ту минуту и поседел… – подумал вслух Таранов.

– До этого дня я никому в роте не говорил, что победил курсантом на чемпионате Вооруженных сил СССР по боевому самбо. И не применял свои умения при солдатах. В общем, выстрелить в меня успели «магаданский» и два кавказца, но, пьяные, промахнулись. А через пять минут уже были на земле, и вязали друг друга брючными ремнями. Ранение в ногу от своих получил случайно «магаданский». Перевязал я бинтами из аптечки ему простреленную ногу и свою окровавленную шею. Отобрал оружие и предупредил, что стрелять теперь буду на поражение. Вмиг кавказцы протрезвели, и со страхом уставились на меня.

9

ПМ – 9-мм самозарядный пистолет, разработанный советским конструктором Н. Ф. Макаровым в 1948 году.

Стрельбу услышал прапорщик-связист. Нутром, рассказывал позже, почуял, что пахнет жареным. Доложил сразу в дивизию особистам, что-то там у него самого с ними было. Стрельбу скрывать смысла не было, я дозвонился начальнику политотдела, и все ему рассказал по радиосвязи. Нас долго соединяли, но по голосу я понял, что тот хорошо отметил праздник, и страшно недоволен тем, что его разбудили ни свет, ни заря. Он не сразу поверил мне, пытался созвонился с ротным, заставил все повторить прапорщика-связиста. Наконец, врубился, что я не сочиняю, и полчаса крыл матом по радиосвязи. Этот мат звучал позже от командиров всех степеней, что меня вызывали на связь до тех пор, пока в роту не сел вертолет с дюжиной генералов, особистов и следователей.

Всех нападавших бойцов и дембелей отправили на материк, а меня отстранили от должности за «неправомерное применение оружия». Самое ужасное, не этих головорезов, объявили уголовниками, а мне пришили выстрел из моего же пистолета и возбудили уголовное дело. Якобы, я стал первым стрелять. Все с ног на голову перевернули эти следователи. Как доставили на материк, то прямо в военной форме сразу посадили в камеру. Дознание длилось больше месяца, а следователи прямо называли предполагаемый срок отсидки – 7 лет тюрьмы. Никто из них не верил в то, что солдаты метали в меня нож. Утверждали, что драку затеял я, и, по версии следствия, стрелял в бойцов тоже я. Командир батальона лично приехал и распинался, что если его снимут из-за этого ЧП с должности, он надолго посадит меня на нары. В итоге появилось два тома уголовного дела, и речь пошла о назначении суда.

Рана от ножа на шее долго не затягивалась, гноилась, и меня госпитализировали. Там же лечились мои бойцы. «Магаданский» как-то заглянул в палату на своих костылях, и издевался, что я сам попаду в тюрьму, а не он с дембелями.

От безысходности я написал письмо в ЦК КПСС, и без всякой огласки отправил его в Москву. В послании подробно описал ситуацию, просил справедливого и объективного расследования.

Не поверите, через неделю прибежал ко мне в палату взмыленный начальник штаба бригады. Сует мое личное дело, и орет: «Быстро выписывайся, и дуй в аэропорт! Борт на Москву ждет!»

В той же лейтенантской форме, в которой я сидел на нарах, меня посадили на борт АН-26 и отправили в столицу. Из аэропорта прямо с трапа самолёта на «уазике» доставили в Подмосковье. В Главкомате ПВО привели в кабинет начальника радиотехнических войск ПВО генерал-лейтенанта Берегового.

Брат знаменитого космонавта, для начала, меня обматерил. Чем старше попадался мне армейский начальник, тем виртуознее он владел ненормативной лексикой. «Как ты мог, убийца, стрелять в солдата?! – причитал он. – Ведь они же наши дети!!!»