Лазарит

Белобрысый Освальд объявил, что побывал в порту и видел, что лоханку с Кипра уже почти починили. И это значит… Он не договорил, потому что вспыльчивый Томас чувствительно пнул его в бок: что, парень, не терпится в Святую землю?

— Ты, наверно, забыл, что наш долг — доставить миледи к ее брату. В этом мы поклялись, покидая Незерби, — проворчал Освальд.

— Ты, должно быть, хочешь, чтобы все мы сгинули в морской пучине? — проворчала Годит. И тут же повернулась к рыцарю с приветливой улыбкой: — Не желаете ли, сэр, еще кусочек рыбы?

Рыжий Эйрик попивал вино и рассуждал, что хорошо бы остаться тут навсегда: разводить пчел, торговать медом. Он даже согласен ходить с молодой женой в церковь к этим схизматикам и выстаивать нескончаемо длинные ромейские службы. Рыжему было наплевать — вопросы веры его занимали меньше всего, зато Саннива от этих слов даже всплеснула руками, и Эйрику пришлось заверить ее, что насчет церкви он сболтнул, не подумав.

Поздно ночью, когда Мартин с Джоанной лежали, отдыхая после первой любовной схватки, молодая женщина приподнялась и спросила: как долго они смогут наслаждаться своим счастьем?

Мартин смотрел на нее, озаренную светом фитилька, плававшего в плошке с маслом: темная масса волос окутывала Джоанну почти всю, но его губы знали каждую ее родинку, каждый изгиб, все потаенные уголки. Восхитительное тело, восхитительный аромат — светлая кожа англичанки пахла сладкими сливками…

— Ты сама догадываешься, как поступит Обри, если прибудет в лагерь под Акрой и не найдет там свою жену.

Джоанна опустила голову на его плечо и вздохнула.

— Теперь я даже не представляю, как смогу жить с Обри. С ним я словно спала всю жизнь, а ты меня разбудил. Но если у нас с тобой нет будущего…

Он прижал палец к ее губам.

— Тише, любимая. Это запретная тема.

— Назови меня так еще раз…

Он повторил:

— Любимая…

А потом доказал, насколько она любимая, доведя ее сперва до стонов, потом до всхлипывания и, наконец, до счастливого крика.

Утром Джоанна с затаенным волнением сообщила, что вернувшийся с рынка Бритрик утверждает — за ночь море успокоилось. Во взгляде ее была тревога. Да, им следовало покинуть это благословенное место, и немедленно, но ни ему, ни ей этого не хотелось. Мартина ждало порученное ему дело, но он решил позволить себе немного предаться лени перед тем, как взяться за него по-настоящему. Ведь что такое лень? Всего лишь борьба с самим собой. Но с собой бороться трудно — легче договориться.

И вместо того, чтобы готовиться к отплытию, Мартин предложил Джоанне прогуляться по округе.

Это была далеко не первая их прогулка. Они немало бродили по окрестностям. Побывали в апельсиновых рощах на землях расположенного неподалеку монастыря, поднимались по склону и на гору Химера вблизи Олимпоса, где Мартин показал Джоанне языки неугасимого пламени, вырывавшиеся из расщелин. [103] Согласно преданию, некий древний герой одолел здесь страшное огнедышащее чудище и завалил его тушу камнями, но изрыгаемое побежденным монстром пламя по сей день прорывается на поверхность сквозь трещины в камне. Джоанну пугали эти россказни, а Мартин успокаивал ее, говоря, что раз у подножия горы поселились монахи, никакая языческая Химера не посмеет вырваться на свет Божий.

103

Гора Химера в Турции — единственный в мире горный массив, на склоне которой круглый год горит огонь естественного происхождения. Из трещин на ее склоне выходит газ метан с примесью соединения, которое воспламеняется на воздухе. Таких природных факелов — несколько десятков. Место это известно с глубокой древности, и газ там горит в течение нескольких тысяч лет.

Порой влюбленные забредали на дальние склоны, алевшие от множества горных маков, которые приводили Джоанну в восторг. Она бегала по лужайкам, сплетала из хрупких цветов венки для себя и для Мартина. И как же она была забавна в своей радостной беспечности, как очаровательна в венке из алых маков на темноволосой головке! Оба они были счастливы и бездумны, как духи этих мест…

На этот раз они отправились вдоль морского побережья.

