Латинист и его женщины
Шрифт:
— Ну, ты же понимаешь, что наши с тобой отношения — это не просто так?.. У нас же ведь с тобой не так, чтобы здравствуй и до свидания. У нас — глубже. — И — многозначительная пауза, которая в точности легла на душевное состояние Зины в эти секунды и поэтому не была нарушена её возражениями.
Зина устала от бесполезных споров, и ей хотелось помолчать. Вот она и промолчала в ответ.
Глава 75. СОМНЕНИЯ, ИЛИ INTER SACRUM ET SAXUM
Своему Духовному Наставнику она рассказала и про этот
— Я всё прекрасно понимаю и называю вещи своими именами. Он пользуется мною — это однозначно. А я знаю себе цену! Не зря же огромных размеров фотография с моим изображением помещена на Большой Садовой в витрине одного из самых крупных фотомагазинов! Изображение женщины с некрасивым телом и лицом не стали бы демонстрировать в купальнике как образец возможностей знаменитой американской фотоплёнки! Да, я красива! Вся с ног до головы! И — несмотря на возраст! И я это знаю точно! А он пользуется мною! А если ты чем-то пользуешься, — плати! А я стою — дорого!
Проповедник из секты в этом месте монолога усмехнулся, а Зина, уловив эту усмешку, решительно продолжала:
— Пусть это будут не деньги, я же не какая-нибудь там проститутка, но пусть хотя бы поможет мне материально! Ведь мне же очень тяжело содержать его! Его — банкира!
Проповедник невозмутимо слушал.
— Он, правда, уверяет меня, что его дела в банке идут не блестяще, что-то там у него, якобы, не удаётся, что-то он там где-то задолжал, но ведь все его финансовые беды несопоставимы с моими трудностями! Я же вижу, сколько денег он носит при себе! Да я и за год столько не заработаю, сколько у него лежит в бумажнике! Какой же он мелочный, какой скользкий, какой расчётливый!.. Ненавижу!
Духовный Наставник сдержал в себе что-то, терпеливо процитировал Библию и сделал нужное назидание своей заблудшей овечке. А та вдруг безо всякой связи со своими предыдущими мыслями или даже в полном противоречии с ними выдала такое:
— И ещё, Платон Петрович: я очень боюсь из-за своей дочери…
— Чего ты боишься? — не понял Проповедник.
— Я боюсь, что она прибежит ко мне когда-нибудь домой, как раз когда у меня будет ОН!..
— Ну и что из этого?
— Как вы не понимаете? Да ведь ОН — увидит её!
— И что в этом плохого?
— Плохого? Так-то он думает, что у меня есть только один ребёнок, а после этого узнает, что у меня — ДВОЕ ДЕТЕЙ!
— И он тебя не возьмёт замуж с двумя детьми?
— Конечно!
И тут обычно такой вежливый и сдержанный Проповедник взорвался:
— Да что ж ты за дура такая?! Неужели ты не понимаешь, что твоя родная дочь — это твоё бесценное сокровище, дарованное тебе господом нашим, что даже кончик ногтя на мизинце ноги твоей дочери стоит дороже этого твоего!.. — тут Проповедник употребил длинное и сложное матерное слово, образованное от глагола «долбить».
Зина даже просветлела лицом после этого. Матюкающийся Проповедник вселил в неё веру и силу.
— Но что же мне сказать, если она всё-таки появится у меня в доме как раз при нём? Как себя вести?
Проповедник, покрасневший было от злости, успокаивался.
— Представишь, познакомишь, — спокойно и просто,
но всё ещё тяжело дыша, сказал он. — Скажешь так: это моя дочь. Она живёт отдельно от меня, но изредка приходит ко мне в гости, чем и доставляет мне огромную радость!— Ах, Платон Петрович! Ведь это так и есть: радость! Радость! — закричала Зина и заплакала. — Я ей всё уже давно простила, и я её очень-очень люблю!
— А если твой хахаль спросит: почему ты, мол, раньше мне об этом не докладывала, так ты ему ответь: А ПОТОМУ, ЧТО ТЫ МЕНЯ НЕ СПРАШИВАЛ!
— А это так и есть: он меня никогда и ни о чём не спрашивает! Он не хочет знать, кто я, что я, что со мною было! Ему так удобней жить — ничего не зная обо мне!
— Дура ты, дура, — сказал в тот раз Проповедник.
— Ох!.. И не говорите, Платон Петрович! Дура! Дура! — ответила ему Зина, тщательно отирая перед вынутым из сумочки зеркальцем выступившие слёзы, а заодно и приводя в порядок причёску.
Студенту Васе, который часами просиживал у неё в приёмной рядом с её секретарским столом, она спокойно ответила так на его упрёк, что, мол, она крутит-вертит с банкиром из-за того только, что тот богат:
— Богат? Ну да — богат. А зачем мне нищий? И ничем не замутнённый взгляд двух ярко-голубых озёр.
Взгляд прямо в наивную душу влюблённого мальчика.
— И вообще: он хороший. Я тебя как-нибудь познакомлю с ним. Уверена: он тебе понравится!
Студент при этих её словах и при этом озёрном взгляде подавленно промолчал и чуть не расплакался.
В другой раз она сказала ему:
— Ах, миленький мой! Поверь: я тебя отшиваю совсем не потому, что ты такой плохой. Просто ты ещё такой молоденький и такой ещё глупыш! Ну чего ты дуешься, чего ты сердишься на меня? Ну не сердись!.. Ну, пожалуйста, миленький, не сердись, дружочек!.. На вот, скушай-ка лучше шоколадку — это мне сегодня поднёс один шикарный грузинчик.
— Какой ещё грузинчик? — с ужасом спросил Вася.
— Да увивается тут один вокруг меня… Говорит мне недавно: «Зина, мужчину какой национальности вы предпочитаете в это время суток?»
Студенту Васе при этих словах стало дурно.
— Это сейчас шутка такая… Не волнуйся! Это — шутка такая! А шоколадка — швейцарская. Кушай всю, не стесняйся, мне много шоколаду есть вредно!.. И не хнычь, ради бога. Ты же видишь: здесь посетители бывают, а меня мой шеф — Спартак Александрыч — и так каждый раз ругает за тебя…
С этими словами она с притворным испугом оглянулась на якобы грозную дверь и, достав из своей сумочки платочек, быстренько и по-матерински деловито обтёрла студенту Васе покрасневшие было глаза.
— Василий! Ну перестань!.. Ты просто ничего ещё не понимаешь, Василий. Ну представь: куда я могу пойти с тобою? Что о нас подумают? Как я тебя представлю своей сестре, своим знакомым?.. А Леонид Антоныч — мужчина представительный, с положением. Куда пойти, где показаться — и всегда мужчина есть. И все люди видят, что он у меня один и тот же, постоянный, как у всех нормальных женщин. Я же не какая-нибудь там шаболда, которая вечно меняет мужиков. Я женщина верующая, и у меня есть свои устои… А с таким мужчиной, как мой Лёня, мне не стыдно.