Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
– А я нет-нет да и почитаю Шопенгауэра. Сегодня читал насчет музыки. Очень хорошие есть замечания [101] . Вот насчет оперы он так пишет, как и я думаю. Я терпеть не могу оперы и, кроме скуки, в ней ничего не испытываю.
30 июня
‹…›Лев Николаевич стал спрашивать, нет ли свежих газетных известий о рабочем движении в Чикаго.
– Сказать вам по правде, я не только не опечален этим, я радуюсь. Все ругают анархистов и считают их за зверей, и никто не хочет понять, что анархизм – естественное следствие современного порядка вещей. Ведь анархист убивает Карно [102] не потому, например, что шуба у него хорошая. Он прямо говорит, что делает это для того, чтобы заставить всех обратить внимание на ненормальность современного положения вещей. До тех пор пока будут держать громадные войска; до тех пор пока богатые будут
101
Толстой имел в виду философский трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Однако у него есть и резко отрицательные суждения об этом труде, в частности, об истолковании немецким философом природы музыкального искусства. Писатель не принимал «мистической теории» Шопенгауэра, утверждающей, что «музыка есть выражение воли, – не отдельных проявлений воли на разных ступенях объективизации, а самой сущности ее». Толстой считал пагубным влияние этой теории на творчество композиторов («Что такое искусство?», гл. XII).
102
Речь идет об убийстве 13/25 июня 1894 г. французского президента Сади Карно анархистом Санто Казерио.
– Я думаю, что вы прописываете слишком жестокое лекарство.
– Ну вот, и вы принадлежите к безнадежным в этом отношении в настоящем положении. Всякий говорит: я не хочу никого обижать, лишь бы у меня была чашка кофе, сигара и жена в шелковом платье; и никто не хочет подумать, что вся эта обеспеченность основана на грабеже других.
– Но какую же роль должно при этом играть правительство? – стал говорить Николай Николаевич. – Оно или должно отказаться от власти, или принять меры.
– Да, принять меры, но какие? – опять начал Лев Николаевич. – Конечно, при нынешнем положении вещей оно прежде всего позаботится об увеличении войск и усилении власти; но если бы оно хотело действительно излечить болезнь, оно должно приняться за реформу современного строя, за национализацию земли и так далее. Право, странно. Стоит правительству лишь прислушаться к тому, что говорят кругом, чтобы понять окружающие нужды. Но разве об этом заботятся правительства? Наше правительство о чем заботится? О сохранении власти quasi-романовской династии и власти тех придворных, которые их окружают, а относительно другого всего – для них хоть трава не расти. Мне говорят: но как же выйти из такого положения? Я не знаю пути. Я знаю только, что вот эта проторенная дорожка ведет в пропасть, но я не знаю другой дороги; нужно искать, нужно проторить другую дорожку, а где – это покажет сама жизнь. А у нас все верят, что так и должно быть, как есть, лишь немножко нужно полечить. Человек пьет, курит, развратничает и спрашивает доктора, какие ему нужны пилюли, чтобы быть здоровым. То же и в деле воспитания детей. Систематически развращают их и потом призывают воспитателя, чтобы он исправил. Часто Сонечка говорит мне: «Укажи же мне другой путь воспитания». Я не знаю другого пути, но я знаю только, что этот безобразен и что нужно его изменить.
1 июля 1894 г.
От завтрака до вечера был князь Абамелик, армянского происхождения, миллионер, владелец 980 000 десятин земли и четырех чугунолитейных заводов в Пермской губернии. У него небольшое имение в Тульской губернии. Красив, много путешествовал, состоит главным попечителем Лазаревского института восточных языков, племянник министра Делянова, во французской Академии наук премирован за открытие какой-то сирийской надписи. Чего еще нужно? Он ездит в Ясную Поляну для поддержания знакомства, но его здесь не любят. Лев Николаевич говорит:
– Всякий раз стараюсь говорить с ним дружелюбно, но в конце концов начну говорить резко. Это настоящий тип петербуржца во вкусе нынешнего правительства. Кажется образованным, а между тем все это нахватано отовсюду лишь для того, чтобы оправдывать свое положение. Полнейшее непонимание самых элементарных понятий гуманности.
У князя на заводах было уже два бунта рабочих, усмиренных самыми крутыми мерами, и он рассказывает об этом с самодовольством. Говорят, что Лев Николаевич по этому поводу имел с ним энергичный разговор. «Ну, и досталось князю», – передавал потом доктор Флеров ‹…›.
