Лабиринты чувств

Нет, это было выше Юлькиных сил! Она произнесла тихо, но так угрожающе, что Ольга сразу притихла:

— Слушай, милая моя. Или ты заткнешься… раз и навсегда… Или — собирай свое шмотье, и свое платье от Ле Монти, и свои брюлики и уматывай с глаз моих! Куда хочешь, к Игоряшечке, к фигашечке, к предкам в родимый Саратов, к туркам в солнечную Анталию — мне все равно. Понятно?

Оля ответила кротким и смиренным тоном:

— Чего уж тут не понять, кретинка ты моя безмозглая! Жаль мне тебя. Фигней маешься.

И — осталась жить с сестрой, в коммунальной квартире на Дорогомиловской.

…В начале сентября вернулись Кузнецовы. При первом же взгляде на Юлин животик Лида поняла, что ее худшие опасения подтвердились. Все хорошее, что когда-то возникло между ними, было забыто напрочь.

Началась затяжная квартирная война, с вызовами милиции по поводу нарушения паспортного режима и незаконного проживания на московской жилплощади Ольги Синичкиной.

Этот вопрос Юльке, правда, удалось утрясти довольно легко и даже с выгодой для себя: она предложила Веронике Андреевне материал о самоотверженной службе рядовых сотрудников милиции. Разумеется, главным героем репортажа был их участковый, бравый малый с гусарскими усами, которые на газетной фотографии вышли очень живописными.

Редакторша была в восторге, участковый тем более. Он пригрозил Кузнецовым, что оштрафует их за ложные вызовы.

Тогда Лидия, а следовательно и Борис, стали срывать злость на Василии Павловиче. Никогда еще старику не приходилось так туго.

Только Катюшка не принимала участия в этой вражде и в отсутствие родителей приходила поиграть то с дедом Васей, то с тетей Юлей.

Однажды, когда деревья уже начали желтеть, в Лидином беспросветном существовании вновь мелькнул лучик надежды.

В дверь позвонил молодой симпатичный мужчина с огромным букетом роз.

— Вы к кому?

— К Синичкиной.

— Ольга куда-то смылась. Догадываюсь даже, куда именно. Гак что — ушами вы прохлопали, упорхнула пташка.

— Я к Юлии Викторовне.

Лида пригляделась:

— Я вас вроде бы уже видела?… Постойте-постойте… вас звать…

— Михаил.

— Мишенька! — просияла Лидия. — Как я рада, как я рада! Юленька! К тебе Мишенька!

И она побежала на кухню подогреть борщеца с пампушками, если молодые люди являются с букетами — то это неспроста!

Миша и в самом деле пришел неспроста.

— Мы так долго не виделись, Юль. А я все думал, думал… Каждый день. И каждую ночь.

Юлька молча подрезала стебли роз.

— А ты изменилась.

— Да, я изменилась.

— Еще больше похорошела.

— Спасибо. Только это неправда.

— Правда! Юль… я без тебя не могу. Выходи за меня, а, Юль?

И конечно же в этот момент вторглась Лидия с угощением, но Михаил заорал на нее:

— Я любимой женщине предложение делаю! Руки и сердца! А вы тут со своими глупостями! Оставьте нас в покое!

— Ой, предложение! — взвизгнула Лидия и всплеснула руками, отчего, естественно, кастрюлька грохнулась на пол, и борщ расплескался по паркету кровавой лужей.

Юля глянула — и выскочила из комнаты, зажав ладонью рот. Ей привиделся тот страшный лоток в абортарии, который стоял на полу…

Когда она вернулась, побледневшая, все уже было вытерто, и соседка убралась восвояси.

— Ну как, Юль? — Михаил ждал ответа.

— Ты очень хороший человек, Миша. Я очень тебе признательна.

— Согласна?!

— Нет, не могу. Я жду ребенка, Миш. Даже двоих. Близнецов.

— И… у них есть отец? То есть… конечно, есть. Я хотел сказать: ты за него выходишь замуж?

— Нет. Он уехал.

— Надолго?

— Навсегда.

Михаил помолчал, осмысливая услышанное. Но вскоре встрепенулся, глаза его заблестели:

— Ты не горюй, Юль! Ну, наткнулась на подонка, подумаешь! Зато я… Будем считать, что они мои! Я смогу стать хорошим папой, вот увидишь! Если мы сразу распишемся, не надо будет даже усыновлять! Родятся — и сразу мои! В паспорт ко мне впишем… Жить переедем ко мне…

Юля медленно, задумчиво проговорила:

— Вот и он, дееспособный и правоспособный гражданин…

— Что?

— Извини, это я так.

— Я понимаю, тебе трудно решиться сразу, с бухты-барахты. Тем более ты в таком состоянии… Я не знал, а то бы я тебя подготовил… Ты подумай, а?

— Прости, Мишенька. Мне незачем думать. Я не смогу стать твоей женой.

Михаил сжался, впился ногтями в диванный валик:

— А дети?

— А что дети?

— Пусть остаются безотцовщиной, да? Или ты еще надеешься, что… тот вернется?

«Тот»… Не тот, а Квентин Джефферсон. Венечка.

И Юлька сказала Михаилу одну вещь, в которой не могла признаться ни маме, ни родной сестре:

— Я не надеюсь. Тот не вернется. Но это не важно, потому что я… я люблю его.

И Миша понял, что это — окончательно.

В дверях он столкнулся с Ольгой, тоже успевшей получить от кого-то букет цветов. Но выбежал прочь, даже не поздоровавшись с ней.

Сестры вдвоем наблюдали из окна, как он идет через двор, сгорбившись и волоча ноги.

— Наш бедный общий Миша, — проговорила Оля. Юлька отозвалась:

— Ничей.

А из соседнего окна вслед этому неприкаянному человеку тоскливо глядела Лидия Кузнецова…

Глава 8 ГОРЬКИЙ ВКУС ЧЕРЕМУХИ

— Выпейте бульона, сэр.

— Мне не хочется, Сэм.

— Скушайте бифштекс, сэр.

— Я не голоден, Сэм.

— Вы истязаете себя, сэр.

— Со мной все о’кей, Сэм.

— Сэр! Вы истязаете меня!

Флинт плакал. Пираты тоже плачут в минуты душевных потрясений. Хозяин нашелся. Хозяин вернулся. Но похоже на то, что он вернулся, чтобы умереть.

Если бы Саммюэль Флинт не был столь сентиментален, он бы заметил, что Джефферсон выглядел сейчас весьма комично: нога в гипсе подвешена к потолку на сложной системе блоков, которые ездят вверх-вниз при каждом движении, делая Квентина похожим на аптечный товар, лежащий на фармацевтических весах. Шея вытянута, как у гуся, и ее поддерживает корсет из прочного пористого материала, напоминающий гофрированный воротник циркового Пьеро.