Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
– Что, так мы решили?
У нас получилось 943 и 1/2 . Лев Николаевич следил за решением задачи и сказал:
– И я так думаю, что должно получиться столько.
Лев Николаевич обратился к учителю гимназистов:
– Мы решили, у нас получилось требуемое число.
– Сейчас и мы кончаем, – сказал ихний учитель.
Доска у них вся была исписана, и задача решена неправильно. Лев Николаевич, не унижая, любезно обратился к нашим товарищам:
– Так, так, прекрасно!.. Вы хорошо сделали, только вот здесь вы пропустили в дроблении, а то у вас шло прекрасно.
Во всем, что только преподавалось у нас в школе, мы померились знаниями и ничем не уступили нашим городским барченятам, и любезно распростились, как равные, с своими товарищами. Лев Николаевич был доволен нами и ими. Только сказал нам,
– Пущай их подумают.
Вечер этого дня был у нас особенный, как торжественный праздник. Все были веселей веселого. Играли в лапту со Львом Николаевичем и бегали до упаду.
Потом сидели на террасе, беседовали, говорили шутки, которые всегда были у Льва Николаевича наготове. Он рассказывал нам сказки, страшные и смешные, пел песни, прикладывая слова к нам. Начал с меня:
Уж ты, Васька-карапуз…Кабы скушал ты арбуз…То-то бы ты подрос…Кирилл стоит,В окно глядит…и т. д. каждому.
Лев Николаевич вообще был ужасный-ужасный шутник; не пропустит случая, чтобы как-нибудь всегда не пошутить, не посмеяться.
Называл он нас разными прозвищами. Он часто это делал. Тараса Фока нова называл «Мурзик», меня – «Васька-кара пуз», Кирюшку – «Обожженное ушко» и т. д. Я один раз спросил его:
– А как бы нам вас прозвать?
– А вы еще до сих пор не знаете, как меня маленького дразнили? Я вам не говорил?
– Нет.
– Меня дразнили Левка-пузырь.
Мы все, засмеявшись, спросили:
– Почему вас прозвали пузырь?
– Я был толстый, надутый, как дыня. Вот меня так и прозвали [281] .
Вечер у нас прошел по-прежнему скоро за полночь. Я сказал Льву Николаевичу:
– Как вы скоро сочинили про нас песни.
Стали прощаться, но Лев Николаевич остановил нас и сказал:
281
В «Воспоминаниях» Толстой пишет, что его в детстве звали «Левка-пузырь»: «Я был очень толстый ребенок» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 377).
– Напишите мне от себя письма.
Мы, пораженные новостью, не зная, что писать, спросили:
– Какие письма и что нам писать?
– Ну опишите, что вы дома делаете и как живете.
Когда мы пришли с составленными письмами, подавая один за другим, он прочитал молча и никому ничего не отвечал. Прочел все и потом взял одно письмо и начал читать вслух:
«Лев Николаевич. Мы бедные, и кабы вы дали мне денег, я бы стал торговать и был бы богатым. Данила Козлов».
Прочел письмо Лев Николаевич, положил его и сказал:
– Такие письма, Козлов, нехороши. Мне не нравится. Потом взял другое письмо, просмотрел его молча и сказал мне:
– Морозов, а ты все это правду мне описал?
– Вы сказали же написать, что мы делаем и как живем. Я же написал, думается мне, правду.
Лев Николаевич улыбнулся мне, как бы отдавая за письмо мне благодарность, и мурлыкнул что-то, – я не разобрал.
Читали мы как-то вместе со Львом Николаевичем одну книгу. Не упомню заглавие книги, но книга была очень хороша. Я часто спрашивал Льва Николаевича, останавливаясь на точках, с вопросом:
– Лев Николаевич, а вы можете так сами составить?
– Не знаю.
После чтения книги Лев Николаевич сказал нам, всему классу:
– Давайте и мы что-нибудь напишем, выдумаем.
И мы приступили к сочинению. Задача трудна, стали думать, а думать не о чем, и не знаем, как начать.
– Ну вот, начнемте хоть про какого-нибудь старика, хотя бы в стихах.
Опять не начинаем. «Как про старика писать?» – думаем.
– Ну, хотя бы так, – сказал Лев Николаевич. – У окна стоит старик, – начал он и замолчал.
