Кузница Тьмы

– Вначале я думал, возвращение в детство его страшит, - нахмурился Келларас.
– Но теперь начинаю подозревать, что он будет рад, если это случится. Освобождение от всех угроз мира взрослых...

– Тут вы можете оказаться правы, - согласился Галар.
– Доложите об этом своему господину?

– Он обещал Аномандеру меч. Мастерство его подводит?

– Нет, ничего подобного мы не замечали.

– Страхи лорда Хенаральда относительно собственного здоровья к нашему делу не относятся.

– Благодарю вас, Келларас.

Келларас отмел благодарность взмахом руки.
– К тому же я могу предсказать вероятную реакцию моего владыки, если я сообщу ему о разговоре с лордом.

– О. И что он скажет?

– Полагаю, кивнет с глубокомысленным видом и ответит: "Многое можно сказать в пользу возвращения в детство".

Миг спустя Галар улыбнулся, и на этот раз никакой грусти на его лице найти было невозможно.

Келларас выпил немало эля и постарался стать приятным собеседником, разогнать тревоги души Галара; когда капитан наконец поднялся, неразборчиво пробормотав слова прощания, и нетвердыми ногами вышел из зала, Галар снова остался один, без защиты от вызванной видом Торас Редоне боли.

В зале стало тише, свечи превратились в короткие огарки; усталые слуги уносили тарелки и кружки. Оставались занятыми лишь несколько столов. Она еще распоряжалась за одним из столов, хотя сослуживцы уже отключились, сгорбившись в креслах; когда она встала, наконец, чуть заметно пошатнувшись, и побрела к Галару... он только тогда понял, что ждал ее. И что она это знает.

– Как поживает твое мужество, Галар Барес?
– Алкоголь делал слова отрывистыми, что он помнил еще по прошлому.

Он смотрел, как женщина садится в оставленное Келларасом кресло. Вытягивает ноги, располагая покрытые сухой грязью сапоги у самой ноги собеседника. Сложив руки на животе, устремляет на него взгляд покрасневших глаз.

– С юга прискакали?
– спросил он.

– Откуда бы еще? Патрулировали форулканские границы.

– Трудности?

Она покачала головой.
– Тихо. Не как в старые дни. Но ведь теперь все не так, верно?

– Да, всем нужно двигаться вперед.

– Ох, все так и делают, верно. Подумай о моем супруге: разве мог он достичь большего? Манящая Судьба, временные форты, пригоршня заблудших и слабосильных под командой. Вот истинная служба государству, разве не правильно? А?

Он изучал ее.
– Это великая ответственность.

Она резко захохотала и отвела глаза. Правая рука выбила по столешнице неровную дробь и вновь замерла.
– Все мы ездим по границам, словно проверяем своим пределы.

– Не все.

Она глянула на него, чтобы снова отвести глаза.
– Ты пария в Цитадели. Тебя считают наглым и небрежным, но ты не такой, Галар. Никогда таким не был.

– Похоже, у меня мало общего с обитателями Цитадели.

– Мы выбрали тебя именно по этой причине.

Он поразмыслил и вздохнул.

Женщина подалась вперед: - Это не было наказанием, Галар. Никогда.

Однако он знал, что было.

– Знаешь, ты мог бы взять в постель жрицу. Пусть любители безбрачия пялятся в стены келий - это не путь для таких, как мы. Мы солдаты, и аппетиты у нас соответствующие.

– Хорошо ли тебя кормили в последнее время, Торас?

Как всегда, колкость не возымела на нее действия.
– Вполне, - сказала она, откинувшись в кресле.
– Наверное, тебе не понять, но именно уверенность в верности мужа позволяет мне заниматься всем этим.

– Ты права. Ничего не понимаю.

– Я ему не ровня. Даже надежды сравняться не было с самого начала. Я всегда шла по канаве, а он по дороге. Трудно так жить день за днем.

– Никакой канавы, Торас. Никто не видит в тебе слабины - ради Бездны, ты командуешь Легионом Хастов!

– Это не имеет отношения к военным чинам или заслугам.

– Тогда к чему имеет?

Она лишь потрясла головой.
– Мне тебя не хватало, Галар.

Однако взглядом с ним так и не встретилась. Он не знал, слушают ли их остальные, пытаясь разобрать слова. Вряд ли. Слуги уже вносили в зал охапки тростника, чтобы застелить пол, кто-то пьяно пел, путая строчки, ему вторил громкий смех. Глаза слезились от повисшего дыма. Он пожал плечами.
– Что же делать?

Женщина встала и хлопнула его по плечу.
– Иди к себе. Поздно.

– А ты?

Она отвернулась с улыбкой.
– Все дело в смелости, верно?

Он следил, как она возвращается в прежнее кресло, наливает кружку из кувшина - и понимал, что ночь проведет не в одиночестве. Вставая, выходя из зала, он думал о квартире в Цитадели и узкой койке, в которой никогда не бывало жриц. А потом о Калате Хастейне, лежащем на матрасе в каком-то северном форте. Двое мужчин, живущих в одиночестве, ибо такова их натура, их выбор: оставаться одинокими, если нет любви.

А женщина, которую они поделили... она ничего не понимает.

Уже три дня Кедаспела был избавлен от компании Хунна Раала и Оссерка. Он даже не видел, как они уехали, и Урусандер не упоминал, куда они удалились и с какой целью. Это его удовлетворяло, ибо позволяло работать над портретом без мучительных атак невежественных комментаторов, без нелепых советов и безумных бесед за ужином. Избавляясь от кандалов ожиданий своих приверженцев, Урусандер становился совсем другим; споры по множеству тем оказывались вполне сносными, почти оживленными, и Кедаспела уже начал ждать закатных пиршеств.

И все же ситуация раздражала. Работа оставляла его нетерпеливым, сердитым и неудовлетворенным. В конце каждого сеанса он сражался со сном, заставляя себя тщательно промывать кисти и мысленно просматривать линии набросков - не нужно было даже смотреть на листы пергамента, так яростно они пылали перед внутренним взором. Лицо Урусандера преследовало его - такое бывало с каждым объектом, но в этот раз как-то по особенному.

Во всех художественных работах есть политическая составляющая, но на этот раз она слишком наглая, слишком смелая на его взгляд; он понял, что глаз и рука борются с открытой грубостью - изменениями тона, подчеркнутостью некоторых линий. Язык символов, одному ему внятный.

Живопись - война. Искусство - война.

Коллеги отпрянули бы в ужасе от подобных заявлений. Но ведь они почти все дураки. Лишь Галлан мог бы понять. Лишь Галлан кивнул бы и даже улыбнулся. Есть так много способов вести битву. Оружием красоты, оружием раздора. Полями сражений становится открытая местность или складки занавеса. Линии сопротивления, пятна засад, атаки цвета, отступление в перспективу. Так много способов сражаться, но любая победа кажется поражением - у него ведь нет власти над чужими глазами, и если искусство и способно осаждать души чужака, то лишь слепым штурмом невидимых валов.