Море и в самом деле утихло; вблизи оно казалось бирюзовым, но чем дальше от берега, тем гуще и темнее становилась его синева. Мартин подбирал плоские гальки и показывал спутнице, как следует их бросать, чтобы они несколько раз подпрыгивали, касаясь воды. Порой от его броска камешек улетал так далеко, что Джоанна не могла сосчитать, сколько раз он подпрыгнул. Зато у нее самой выходило не слишком ловко — и все потому, что отчаянно мешали длинные рукава блио.

Проезжавший мимо на ослике длиннобородый монах так засмотрелся на них, что едва не свалился с седла.

Молодые люди расхохотались. Все веселило их, все вокруг казалось радостным. Тропа, шедшая вдоль моря, начала подниматься вверх, скалы здесь подступали к самой воде. Джоанне, пробиравшейся вслед за Мартином по осыпям, пришлось подобрать нижний край своего длинного блио.

Впереди, в расщелине скалы, нависая над обрывом, росла искривленная морскими ветрами сосна. Мартин вынул из-за пояса бич, ловким движением захлестнул его конец за ствол дерева и, просунув руку в петлю на кнутовище, под испуганный визг Джоанны пронесся над пропастью и вспрыгнул на каменный выступ, находившийся чуть ли не в двадцати футах от того места, где они стояли. Оттуда открывался пологий спуск к укромной бухте. Вернувшись тем же путем обратно, он предложил спутнице спуститься к морю. Но для этого нужно было вместе пролететь над скальной расщелиной.

— Не боишься? — спросил Мартин, крепко обнимая Джоанну.

— С тобой я ничего не боюсь! С тобой я летаю… Ах! — воскликнула она, когда в следующее мгновение они вместе пронеслись над пропастью и оказались на противоположном уступе.

Бухта, с обеих сторон замкнутая отрогами скал, уходящими в море, была совершенно пустынной, если не считать огромных морских черепах, которые при появлении людей стали сползать в воду. Джоанне они показались такими потешными!

Мартин бросил на гальку свою накидку, и они долго сидели, обнявшись, и беседовали. Джоанна сказала, что, покидая Англию, не могла даже предположить, что будет так счастлива, как сейчас. А ведь когда она поднялась на корабль в порту Хариджа, то едва не разрыдалась. Проводить ее собралась вся семья — родители, братья с женами, сестра-аббатиса. Но слезы застили ей глаза, и она отворачивалась, чтобы скрыть их.

— Ты скучаешь без близких? — спросил Мартин.

— Каждый человек грустит о тех, кого оставил дома, — со вздохом произнесла она. — И ты тоже. Я знаю это, хоть ты и не любишь говорить о своем прошлом. Порой мне кажется, что ты что-то скрываешь, — заметила она после секундного раздумья. — А когда я спрашиваю, ты или отмалчиваешься, или…

Мартин не дал ей закончить, замкнув уста Джоанны поцелуями, а затем нежно, но настойчиво уложил ее на накидку.

Зашелестела торопливо сбрасываемая одежда, шепот смешивался с легкими стонами. Тела любовников сплелись, на берег укромной бухты с легким плеском набегали волны, а сверху падала тень изогнутой сосны…

Потом Мартин увлек ее в море. Джоанна прежде и представить не могла, что можно плескаться вот так — нагишом, словно во дни сотворения мира, когда на земле были только Адам и Ева… Когда же ее рыцарь отплыл слишком далеко, это испугало молодую женщину, и она принялась звать его вернуться.

Однако Мартин, удалившись от берега, внезапно увидел то, что должно было положить конец их райской жизни.

Большая галера, раскинув паруса и мощно работая двумя рядами весел, показалась из-за дальнего мыса и теперь разворачивалась, направляясь к берегу. На буксире за галерой следовал потрепанный бурей большой корабль. Даже издали было видно, что одна из мачт корабля сломана, а корпус сидит слишком низко — значит, в трюмах полно воды.

— Мартин, возвращайся же! — звала с берега Джоанна, натягивая одежду прямо на мокрое тело. — Ты сумасшедший! Плыви к берегу!

Он еще какое-то время помешкал, покачиваясь на волнах и следя за тем, как в четверти мили от гавани Олимпоса команда галеры начала убирать паруса. Набрав полную грудь воздуха, Мартин ушел под воду — холодная и темная пучина приняла его, а затем отпустила. Он вынырнул, перевел дух и вдруг понял: вот и все. Их с Джоанной время закончилось.

Он не обмолвился ни словом о галере, пока она растирала его мокрое тело и подавала тунику.