Латинская Америка. От конкистадоров до независимости

С началом добычи золота и алмазов колониальный гнет усиливается, создается специальный административно-фискальный аппарат. По подсчетам бразильских исследователей, в колонии было добыто более 1000 т чистого золота, за 300 лет — с XVI по XVIII в. в Европу было вывезено более 50 % всего золота^{238}. Португальцы вывезли из Бразилии, кроме того, много серебра, алмазов и драгоценных камней.

Экономический гнет португальцев сопровождался грубым подавлением всяких попыток оживления культурной жизни в Бразилии. Когда в 1706 г. в Ресифи из метрополии было завезено печатное оборудование и организована маленькая типография для печатания официальных объявлений и церковных проповедей, уже 8 июня того же года последовало особое королевское распоряжение, положившее конец этому начинанию. В нем говорилось: «Конфисковать напечатанное и указать хозяевам печатни и служащим в ней, дабы впредь они не печатали и не дозволяли другим печатание книг либо отдельных бумаг».

То же случилось в Рио-де-Жанейро в 1746 г., когда сюда из Лиссабона прибыл старый печатник Антониу Исидору да Фонсека с типографским оборудованием. Он едва успел отпечатать книжку епископа Антониу ду Дестерру «Повествование о восшествии» на 17 страницах, как тут же приказом из португальской столицы было повелено упразднить типографию, сжечь ее оборудование, «дабы не распространять идеи, которые могут быть противны интересам государства»^{239}.

И все-таки стремление к развитию интеллектуальной жизни существовало. Проявлялось оно в организации разного рода литературных ассоциаций, первой из которых была так называемая «Бразильская академия непризнанных», возникшая в 1724 г. В 1736 г. в Рио-де-Жанейро 140 была учреждена «Академия счастливых», а в 1752 г. — «Академия избранных». В Баии в 1759 г. возникла «Бразильская академия возродившихся»^{240}. Судьба этих «академий» была плачевна. Мало того, что они не имели каких-либо перспектив выхода к обществу, будучи лишены возможности публикаций своих трудов, — эти эфемерные ассоциации в любой момент могли подвергнуться преследованиям со стороны колониальной администрации. Так случилось с последней из них — «Бразильской академией возродившихся». Инициатором ее создания был некто Жозе Маскареньяс, просвещенный чиновник. В состав «академии» вошли 40 монахов — бенедиктинцев, кармелитов, францисканцев, каноники, чиновники из числа наиболее образованных, офицеры. Занятия их, проходившие в колледже кармелитов, были весьма невинны: декламировались сонеты на латыни, португальском, итальянском и французском языках. В сентиментальном духе, свойственном эпохе, в них использовались местные сюжеты: индейцы, молящиеся за здоровье короля, основание города Сан-Салвадор-ди-Баия, полулегендарный эпизод о дарении земли Баии индейским вождем Парангуансу португальскому королю. Один из членов «академии» представил список благочестивых индейцев. Эти «нативистские» сюжеты, в которых фигурировали «хорошие индейцы», как раз и были вменены в вину членам «академии», как «могущие быть воспринятыми враждебными для португальцев»^{241}. Жозе Маскареньяс был препровожден на остров Санта-Катарина и заключен в тюрьму, а «Академия возродившихся» распущена.

Неудивительно, что первые три четверти XVIII в. не отмечены сколько-нибудь значительными научными сочинениями. Среди немногих появившихся тогда выделяется лишь труд Себастьяна Роша Питы «История Португальской Америки», опубликованный в 1730 г. и принесший автору репутацию крупного историка. В Баии Жозе Антониу Калдас в 1759 г. написал адресованный королю труд, озаглавленный «Общий обзор всех частей данного капитании Баия со времени открытия до сего 1759 года». Он до сих пор является важнейшим источником для изучения экономической истории этого бразильского штата^{242}.

