Курсанты

– Объясните мне, что за бардак у вас в роте? Почему курсанты спят в неположенном месте? Кто разрешил?

Ребята, уже одетые, подходили к умывальнику с полотенцами и зубными щётками и, заметив разгневанное начальство, взглянув на ничего не понимающего Десяткина, хихикая, убегали.

– Я жду ответа, старшина?

– Разберёмся сейчас, товарищ командир. Десяткин, ты как сюда попал?

– Откуда я знаю! – нервно ответил тот, сориентировавшись, наконец, в обстановке. – Спать там ложился, где и все. Вытащили меня. Убью!

– Кто вытащил? – спросил Мария Ивановна.

– Не знаю. Я же спал.

– Старшина, построить роту!

– Она построена. Сейчас на завтрак.

– Кто вытащил Десяткина вместе с кроватью в туалетную комнату? – спросил Филипченко. – Выйдите из строя.

Никто конечно не вышел.

– Выйдите, – настаивал Мария Ивановна, – ничего не будет. Ведь не сама же кровать туда уехала. Никто не желает выйти? Так, круговая порука. Дежурный!

– Я!

– Кто это сделал?

– Не могу знать, товарищ командир. Согласно уставу я отдыхал.

– Дневальный!

– Я!

– Кто это сделал?

– Не могу знать, товарищ командир. Моё место у тумбочки на входе, а оттуда этих помещений не видно.

Мимо строя дневальные с грохотом протащили кровать. За ней шёл голый Десяткин, кутаясь в одеяло. Отовсюду раздавались смешки. Филипченко задумался.

– Товарищ командир, роте пора на завтрак, – напомнил Горчуков.

– Ведите, – разрешил он. – В отчёте о дежурстве я отражу это безобразие, старшина. Не рота, а цыганский табор.

Мы-то сразу поняли, почему Десяткин очутился в туалете. Всё дело в том, что он сильно храпел во сне. Видимо это ребятам, которые спали рядом, надоело, и они тихонько оттащили храпящего парня в туалет. А от места дневального вход в туалеты действительно не видно. Так я и доложил пришедшему днём капитану.

– Этого случая Филе на неделю хватит. Каждый день будет говорить своим курсантам о том, какой у нас тут бардак в отдельной роте.

Дубровский даже от нас, курсантов, не скрывал своего презрительного отношения к Филипченко.

––

С каждым днём нагрузки наши становились всё больше. Почти каждую неделю в расписании появлялись новые предметы и всё больше военные. Это были тактика ВВС, теория бомбометания, общевойсковая тактика, воздушно-стрелковая подготовка, вооружение и классификация самолётов НАТО и другие. Более пятидесяти процентов учебного времени рота занималась в военном цикле – отдельном от УЛО двухэтажном здании. Преподаватели там почти все были военные, люди требовательные и принципиальные и на тройки и даже двойки не скупились. Кривая успеваемости пошла вниз. Неудобство создавала секретность. Конспекты мы получали в секретке и тут же и сдавали. Из здания военного цикла выносить их строго запрещалось. И возможности почитать конспект в казарме не было.

Восемь часов занятий в классе, потом подготовка в подразделении. День был расписан буквально по минутам. А тут ещё к Новому году начальство придумало общий училищный смотр строевой песни и мы после обеда в час личного времени ходили строем вдоль казармы и в сотый раз до хрипоты орали одну и ту же песню. Науками, нужными лётчику мы почти не занимались. И постепенно ребята стали разочаровываться. Казалось, зачем всё это гражданскому пилоту: муштра, звания, военные науки, казармы, бесконечные построения, несение внутренней и караульной службы. Для этого ведь существуют военные училища.

И только через год, уже на полётах, придёт понимание, что распорядок такой нужен. Именно он закаляет волю и характер, вырабатывает внутреннюю дисциплину. Без такого распорядка было бы немыслимо существование училища, призванного обучать разношёрстную, разноязыкую, состоящую из более, чем тридцати национальностей толпу, объединяющую в своём составе почти две тысячи человек. Но к пониманию этой необходимости мы приходили трудно. Многое, казалось, было лишено смысла и не имело необходимости.

Особенно велико было разочарование у молодых ребят, не служивших в армии. Да это и естественно. Они впервые столкнулись с воинскими порядками, с воинской дисциплиной. Стал тихий и задумчивый весельчак Серёга Каримов. Почти перестали разговаривать Казар Акопян и Иосиф Граф. Наивный слонёнок Цысоев всё чаще в свободное время уходил на рядом расположенное кладбище и сидел там, о чём-то мучительно размышляя и отчаянно наскрёбывая затылок. Каримов уже собирался писать рапорт об отчислении, но его вовремя поддержал наш новый заместитель старшины Володя Варламов. Дубровский, узнав о набегах на погост Цысоева, несколько раз вызывал его к себе на беседу, называя по имени отчеству. Это потом так укоренилось, что его по имени отчеству стали называть даже преподаватели. Командир роты, в отличие от других был психолог. Он многое подмечал у курсантов, особенно тяжело проходивших адаптацию, часто вызывал к себе на беседы. О чём уж они там говорили неизвестно, но из кабинета командира ребята всегда выходили бодрые и повеселевшие.

И только один Гарягдыев отсыпался. Он буквально опух от сна и безделья. В наряды его, как офицера, ставить было нельзя, от военной подготовки он освобождён.

– Дядя, – обратился он как-то ко мне, – я устал.

– Отчего? – удивился я. – От безделья? Ходи в библиотеку, там хорошие книги есть. А то пролежни наживёшь, чего доброго.

– Нет, дядя, ты не понял. Я от одиночества устал. Мне женщина нужен.

– Нужна. От женщины никто бы не отказался. Увы, ничем не могу помочь.

Увольнения у нас всё ещё были запрещены. Их разрешат только перед самым Новым годом.

––

В один из выходных предновогодних дней, несмотря на установившиеся сильные морозы – минус двадцать пять по утрам и абсолютно без всякого снега командование всё же устроило смотр строевой песни. Конечно же, ему предшествовали упорные тренировки. И если командиры отрядов и эскадрилий – они там не военные – старших курсов относились к этому делу с прохладой и на первом месте у них были показатели по полётам, то в батальоне его командир майор Юрманов очень хотел получить первое место. И потому в течение двух последних недель мы только и делали, что топали строевым шагом и орали песни. В жертву этому приносилось самое дорогое – свободное время курсанта.

В день смотра установилась ясная солнечная и морозная погода. Таковой собственно она и была уже две недели, поскольку мощный полярный антициклон только усиливался и не собирался никуда отсюда сдвигаться.

Накануне мы особенно упорно колотили неподъёмными ботинками шершавый асфальт и хрипло орали какую-то маршевую песню. В день смотра погода тоже выдалась на редкость солнечная и тихая, хотя и морозная, и только голые корявые сучья клёнов и вязов, давно сбросивших свои листья и от этого похудевших, напоминали, что на дворе-то уже давно зима.