– Ну, кто будет дальше продолжать? – сказал Лев Николаевич.
Все молчали, подбирали рифму, но далее писать подсказал опять Лев Николаевич.
– В
чем он одет?– В худеньком тулупе, – сказал Макаров.
Лев Николаевич поправил:
– В прорванном тулупе еще лучше. Ну, дальше?
– А на улице мужик красны яйца лупя, – подсказал я.
Подбор был трудный, и мы, остановясь на этом, закончили. Одно закончили, но, по-видимому, Льва Николаевича брала охота начать другое. Он задавал нам писать на пословицы, но что-то у нас ничего не выходило. Один раз мы стали писать сочинение втроем: Лев Николаевич, Макаров и я, Морозов. Все пошло у нас порядком. То Лев Николаевич скажет, то Макаров, то я. И мы как бы друг другу не уступали, сочинители были равные. Написали уже целый лист, перешли на другой. Лев Николаевич восхищался нашему успеху и то и дело говорил:
– Как прекрасно у нас выходит! Как хорошо! Бог даст, окончим и напечатаем, будет книга.
Мне стало завидно, что Лев Николаевич воспользуется один всеобщей книгой, будут читать и скажут: «Лев Николаевич написал». Не желая ему одному уступить то, что выдумывали и мы, я заявил ему претензию, сказал:
– Лев Николаевич, а как будете отпечатывать?
Лев Николаевич посмотрел на меня и не понял вопроса.
– Так и напечатаем.
– Нет, Лев Николаевич, а вы напечатайте всех нас троих. Вот, например, по фамилии: Макаров, Морозов, а ваша как фамилия?
– Толстой.
– Ну вот так троих и ставьте: Макаров, Морозов и Толстов. Лев Николаевич улыбнулся и сказал утвердительно:
– Так мы и напечатаем троих [282] .
К сожалению, я не могу вспомнить ничего из «знаменитого нашего произведения», как называл его Лев Николаевич. Все забыл, исчезло из воспоминаний. И, к сожалению, тот самый наш труд не осуществился. Он был уничтожен нашими учениками на игры на хлопушки [283] . И долго-долго Лев Николаевич скучал о нашем сочинении, негодовал на шалунов. Я взялся было возобновить потерянное и написать точь-в-точь, что было. Мы остались на всю ночь ночевать в доме Льва Николаевича и с Макаровым приступили к делу. И переписка у нас не выходила. Мы спорили между собой с Макаровым, и оба забывали самую суть. Мы написали, но уже не так хорошо, и всегда Лев Николаевич скучал о потерянном. Все-таки желание свое Лев Николаевич не оставил, и он сказал мне:
282
О писании этого сочинения Толстой рассказывает в статье «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят» (1862). В ней под именами Федьки и Семки Толстой вывел Василия Морозова и Игната Макарова.
283
О потере ученической повести Толстой писал в упомянутой статье: «Я должен был уехать на несколько дней, и повесть оставалась не дописанною. Рукопись, три большие листа, кругом исписанные, оставалась в комнате учителя, которому я показывал ее. Еще перед моим отъездом, во время моего сочинительства, прибывший новый ученик показал нашим ребятам искусство делать хлопушки из бумаги, и на всю школу, как это обыкновенно бывает, нашел период хлопушек… и рукопись сочинения Макарова, Морозова и Толстого превратилась в хлопушки… Никогда никакая потеря не была для меня так тяжела, как потеря этих трех исписанных листов; я был в отчаянии. Махнув на все рукою, я хотел начинать новую повесть, но не мог забыть потери и невольно всякую минуту пилил упреками и учителя, и делателей хлопушек» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 8. C. 309).
– Морозов, напиши ты что-нибудь мне сам.
– А что писать, Лев Николаевич?
– Напиши так, как ты стал себя помнить, каких лет ты был. Пяти или шести лет. Как вы жили и как ты помнишь вообще свою жизнь.
– Хорошо, Лев Николаевич.
И я стал писать, долго я писал, мудрствовал. Написанное Лев Николаевич просматривал и все говорил:
– Хорошо, очень, очень хорошо!
Я опять с большим усердием продолжаю, и опять Лев Николаевич просматривает и опять говорит:
– Хорошо, очень, очень хорошо! Продолжай еще.