Латинская Америка. От конкистадоров до независимости

Знакомство с передовой литературой обусловливало критическое восприятие колониальной действительности Венесуэлы XVIII в., осознание пагубности для развития страны существовавших многочисленных экономических и политических запретов и ограничений. Формировалось новое поколение критически мыслящих, озабоченных дальнейшими судьбами своей страны людей, подобных воспитателю Симона Боливара Симону Родригесу, Андресу Бельо, Хосе Мигелю Сансу. Это были люди, говоря словами советского историка А. З. Манфреда, «принадлежавшие к беспокойному племени неудовлетворенных… Мир, который окружал их, его общественные институты, социальные отношения, законы, право, мораль — все представлялось им несовершенным; они все брали под сомнение, осуждали и критиковали»^{165}.

А между тем испанский просвещенный абсолютизм, по-новому расценивая место Венесуэлы в экономике колониальной империи, проводил некоторые преобразования, отражавшие возросшее значение этой страны. Венесуэла была выделена в отдельную политико-административную единицу — генерал-капитанство; здесь были учреждены интендантство и консуладо (торговая палата). И, наконец, в Каракасе в 1721 г. был основан университет «по образцу и с полномочиями университета Санто-Доминго»^{166}, что должно было отвечать не только интересам церкви, но и потребностям колониальной администрации в грамотных чиновниках, судьях и т. д. В созданном почти на два века позднее университетов в Мехико и Лиме Каракасском университете отпрыски местной креольской аристократии изучали по преимуществу теологию, церковные каноны, философию, каноническое и гражданское право, латинскую грамматику и музыку. Лишь в 1763 г. на пожертвования граждан Каракаса в университете была учреждена кафедра медицины, где изучались начала гигиены, физиологии, патологии, терапии и паразитологии, доктрины Галена, Гиппократа и Авиценны. Помимо теоретических занятий, студенты-медики проводили четыре года практики в больницах. Обучение здесь велось «без анатомических моделей и таблиц, без учебников, что не обеспечивало глубины знаний»^{167}.

Наиболее передовые профессора университета не раз предпринимали попытки приблизить систему преподавания к острым практическим вопросам, которые в тот период каждодневно ставила оживлявшаяся экономическая и общественная жизнь колонии. Так, ректор Хуан Агустин до ла Торре в 1790 г. просил у королевской администрации разрешения преподавать в университете математику. Восемью годами позже падре Андухар представил в консуладо проект введения академического изучения физики, ботаники, естественной истории, рисунка и агрономии, в чем ему было отказано.

В целом же университет в Каракасе не смог стать центром культурной жизни, распространения образованности. «Из-за своего догматического характера в религиозном смысле, ограниченного — в социальном и дискриминационного — в расовом революционные философские идеи в университете не могли распространяться. Университет представлял собой учреждение… служившее бастионом самого консервативного колониального мышления», — пишет венесуэльский историк^{168}.

Мигель Хосе Санс, близко знакомый с положением дел в университете накануне провозглашения независимости, писал: «Представляется, что вся наука ограничивается латинской грамматикой, аристотелевой философией, установлениями Юстиниана… да теологией»^{169}.

Стремление передовой части венесуэльского колониального общества к подлинно современному по тем временам образованию находило другие пути. Во второй половине XVIII в. в Венесуэлу, как и в другие колонии в Америке, проникает характерный для «века Просвещения» в Испании тезис о «полезных науках». Так, испанский просветитель Кабаррус призывал к изучению «предметов только точных, полезных и практических». Вслед за ним Ховельянос писал о первоочередной важности «тех наук, которые называют полезными, поскольку именно они способствуют процветанию государств… математики, минералогии и металлургии, экономики». «Без этого, — отмечал испанский просветитель, — никогда не будут совершенствоваться должным образом ни сельское хозяйство, ни ремесла, ни торговые дела»^{170}.

В Венесуэле первые шаги к организации изучения «полезных наук» связаны с именами наиболее образованных военных из испанских или из местных, так называемых «милиционных», войск. Начало изучения математики относится к 1760 г., когда полковник корпуса инженеров Николас де Кастро просил и получил разрешение у губернатора Каракаса на учреждение в своем доме «Академии геометрии и фортификации», где, правда, пополняли свое образование исключительно офицеры. Годом позже Мануэль Сентурион, капитан артиллерии из Ла-Гуайры, организовал «Военную академию математики». В 1808 г. в Каракасе появляется Инженерная школа, где ее основатель полковник Томас Мирес преподавал основы арифметики, алгебры, геометрии, топографии, гражданского строительства, черчения и картографии^{171}.

