La Cumparsita… В ритме танго

— Не вижу связи, Ксю-Ксю. Дашка падет, и ты подхватишь вахту.

— Любезно благодарю, отец, — обиженно звучу. — Падет — подхватит! Я типа не нужна?

— Я такого не говорил, Царь. Ты любишь на себя все брать. Юмор совсем не понимаешь, прям как твоя…

Не успевает высказаться потому, как получает, по-видимому, не слабенький толчок от того человека, на которого я похожа в вопросе по недопониманию очень глупых, немного пошлых, а иногда и недоразвитых, шуток.

— Та-а-а-к! Я затыкаюсь, отползаю, прикладываю силу и оттягиваю вашу мать, которая, естественно, цепляет Ксюху и ты, Наше злобное прямо с самого утра Величество, в спокойном состоянии дожариваешь эту взбитую молочно-яичную массу. Только посоли, как следует, и сырка добавь. А то мало того, что мы тут все на яичной, иногда белковой диете сидим, так еще и недосоленным запихиваемся, да и пресным, и немного гастрономически невкусным. Скучно, Дари-Дори! Порадуй нас каким-нибудь изыском…

— Еще и поперчи, пожалуйста! — перебивая папу, каркает сестра.

Освободившись из ручного капкана, сооруженного ближайшими родственниками, быстро разворачиваюсь к ним своим лицом. Наигранно грожу народу кухонной лопаткой, а из-под своих насупленных бровей полосую грозным взглядом назначенный самой судьбой семейный очень многочисленный подряд и, как это ни странно, оскаливаю зубы, задрав, как хищник, верхнюю губу. Мама двумя руками закрывает себе рот, видимо для того, чтобы по неосторожности не засмеяться, а Ксюша, наклонив голову на свое плечо, постукивая указательным пальцем по губам, внимательно рассматривает мой новый образ, словно гравирует кадр, который мог бы по сюжетности и содержанию за гран-при на Каннском фестивале непревзойденных киномэтров обскакать.

— О! О! О! Тише-тише. Назад, мои малышки! — отец расставляет руки в стороны. — Иди сюда, мой ангел, и не злись на нас. А то мы все утонем в темных и смертельных водах, наполненных тем ядом, который ты сейчас щедро источаешь из своих губ и даже глаз. Дашка, тебя сейчас родимец хватит. Заканчивай царствовать. Улыбочка и смех! Ну! Ну же, Дари-Дори! Оля, скажи ей! — мельком, то и дело, поглядывает на маму, улыбающуюся из-под тонких рук, сложенных на ее губах.

— Я не злюсь! — быстренько меняю гнев на милость и шустро подхожу к отцу. — Пап, обними меня! Все! Забыли, забыли, забыли…

— Да нет проблем, рыбка, — стискивает и укрывает своими руками, как ватным, очень теплым одеялом. — Ксюша, — пряча меня ото всех, обращается к сестре, — доделай, будь любезна. Оль…

— И мне сейчас выдашь, по всей видимости? — не вижу, но слышу в голосе у матери насмешку. — Папочка сегодня в слабеньком ударе?

— Хотел сказать, что «идем с нами, одалиска», но ты сама на кухонную работу напросилась. Так что, — запускает свои большие ладони в мои волосы, массирует голову, а затем носом, губами и зубами прикасается к кудрявому пучку, мельтешащему у него перед лицом, — мы с Дашкой пошушукаемся наедине, а вы, красотки, поработайте, — и тут же добавляет, — если вам не трудно, курочки? Люблю, люблю, люблю… — причмокивая, раздает воздушные поцелуи. — Идем, детка?

— Ага.

Отец заводит меня в общую большую комнату, прокручивает вокруг моей оси, словно свою пару в совместном танце, и предлагает сесть на диван рядом с ним.

— Дашка, — обнимает за плечо, бережно, как фарфоровую статуэтку, укладывает к себе на грудь, растягивает мои руки, принуждая обхватить его тело, — как дела?

— Нормально, — шепчу в его домашнюю футболку.

— А чего грустишь? — укладывает свой подбородок на мою макушку.

— Показалось. Я не грущу.

— Слушай, я же не слепой, — водит по моим подобранным волосам своей горячей, пахнущей привычным и любимым одеколоном, щекой.