Открытие месторождений золота в районе Минас-Жерайс оказало сильнейшее влияние на многие стороны жизни в колонии. Прежде всего зона активного освоения территории Бразилии сместилась с побережья во внутренние районы. Бразильский историк Р. Помбу пишет: «Как только весть об открытии этих месторождений распространилась в Бразилии и Европе, туда ринулся бесчисленный поток иммигрантов, словно весь мир был охвачен каким-то безумием, заставлявшим бросать все и спешить в районы приисков. Правительство тщетно принимало различные меры, пытаясь преградить путь этой стремительной людской лавине, ринувшейся в золотоносные районы страны. Не было никакой возможности воздвигнуть такие преграды, которые задержали бы этот человеческий поток»^{243}.

Естественно, что «золотая лихорадка» охватила прежде всего саму Бразилию, докатившись до капитаний северо-востока и вызвав длительное и значительное перераспределение населения страны, массовую миграцию, последствия которой ощущались и спустя многие десятилетия. Массовая миграция в Бразилии вызвала упадок прежде процветавшего сельского хозяйства, основанного на возделывании сахарного тростника и его переработке. Сокращались плантации, останавливались энженью, пустели скотоводческие фазенды в прибрежных районах. На поиски новых месторождений золота отправлялись из портовых городов терявшие свой привычный промысел ремесленники и торговцы; даже чиновники колониальной администрации, солдаты и офицеры колониальных войск бросали свои посты и уходили искать новое Эльдорадо в глубь страны.

Тем временем в районах приисков португальская корона установила строжайший контроль за добычей золота, стремясь предотвратить его утечку и направить золотой поток в королевскую казну. На приисках были учреждены специальные интендантства, подчиненные непосредственно Лиссабону, границы золотоносных районов были закрыты и патрулировались специальными полицейскими отрядами. Особое наблюдение велось за тем, чтобы собрать в пользу казны так называемую «королевскую пятину», поскольку по старинному португальскому праву собственность на все недра земли принадлежала королю. Сбором королевской пятины и другим надзором за добычей золота ведали специальные чиновники — «проведоры», обладавшие большими полномочиями и учитывавшие все добытое золото, которое вначале должно было сдаваться в плавильни и уже затем в виде слитков распределялось согласно действовавшим королевским законам. Контрабандная торговля золотом или сокрытие его считались тягчайшим преступлением и карались сурово — смертной казнью с конфискацией имущества, причем две трети золота отходили в королевскую казну, а одна треть — доносчику.

В тех же районах, где добывалось золото, т. е. в Минас-Жерайсе, как мы уже говорили, около 1724 г. были найдены и значительные месторождения алмазов, больше всего их промывалось в районе Диамантины.

Быстрое развитие золотых и алмазных приисков в капитании Минас-Жерайс обусловило перемещение сюда значительного числа черных рабов, поскольку именно негры с их выносливостью оказались незаменимой рабочей силой на трудоемких работах по добыче драгоценного металла и драгоценных камней. Золотопромышленники перекупали черных рабов за огромную цену. В Минас-Жерайсе в течение XVIII в. быстро увеличивается негритянское население. Уже в 1718 г. здесь насчитывалось 36 тыс. негров, а по проведенной в 1766 г. переписи, в Минас-Жерайсе проживало 166 996 негров, 32110 метисов и 70 664 белых^{244}.

В районе Минас-Жерайса происходит и заметное оживление культурной жизни, так как сами условия активной деловой атмосферы резко отличали этот край от остальной части Бразилии. Постоянно сообщаясь через Рио-де-Жанейро с Европой, этот район мало-помалу приобщался к напряженным ритмам идейной и культурной жизни бурного XVIII в. «Экономическое развитие горнорудного края… вызвало пышную цивилизацию, монументальные остатки которой возвышаются и поныне, одновременно поражая и очаровывая нас. Возвышенные и утонченные памятники этой цивилизации, затерянной в нескольких сотнях километров от морского побережья, говорят о своеобразии ее интеллектуальной жизни»^{245}.