И, наконец, в самый канун провозглашения независимости возникает Школа мореплавания в Ла-Гуайре. 14 июня 1811 г. «Газета де Каракас» (первое периодическое издание Венесуэлы) напечатала программу занятии школы, а через три дня — уведомление о том, что занятия в ней начнутся 1 июля под руководством лейтенанта флота дона Висенте Паррадо и дона Педро Мариа Иглесиас, которые будут обучать 26 молодых людей три часа утром и три часа днем^{172}.

К XVIII в. относятся первые шаги венесуэльской литературы. Отсутствие печатного дела обусловило тот факт, что первые литературные произведения, появившиеся в Венесуэле, оставались в рукописях и местное общество знакомилось с ними на устраивавшихся в домах местной знати тертулиях, где, помимо музицирования, любительских спектаклей и других развлечений, происходили и литературные чтения. Среди первых литературных произведений венесуэльских авторов следует отметить историко-хроникальную «Историю завоевания и заселения провинции Венесуэла» X. Овьедо-и-Баньоса (1659–1738), анонимную поэму «Эпическая черта» (1743), повествующую об отражении атаки английского флота; описание страны в книге «Зрелище Каракаса и Венесуэлы» францисканского монаха Б. X. Терреро (1735–1802). Идеи Просвещения нашли отражение в сатире В. Салиаса «Война врачей» (начало XIX в.), в драме X. Д. Диаса «Инес», в стихах X. А. Монтенегро, в публицистике М. X. Санса.

Уже в начале XVIII в. в Венесуэле появляются мастера живописи, творчество которых формируется под влиянием испанских традиций и так называемой школы Боготы. В историю венесуэльского искусства вошли такие мастера, как Франсиско Хосе де Ларма-и-Вильегас, именуемый в документах эпохи «маэстро профессор искусства живописи», а также Хуан Педро Лопес, дед Андреса Бельо, зрелые работы которого относятся уже ко второй половине XVIII в. Искусствоведы ценят в многочисленных живописных полотнах Лопеса «грацию, тонкость, выразительность, изящество рисунка, изысканность композиции». Его влияние чувствовалось в работах современных ему мастеров не только Каракаса, но и других городов страны. Хуан Педро Лопес был известен также как скульптор и ювелир.

Возникновение значительных состояний у местных креолов-землевладельцев, которые в Венесуэле назывались «мантуанос», обусловило расцвет не только церковной, по и гражданской архитектуры. В Каракасе и Ла-Гуайре по их заказам строятся обширные особняки с богато украшенными в стиле барокко порталами, колоннами, арками, балконами. Посетивший Венесуэлу на рубеже XVIII–XIX вв. А. Гумбольдт писал: «Улицы в Каракасе широкие и прямые и пересекающиеся под прямым углом, как во всех городах, основанных испанцами в Америке. Дома большие и выше, чем им следовало бы быть в стране, подверженной землетрясениям. В 1800 г. площади Альта-Грасия и Сан-Франсиско имели весьма привлекательный вид»^{173}.

А. Гумбольдт писал также: «В Каракасе восемь церквей, пять монастырей и театральный зал, вмещающий от 1500 до 1800 человек. В мое время (в 1800 г.—В. С.) он был устроен таким образом, что партер, где мужчины сидели отдельно от женщин, не имел крыши. Можно было одновременно смотреть на актеров и на звезды»^{174}. Этот театр был построен в 1784 г. и назван «Колисео». По описанию другого современника, он имел партер, двойной ряд лож, среди которых особо нарядная — для губернатора и членов городского совета. Театр освещался сотнями больших и малых масляных светильников. Среди богатого убранства особо выделялся расписной занавес с изображением Аполлона на Парнасе. В «Колисео», располагавшем хорошей бутафорией, декорациями и костюмерной, выступала постоянная труппа^{175}. Здесь давали произведения А. Бельо, написавшего пьесу «Утешенный Каракас», Ф. Сальяса, X. Доминго Диаса, а также европейских авторов, большей частью переводившиеся А. Бельо.

Ко второй половине XVIII в. относится и расцвет музыкальной культуры в Венесуэле, который музыкальные критики (в частности, Эдуардо Лира Эспехо) называют «венесуэльским музыкальным чудом». Средоточием этого «музыкального чуда» стала так называемая школа Чакао, организованная одним из членов семьи Боливар, священником Педро Паласиос-и-Сохо, в окрестностях Каракаса и представляющая собой музыкальное учебное заведение, давшее много хороших музыкантов. Там же, в Чакао, в 1750 г. была создана «Филармоника» — первый в Южной Америке концертный оркестр. Школа Чакао на многие годы стала местом музыкальных и вообще культурных досугов креольского общества Каракаса.