— Все хорошо, — еще разочек заверяю.

— Ты язвишь! — останавливается, несколько секунд обдумав, продолжает. — Сильно кусаешься! — и снова тишина, а потом, через мгновение, опять его удар. — Дико оскаливаешься! — усмехается, смешно шлепая губами. — Бр-р-р! И постоянно держишь оборону! — теперь надолго замолкает, видимо, предполагая какие-то варианты моего странного по общечеловеческим понятиям поведения. Придумав что-то подходящее моменту, наконец-то, задает вопрос. — Неприятности на работе? Я прав?

— Нет, — для еще большей убежденности мотаю головой.

— Обижают твари? — шипит в макушку.

— Нет, — добавляю амплитуды в свой ответ.

Просто по щекам бьют, отец! Лупят, как боксерскую грушу! Без письменного или устного предупреждения и каких-либо шансов на оборонительную перегруппировку. Раз! И на тебе размашистый удар! Наотмашь и без сожаления! Так только оскорбленные и обманутые бабы могут. С остервенением дубасить никчемных любовниц своих мужей. Я понимаю, она, та Станислава, нашла великолепную, подходящую ей по весу, мелкую тщедушную девчонку! Обида просто гложет, пап! Неделю точно совесть или все же мозг не замолкает. И еще, бесплатным бонусом, этот странный Вячеслав!

— Ты вечерами находишься дома, Дашка. Растеряла компанию? — отец развивает интерес. — Поссорились? Или ты характер показала? Обидела кого? В чем дело?

— Нет.

— Отказываешь сестре…

Я так и знала. С этого и надо было начинать! Ксения слезливо обработала отца. Вот же хитрая зараза! Решила, видимо, измором взять меня!

— Зачем я ей там? Он приехал к ней.

— Тихо-тихо. Он приехал ко всем, к нам. Сергей с ним тоже виделся.

— Еще бы… — выказываю недовольство, мягко прокручиваюсь в руках отца и укладываюсь на спину, выдергивая застрявшие в складках его одежды выпотрошенные из прически мои волосы, располагаю голову на большой мужской груди и снизу рассматриваю его сосредоточенное, внимательно следящее за мной лицо.

— Надо общаться, рыбка. Нельзя дистанцироваться, отгораживаться и теряться — замыкаться нельзя. Ага?

— Я общаюсь.

У меня даже работа такая! Общительная! Иногда, правда, с некоторыми последствиями! В том числе, отрицательного характера. Я не жалуюсь, прекрасно понимаю — в жизни всякое бывает. Нормально! Переживем! Тем более что досадное недоразумение приходит крайне редко. Например, тогда, когда я попадаю на, так называемых, «жителей не своей страны и социального уровня, или прибывших в командировку с другой планеты счастливо женатых мудаков». Недопонимание, недоговорки, и тому подобное, как правило, вызывают очень яркий, а главное, болюче-жгучий эффект.

Бесцельно трогаю рукой избитую неделю назад щеку. Но почему-то сейчас я вспоминаю не сам удар, его неожиданность, грубость, силу и отпечаток боли, не ту обезумевшую бабу, стремящуюся к самоутверждению в попытках оставить при себе гнилого мужика, а легкое прикосновение его губ к якобы застывшей там кофейной пенке. Славик осмелился и на это… Хотя потом, конечно же, получил заслуженный встречный удар! А что? Зато теперь между нами нет невыясненных моментов. Теперь мы с ним… Стопроцентные коллеги! Мы с ним те, кто в один и тот же красный день календаря получает информационное сообщение о том, что:

«На ваш персональный счет за номером таким-то зачислено столько-то… Желаете все сразу спустить? Или растратим по частям?».

Коллеги! Люди из одного рабочего «учреждения». У нас один работодатель, но разные должностные обязанности и, соответственно, оклад, надбавки за сложность, напряженность и ненормированность стандартного трудового дня на пятидневной рабочей неделе. Точка! Он охранник, сторож, по совместительству — вахтер, консьерж, швейцар, мужчина «открой-закрой-не заслоняй». А я… Я кто? Какая разница! Речь сейчас не об этом, а о том, что я не та, за которую все эти сволочи в штанах с чьей-то, видимо, языкатой подачи принимают меня. Что это за разговоры: