Кутузов

Величайшее удивление отразилось на полном, с двойным подбородком, лице Кутузова.

– Признаться, в первый раз приходится слышать мне жалобы на усердие и приверженность к своему Отечеству целого народа, – насмешливо сказал он – Народ сопротивляется напавшему на него врагу, который своим вторжением возбудил против себя ярость и злобу. Что касается до московского пожара, то я возражу вам. Я стар, опытен, пользуюсь доверенностью русского народа и потому знаю, что в каждый день, в каждый час происходило в Москве. Я сам приказал сжечь магазины. Но по прибытии французов русские предали огню только каретные ряды, которыми вы овладели и начали делить кареты. Вы, вы разрушали столицу по своей методе! Определяли для пожара дни и назначали части города, которые надлежало зажигать в известные часы. Я имею подробное известие обо всем! Вы разбивали пушками дома и церкви, которые были слишком крепки, стреляя в них посреди огня! Будьте уверены, что мы постараемся вам отплатить...

Лористон чувствовал полное бессилие в разговоре с этим одноглазым русским стариком. Дипломатическая миссия была проиграна, но он предпринял последнюю, отчаянную попытку. Используя все свое красноречие, Лористон заговорил о том, что последствия войны еще никому не известны и что лучше было бы все несогласия между двумя равновеликими странами окончить решительным миром.

Уже начавший скучать из-за бесплодности пререканий, Кутузов снова ощутил, как гнев переполняет его. Ударив пухлой ладонью по подлокотнику, фельдмаршал медленно поднялся. Только подергивание щеки, простреленной под Аустерлицем, показывало, какие чувства владеют им. Начав тихо и медленно, он постепенно повышал голос и кончил на самой высокой ноте:

– Как? Мне предлагают мир? И кто? Тот, который попирает священные права народные? Нет! Никогда сего не будет, пока в России есть русские! Я докажу противное тому, что враги моего Отечества предполагают. Согласиться на мир? И кому? Русским! И где? В России! Нет! Я буду проклят потомством, если меня сочтут зачинщиком какого-либо соглашения. Таковы в настоящий момент чувства моего народа. Никогда сего не будет! Уверяю всех торжественно! Двадцать лет в пределах моего Отечества я могу вести войну с целым светом и наконец всех заставлю мыслить о России так, какова она есть!..

Он приказал Шнейдерсу:

– Проводите его сиятельство...

Едва граф Лористон, бледный, растерянный, вышел за дверь, как генералы окружили Кутузова. Коновницын, Милорадович, Дохтуров, Раевский, Ермолов наперебой выражали ему свою признательность в самых трогательных выражениях:

– Ваша светлость! Михайла Ларионович! Это прекрасно! Несравненно! Божественно!

Когда волнения стихли, генералы снова, расселись по местам и начался разговор о предстоящих видах на кампанию. Коновницын решительно заявил, что французы теперь оборотятся назад, на Смоленск. Раевский высказал осторожное предположение, не пойдет ли Наполеон по Петербургской дороге. Дохтуров согласился с Коновницыным, добавив, что для отвлечения маневра французы будут тревожить главную русскую армию.

Выслушав всех, Михаил Илларионович спокойно возразил:

– Нет! Оставив Москву, Наполеон постарается пройти в хлебородные наши губернии, и особенно в Малороссию. И потому надобно нам усугублять все меры для преграждения неприятелю пути, ведущего к сим областям России. Надобно будет дать некоторым отрядам нужные для сего направления...

В мыслях Кутузов уже видел корпус Милорадовича несколько выдвинутым к северо-западу, в направлении между Москвой и Смоленском, а Дохтурова – в стороне Боровска, для наблюдения за Калужской дорогой.

Не в этот ли день окончательно решилась участь наполеоновской армии?..

4

М. И. Кутузов – Е. И. Кутузовой.

7 октября (лагерь близ Тарутина, в деревне Леташевка).

«Бог мне даровал победу вчерась при Чернишне; командовал король Неаполитанский. Были оне от сорока пяти – до пятидесяти тысяч. Немудрено их было разбить; но надобно было разбить дешево для нас, и мы потеряли всего, с ранеными, только до трехсот человек. Недостало еще немного счастия, и было бы совсем батальце прелестное. Первой раз французы потеряли столько пушек и первой раз бежали, как зайцы. Между убитыми много знатных, об которых государю еще не пишу...»

В образе ведения войны и способах восторжествовать над Наполеоном Кутузов резко расходился с Александром I и его клевретами – Беннигсеном и английским полковником Вильямсом.

Самым логичным казалось навалиться большими силами на кавалерийский авангард под командованием Мюрата, стороживший русских перед Тарутином и отдалившийся от своей главной армии на пятьдесят верст. Разгром этого отряда представлялся тем более достижимым, что противник, не ожидавший нападения, был беспечен. Казаки заезжали даже в тыл Мюрату, через его левый фланг, лесом, который не охранялся. Однако поражение авангарда повлекло бы немедленное выступление французской армии из Москвы. В задачу же Кутузова входило как можно долее оставить в бездействии неприятеля, которому каждый час и каждый клок сена стоили крови.

– Дело идет о славе не только выигранных баталий, – повторял главнокомандующий. – Чем дольше останется Наполеон в Москве, тем вернее наша победа...

В этом и заключалась философия войны, которую исповедовал Кутузов. Но как раз ее-то и не постигал Александр I.

Произнося свои знаменитые слова: «Лучше я отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем вступлю в переговоры с Бонапартом», – русский государь не лукавил. Однако он жаждал победоносной баталии и немедленного окружения французов совместными силами Кутузова, Дунайской армии Чичагова, 3-й Западной Тормасова и корпусов Витгенштейна и Финляндского – графа Штейнгеля. В поведении главнокомандующего государь усматривал только лень, эгоистическую медлительность, всякого рода хитрости (от боязни быть разбитым) и, как следствие всего, бездействие. Беннигсен, отношения которого с Кутузовым сделались уже враждебными, и английский эмиссар Вильямс, насколько могли, старались еще более восстановить против него Александра.

Из-за интриг барона Леонтия Леонтьевича вынужден был под предлогом болезни покинуть армию Барклай-де-Толли. В день его отъезда получено было извещение, что другой герой двенадцатого года – Багратион скончался в деревне Симах Владимирской губернии. Беспрестанные переезды, осенняя непогода, тряская дорога, невозможность соблюдать предписания врачей, а пуще всего – душевные страдания о России, стократ усилившиеся при вести о сдаче Москвы, – все это привело к тому, что рана, сначала казавшаяся не опасной, свела Багратиона в могилу...

Между тем Кутузов медлил, сопоставлял получаемые сведения и вел свой расчет. И хотя резкий рескрипт Александра о необходимости срочных наступательных действий находился еще в пути, Михаил Илларионович понимал, что придется атаковать Мюрата. Он только сумел, ссылаясь на недостаточную готовность войск, отсрочить сражение на сутки.

По разработанной в штабе диспозиции правое крыло русской армии под начальством Беннигсена тремя колоннами должно было обрушиться на незащищенный левый фланг Мюрата. Казакам Орлова-Денисова и гвардейской кавалерии Меллера-Закомельского вменялось зайти в тыл французам и отрезать им отступление по столбовой Московской дороге. Вторая колонна Багговута назначена для удара с фланга. В центре должен был наступать корпус Дохтурова.

Полной победы над Мюратом не произошло оттого, что Беннигсен со своими колоннами сбился в лесу с пути, долго блуждал и только один Орлов-Денисов оказался перед зарею у края леса. Казачий генерал несколько раз выезжал на возвышение и глядел влево, откуда должны были появиться пехотные колонны Багговута и Остермана-Толстого, но никого не было видно. Опасаясь быть открытым французами и ожидая ежеминутно появления пехоты, Орлов-Денисов понесся с десятью казачьими полками прямо на вражеские биваки. Внезапность застала французов врасплох – они едва успели поворотить пушки и, сделав несколько выстрелов, побежали за Рязанский овраг. Весь лагерь на берегу реки Чернишни был захвачен казаками.