Кузьма Минин на фоне Смутного времени

Александр Дюма, увидев московский монумент в 1858 г., поражался: «Первое, что бросается в глаза при входе на Красную площадь, — это памятник Минину и Пожарскому. У нас, в стране равенства, о таком и подумать невозможно. На одном пьедестале мясник Минин, который олицетворяет свой народ, и генерал Пожарский — представитель благородного сословия… Группа поучительна, преисполнена красоты и благородства…»

Со временем скульптурные фигуры Минина и Пожарского стали объектом народного и книжного фольклора. Драматург А. Н. Островский записал в 1854 г. в Москве пословицу «Борода-то Минина, а совесть-то глиняна»^{695}. Вплоть до 1920-х гг. она не раз встречалась фольклористам не только в Москве, но и в центральных, и в северных районах России.

В одном из сюжетов серии лубочных листов «Пантюшка и Сидорка осматривают Москву», неоднократно переиздававшейся во второй половине XIX века, представлен разговор у памятника Минину и Пожарскому между деревенским парнем Сидоркой и его более грамотным земляком Пантюшкой, живущим в Москве:

«Сидорка. Глянь-ка, Пантюха! Вон это, на большом камне-то стоит не Росланей ли богатырь? Не царь ли Огненный щит Пламенное копье?

Пантюшка. Э, брат Сидорка, уж ты к Еруслану заехал, Лазаревича запел! Это, вишь ты, памятник богатырям Русским, которые спасли Русь от поляков. Это стоит Кузьма Минин, а это сидит князь Пожарский.

Сидорка. Уж впрямь, что богатыри, есть в чем силе быть! Рука-та ли, нога-та ли, али плечи-та — того гляди, один десятка два уберет!

Пантюшка. Дурашка, да ты мекаешь — они такие и были? Это нарочно так их представили, чтоб показать их великое мужество и великую любовь к родимому Отечеству.

Сидорка. Ну, Пантелей Естифеич! Недаром говорят, что за одного ученого двух неученых дают. Вот то ли дело, как ты маракуешь грамоте-то и понаторел у дьячка-то Агафона Патрикеича!»^{696}.

В разделе «Театральная хроника» газеты «Северная пчела» 19 ноября 1848 г. появилась рецензия на бенефисный спектакль «Минин» (по пьесе А. В. Висковатова) актера и драматурга Г. Григорьева 1-го в Александрийском театре. Если верить автору газетного отзыва Р. З., «пиеса разыграна была очень хорошо. Г. Каратыгин 1-й придал роли Минина все благородство и одушевление, которыми всегда отличается его игра… Характер и речи Минина нам гораздо лучше нравятся в простом, естественном виде, нежели прежние Минины Крюковского, Кукольника и князя Шаховского, которые всегда становились на ходули древних героев. Автор очень хорошо понял, что ни теперь, ни еще менее в XVII веке, русские простолюдины не говорили свысока, а просто, тепло, одушевленно»^{697}.

Посетивший Россию французский путешественник и литератор маркиз Астольф де Кюстин, написавший позже весьма критические и далеко не во всем справедливые записки «Россия в 1839 году», отметил в числе прочих недостатков русской жизни отсутствие должного уважения к исторической правде и подлинным реликвиям, приводя, в частности, факт постройки заново в 1834 г. Спасо-Преображенского собора, в котором покоился «Минин, освободитель России, чья память особенно прославляется после нашествия французов»^{698}. Собор и в самом деле, уже во второй раз, был снесен и опять построен, так как в здании постройки середины XVII века появились трещины. Два его придела — один Св. Космы и Дамиана в честь Кузьмы Минина, второй Св. Димитрия Солунского в честь Дмитрия Пожарского — были освящены в 1852 г. В подвале собора была устроена гробница Кузьмы Минина, покрытая бархатной пеленой. Там проходила ежедневная ранняя литургия. А 22 октября ежегодно, как и в Москве, совершался крестный ход от Спасо-Преображенского собора к расположенному поблизости обелиску Минину и Пожарскому^{699}. Под балдахином над могилой Минина стояла копия знамени князя Д. М. Пожарского, сделанная в 1855 г., а по сторонам гробницы — восемь знамен Нижегородского ополчения 1812 г., присланных императором Александром I, и иконы, принесенные в дар ополченцами Отечественной войны 1812 г.

