Лабиринт Ариадны

— Дорого! — снова отметает идею человек, в котором сейчас воплотилась для меня вся индустрия.

— Да! Дорого, сложно и непонятно зачем! — соглашаюсь я. — На эти деньги можно сделать что-то попроще, что привлечет людей, которые заходят в игру после работы расслабиться, а не убиваться о мой беспросветный мрак. К тому же они больше всех платят.

— Верно. Ты хорошо понимаешь индустрию.

От его похвалы мне почему-то становится очень тепло, хотя этот уровень «понимания» — самый элементарный.

— Понимаю! Но не могу смириться. Это не про деньги, не про рынок. Конечно, выбор очевиден. Но хочется-то создать нечто уникальное, чего раньше не было, а не вписывать к каждому квесту список референсов: «Давайте тут скопируем механику у Близзард».

Я хватаюсь за ножку бокала и допиваю последний глоток темного вина. Облизываю губы, бросая взгляд на бутылку — но она пуста.

Темноволосый бог поднимает ее, качает из стороны в сторону и цокает языком.

— Понравилось вино? — спрашивает он.

— Очень хорошее, — признаюсь я.

— Тогда пошли ко мне, у меня есть еще.

Бросаю на него удивленный взгляд.

Синие глаза смотрят на меня совершенно спокойно. Это не похоже на стандартный прием соблазнения: «Давай поднимемся в мой номер». Просто… нам надо продолжить разговор. И непременно под это прекрасное вино.

В холле все еще людно, и с нами в лифт набивается еще десяток человек, заставляя меня отступать к стенке. Я пытаюсь держать приличную дистанцию с прекрасным, словно бог, мужчиной рядом. После того, как я все испортила, мне как-то неудобно прижиматься к нему — вдруг он решит, что я навязываюсь?

Смотрю на указатель этажей поверх голов, стараясь не шевелиться, чтобы не задеть его ненароком. Но лифт останавливается почти на каждому этаже, люди пробираются к выходу, невольно расталкивая соседей, и я случайно касаюсь рукой его пальцев.

Сердце летит вскачь, во рту снова сохнет — где же ты, благословенное вино!

Отдергиваю руку и кошусь на него — меня встречает просверк синевы из-под темных густых ресниц.

Он рассержен? Равнодушен?

О чем он думает?

На очередном этаже выходят все, кроме нас.

Нам выше.

Двери лифта закрываются, и полегчавшая кабина рвется вверх — словно даже быстрее, чем прежде.

Синеглазый бог вдруг разворачивается, вжимает меня в стенку и обрушивается на пересохшие губы прохладным терпким поцелуем.

Глава двадцатая. Ариадна в тумане

В следующую секунду мы уже целуемся у стены в коридоре, и я совершенно не понимаю, что случилось с той частью реальности, где лифт останавливался, открывал двери и мы из него выходили.

А еще через мгновение — мы в номере, и стены тут тоже очень, очень подходят для того, чтобы вжимать в них растрепанных пьяных русских переводчиц мускулистым высоким телом. И целовать, целовать, целовать так ошеломляюще и терпко, что давно непонятно, от чего больше кружится голова — от вина или от поцелуев.

— У тебя такие мягкие волосы… — бормочет синеглазый бог, зарываясь в них лицом, чтобы скользнуть ниже и прихватить губами тонкую кожу на шее, от чего по моему телу проходит колкая дрожь.

Он снова говорит по-русски, и я никогда в жизни не могла представить свой язык — языком страсти. Но вот он факт — то, как гортанно он звучит из уст мужчины рядом со мной, заставляет меня желать продолжения сильнее.

Запускаю руки в его крутые кудри, наслаждаясь тем, как они сопротивляются моим пальцам, вырываются, пружинят, а потом завиваются тугими кольцами, так что я и сама не могу уже выпутаться, даже если бы захотела.

Я в ловушке, но меня это совершенно не волнует. Я пока никуда не собираюсь.

Мне хорошо именно здесь.

Рядом с тем, чьи глубокие синие глаза смотрят на меня с таким восхищением и жаждой.

Он склоняется, проводя носом по моей шее, повторяя путь кончиком языка и в третий раз — поцелуями. Вдыхает глубоко-глубоко, вжимая меня в стену еще сильнее.

— У тебя потрясающие духи… — бормочет он снова по-русски.

— Это не духи, — оправдываюсь я, задыхаясь. — Я их забыла.

— Так это твой собственный запах? — он жадно вдыхает его, почти уткнувшись в местечко за ухом. — Как же ты прекрасна, Ариадна.

Чуть ли не впервые в жизни меня не бесит собственное имя. В его устах оно звучит так естественно — без претенциозности, издевки, удивления. Всего того, что неизбежно просачивается в тон тех, кто меня так называет.

От него оно звучит так, словно… Словно оно — мое. По-настоящему мое.

— Еще вина?

Откуда у него в руке уже открытая бутылка и бокал?

Мы что — действительно пришли сюда пить вино?

Пока я теряюсь, что ответить из блаженного и головокружительного тумана, темноволосый бог увлекает меня на широкую софу, щедро наполняет большой бокал мерцающим рубиновым маревом из темной бутылки и обнимает за плечи, не разрешая отодвинуться слишком далеко.

— …этот лабиринт… — он снова переходит на английский, и температура в комнате падает на несколько градусов. — Как у тебя родилась эта идея?

Смуглые длинные пальцы крутят тонкую ножку бокала, вино плещется прибоем о прозрачные стенки, оставляя на них разводы розовой пены. Я глубоко вдыхаю кисловатый запах винограда, делаю глоток…

И пожимаю плечами:

— Не знаю. Я же говорила — не люблю референсы. Немного Хроник Амбера, немного греческой мифологии, немного зеркальных лабиринтов в Луна-парках… не помню!

— Сложно найти путеводную нить и потянуть за нее, чтобы распутать клубок? — понимающе кивает он и придвигается намного ближе, чем положено при деловом разговоре.

Собственно говоря, я уже почти сижу у него на коленях, перекинув ноги через крепкие бедра в узких белых джинсах. Чуткие пальцы играют неслышную мелодию на моих лодыжках: то скользят по ним невесомо, то крепко сжимают.

— Наверное. Лабиринт — это такой базовый символ… Мне кажется, я родилась с этой идеей в голове.

— Пей, — кивает он. — Пей еще, Ариадна.