Особые условия в Минас-Жерайсе способствовали возникновению и быстрому развитию городов, где бурлила подлинная «городская жизнь с ее социальными обычаями, нравами, семейными собраниями, общественными отношениями, со своими литературными проявлениями»^{246}. В этих городах оседала известная доля добываемых в крае несметных богатств, что позволяло возводить здесь внушительные и нарядные здания. Да и материальный быт разбогатевших в Минас-Жерайсе людей приближался к европейскому быту той эпохи. Высший слой общества, сложившегося в этом районе Бразилии, — владельцы приисков, высокопоставленные чиновники королевской администрации, офицеры местных войск, землевладельцы и скотоводы с основанных в ближайшей округе новых фазенд, обеспечивавшие необходимыми продуктами растущее население, — вполне следовал европейской моде, разве что с некоторым опозданием. Через Рио-де-Жанейро в Ору-Прету, Диамантину и другие стремительно выраставшие города Минас-Жерайса прибывали модные товары с европейских мануфактур — шелковые чулки, тонкие льняные сорочки, камзолы из шелка и голландского сукна. Из Европы ввозились и некоторые особо изысканные продукты питания — сыры, масло, окорока. Просторные жилища украшались зеркалами, картинами итальянских мастеров, роскошными ложами, стульями в бронзе и с гнутыми ножками. Белье укладывалось в комоды резного дерева. Столовое серебро из Португалии и Англии, драгоценные сосуды из Индии располагались в застекленных буфетах. Нередко в салоне красовался клавесин.

В Ору-Прету, Конгоньяс-ду-Кампу, Сан-Жоан-дел-Рей сформировалась самобытная архитектура бразильского барокко, строились церкви, поражающие особой пластичностью, богатством цвета, пышностью лепнины и резного декора. Здесь, пишет советский искусствовед Т. Кочурова, «зарождается национальное бразильское искусство, основанное на традициях барочной архитектуры и скульптуры северной Португалии, но приобретшее самобытность в интерпретации местных мастеров»^{247}. В Минас-Жерайсе той поры работает Мануэл Франсиско Лисбоа и его сын Антонио Франсиско Лисбоа (ок. 1730–1814), один из самых выдающихся мастеров Латинской Америки колониального периода. В истории бразильского искусства он известен также под именем Алейжадинью (уродец). Жизнь этого удивительного мастера, которого французский писатель Андре Мору а назвал «Эль Греко-мулатом», глубоко трагична, но, несмотря на тяжкие увечья рук, он создал множество прекрасных скульптурных произведений, а также многочисленные прекрасные постройки, вполне проявив свой необычный гений и в зодчестве. Советский искусствовед Н. А. Шелешнева пишет: «Архитектурные работы Алейжадинью знаменуют собой высшую ступень бразильского барокко, в них сконцентрирован новый, отличный от португальского характер возникавшей бразильской нации. Небольшие по размерам, исполненные ясной гармонии, с плавно перетекающими архитектурными объемами, округлыми башнями, обрамленными орнаментальной лепниной, порталами и светлыми интерьерами, украшенными изысканной резьбой, его постройки составляют органический ансамбль с природой (церковь Сан-Франсиску-ди-Ассиз, Ору-Прету). В барочных зданиях Алейжадинью было много от рокайльной декоративности, что вообще характерно для архитектуры штата Минас-Жерайс второй половины XVIII в.»^{248}.

Этот период отмечен подъемом музыкальной культуры в Бразилии, и прежде всего в Минас-Жерайсе. Латиноамериканские музыковеды (например, Фр. К. Ланге) применяют к истории музыки и исполнительского искусства Бразилии второй половины XVIII в. термин «музыкальный мулатизм», поскольку все существовавшие тогда музыкальные коллективы состояли из мулатов, достигавших порой высокого профессионализма. Обычно число участников этих оркестров было 12–14, редко –16. Играли на струнных (скрипка, альт, трехструнный контрабас) и духовых (труба, рожок, флейта) инструментах. Иногда использовались ударные. Исполнялась не только церковная, но и светская музыка. В бразильских музыкальных архивах, относящихся к этому периоду, находят фрагменты произведений Моцарта, Боккерини, Плейеля и других известных европейских авторов. Упомянутый Фр. К. Ланге разыскал здесь партию скрипки из квартета Гайдна оп. 1, № 3, переписанный в 1794 г. неким мулатом Масиэлом да Крузом.