В 1862 г. поэт Аполлон Григорьев в поэме «Вверх по Волге» описал свои впечатления от посещения гробницы Минина:

У гроба Минина стоял В подземном склепе я… Мерцал Лишь тусклый свет лампад. Но было Во тьме и тишине немой Не страшно мне. В душе больной Заря рассветная всходила. Презренье к мукам мелочным Я вдруг почувствовал своим — И тем презреньем очищался, Я крепнул духом, сердцем рос… Молитве, благодати, слез Я весь восторженно отдался^{700}.

Горельефным изображениям Минина и Пожарского нашлось место в числе 109 других деятелей российской истории и на памятнике «Тысячелетие России» (автор проекта М. О. Микешин), торжественно открытом императором Александром II в 1862 г. в Великом Новгороде. Они помещены соответственно слева и справа от царя Михаила Федоровича. Кузьма Минин, опустившийся на колено, преподносит новому самодержцу шапку Мономаха и скипетр, а Дмитрий Пожарский стоит рядом с саблей в руке. Вся эта трехфигурная композиция «Избрание на царство» выполнена скульптором Р. К. Залеманом. Неподалеку выступают бронзовые горельефы еще трех героев эпохи Смуты — Ивана Сусанина, полководца М. В. Скопина-Шуйского, келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына.

Образ Кузьмы Минина, ставшего символом народного патриотизма, не раз привлекал внимание писателей. Можно упомянуть, например, драматическую хронику А. Н. Островского «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году». П. Д. Боборыкин вспоминал о своем посещении дома А. Н. Островского в Москве в то время, когда драматург работал над пьесой о Кузьме Минине: «Замысел его нельзя было не найти верным и глубоко реальным. Минин — по его толкованию — простой человек без всякого героического налета, без всякой рисовки, тогдашний городской обыватель с душой и практической сметкой»^{701}.

На стене слева от главного входа в храм Христа-Спасителя был укреплен бронзовый горельеф работы А. В. Логачевского со сценой благословения преподобным Дионисием Дм. Пожарского и К. Минина на освобождение Москвы. Уничтоженный в 1931 г., он был восстановлен скульптором А. И. Рукавишниковым во время воссоздания храма в 1990-е гг.

Волгу в середине XIX в. бороздили пароходы «Минин» и «Пожарский» пароходного общества «Кавказ и Меркурий». Городская дума Нижнего Новгорода обратилась к горожанам с призывом собрать деньги на приобретение картины К. Е. Маковского «Воззвание Минина». Одними из первых откликнулись купцы Ремизовы^{702}. В Нижнем Новгороде существовала богадельня имени Кузьмы Минина^{703}.

В 1890-е гг. памятник Минину и Пожарскому на Красной площади впервые слегка отреставрировали. В 1904 г., когда началась Русско-японская война, изображение памятника появилось на российской почтовой марке благотворительной серии «В пользу сирот воинов действующей армии». Имена Минина и Пожарского не раз вспоминали и во время первой русской революции 1905–1907 гг., и в период Первой мировой войны. Изображение памятника Минину и Пожарскому использовалось на агитационной открытке, призывавшей подписываться на военный заем в 1916 г.

В начале XX в. на Белом море зимой водил караваны судов ледокол «Козьма Минин». Позже в конце Гражданской войны на нем отплыли в эмиграцию из Архангельска противники большевистской власти. В Нижнем Новгороде в начале XX в. выходила газета «Козьма Минин», стоявшая на черносотенных позициях.

В мае 1916 г. в Нижнем Новгороде отметили 300-летие со дня кончины Минина. 8 мая 1916 г. состоялось объединенное заседание Нижегородской городской думы и Нижегородской губернской ученой архивной комиссии, посвященное его памяти^{704}. В мероприятиях участвовал С. Ф. Платонов, выступивший с публичной лекцией^{705}.