2 июля
После обеда мы косили с Львом Николаевичем и тремя мужиками в саду. Солнце стало заходить, мужики ушли, и мы остались одни. Лев Николаевич перестал косить; облокотившись на косу и смотря на горизонт, стал припоминать стихотворение Фета, где описывается наступление ночи:
Летний вечер тих и ясен,Посмотри, как дремлют ивы!Запад неба бледно-красен,И реки блестят извивы.От вершин скользя к вершинам,Ветр ползет лесною высью.Слышишь ржанье по долинам?То табун несется рысью [103] .103
Стихотворение А. Фета «Летний вечер тих и ясен…» (1850).
– Это превосходно, здесь каждый стих – картина ‹…›.
Вечером я хотел играть с гувернанткой мисс Уэльш сонату Моцарта, но она рано легла спать, и за нее сел играть Лев Николаевич. Он очень любит Моцарта и, разбирая, часто повторяет: «Как это мило!» Первую сонату мы сыграли еще сносно. Но вторую было разбирать труднее. «Ну, больше не будем, – сказал Лев Николаевич, обращаясь к сидевшим за столом, – сам знаю, что мучительно». Если какая-нибудь часть не идет, он говорит: «Ну, это пощадим». И мы оставляем.
Мы уселись за стол, и завязался длинный разговор о литературе. Николай Николаевич спросил, какого мнения Лев Николаевич о Глебе Успенском.
– Талант очень узкий и односторонний, – отвечал Лев Николаевич. – Утомительно однообразен. Вечно один и тот же язык. По моему мнению, Николай Успенский гораздо талантливее Глеба. У того был юмор, некоторые картинки были чрезвычайно живо схвачены [104] . У Глеба есть еще один крупный недостаток, который свойственен всей этой компании – Щедрину и их критикам. Все они что-то недоговаривают, скрывают от читателя; как маленькие дети: знаю, да не скажу. Что им мешает? Цензура, что ли, – уж этого не могу сказать.
104
Это стойкое мнение Толстого об очерках и рассказах из народного быта Н. В. Успенского, печатавшихся в «Современнике» в 1858–1860 гг. См. также воспоминания В. А. Поссе.
Я спросил, как ему нравится Щедрин.
– Слишком длинно и утомительно. Вот эти последние еще лучше: «Пошехонская старина» и другие [105] .
– Неужели вам не нравятся его сказки или «Господа Головлевы»?
– Некоторые сказки – да, другие – не выдержаны; например, про карася [106] , вообще аллегорические. «Господ Головлевых» забыл. Самая лучшая мерка – это переводы на иностранный язык. Щедрина пробовали переводить – ничего не выходит [107] . Читает иностранный читатель и ничего не понимает.
105
Роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина. Жизнь и приключение Никанора Затрапезного» был закончен автором за несколько месяцев до его смерти. О чтении Толстым заключительных глав романа («Вестник Европы». 1889. № 3) сохранилась дневниковая запись от 4 апреля 1889 г.: «Читал Щедрина. И хорошо, да старо, нового нет. Мне точно жалко его, жалко пропавшую силу» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 50. С. 62).
106
Сказка М. Е. Салтыкова-Щедрина «Карась-идеалист» (1884).
107
Аналогичную мысль высказывал и И. С. Тургенев (Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т. М. – Л.: «Наука», 1960–1968. Т. 14 (Сочинения). С. 253). Переводы Салтыкова-Щедрина на иностранные языки осуществлялись начиная с 60-х годов XIX в.
Похвалив очень Слепцова, сказав, что его совершенно напрасно забыли, и воскликнув по этому поводу: «Вот наша критика!», Лев Николаевич обратился ко мне. «Я противоречу всем вашим литературным понятиям», – сказал он, улыбаясь.
Из молодых Лев Николаевич признает талант лишь за Гаршиным (указывает его «Ночь», «Глухарь», «Два художника» и др.) и Чеховым. Короленко он недолюбливает. Возмущается его повестью «В дурном обществе»: «Так фальшиво, выдумано; сказка – не сказка, бог знает, что такое». «Сон Макара» ему не нравится. Но больше всего смеется он над Короленко за то, что тот написал в «Светлом воскресении», как бежал острожник через освещенную ярко луной стену. Он говорит: «Когда я открою такую штуку у писателя, я закрываю книгу и больше не хочу читать».
У него есть в памяти несколько таких курьезов из Печерского, Салиаса; у Немировича-Данченко, по его словам, сколько угодно найдете. Попадаются даже у Мопассана (в каком-то рассказе, прежде чем срубить дерево, лезут на него, чтобы обрубить сучья [108] ). Тут же он вспомнил, что читал по-французски рассказы и биографию одного талантливого молодого испанского писателя. Служанка этого писателя рассказывает, что была раз очень удивлена тем, что он ночью вдруг выскочил в окно и стал лить воду в колодец. Он писал в это время, и ему нужно было описать звук падающей воды.
108
Этот эпизод есть в рассказе Мопассана «Маленькая Рок» (1885).