Льдом и мечом

— И Тиморис потерял голову из-за амулета, — поддакивает Эгорд.

— Ну… эээ… если честно, — мнется Тиморис, — амулет я потерял еще днем…

Физиономия воина отворачивается, словно вот-вот получит по зубам.

Долгая пауза, Эгорд даже слегка трезвеет, взгляд втыкается в героя-любовника, гурмана и пьяницу.

— Понятно, — вздыхает Милита, машет кистью в сторону Тимориса. — Этот по своей дурости…

— Эй, — обиженно тянет воин, — могла бы похвалить за откровенность!

Эгорда опять забирают мрачные размышления, призрачная ткань воспоминаний и страшных дорисовок фантазии липнет к зрачкам синеватой тиной. Что та тварь сделала с Наядой?.. Непослушный пугливый человечек бродит по пещерам извилин, размазывает на стенах жуткие сцены: вот девушка в окровавленном платье разорвана, части валяются по всей комнате, а вон толпа сельчан сжигает Наяду на столбе…

Тело скручивает боль.

Жилы вздуваются, Эгорд слышит свой крик и крики спутников. Из пленников вылетает нечто зыбкое и черное, как зола, потоки вещества утекают в пасти каменной гидры, каким-то образом проникают в сферу, чернота в ней оживает, словно в чан с водой вливают новые порции жидкости.

Троица приходит в себя, говорить можно, но до омерзения не хочется разлеплять искусанные губы.

— Только не это, — стонет Тиморис. — Мы как те жрецы в осадной башне…

— Ты о чем? — Милита выплевывает холодную темную кровь.

— Видели такое, — тяжело дышит Эгорд, рука порывается стереть с лица пот, но упирается в стенной браслет. — Темные маги держали в заточении жрецов света, высасывали силу.

— Вот как, — говорит Милита в пустоту. — Значит, мы — дойные коровы.

— Не хочу. — Тиморис чуть не плачет. — Будем пускать слюни, как те несчастные… За что?! Лучше бы сразу убили…

— Зато живые, — ядовито выдавливает немертвая. — Пить надо меньше! И под юбки не лезть.

— Эгорд, что делать?! — Тиморис глядит умоляюще.

Из сферы вытекают черные ленты энергии, сплетаются высокие тучи, из дыма выходят трое в просторных одеяниях такого же цвета.

У самого ряженого рогатый посох, еще более рогатый шлем, ткань вышита остроугольными символами из драгоценных ниток, на шее амулет в виде паука, выцветшие глаза — две полоски равнодушия. Двое других попроще, без узоров, посохов, рогов и прочих пышностей. Один лысый, нет даже бровей и ресниц, только натянутая на череп кожа, глазки как бусинки, но ярости в них хватит на десятерых. Другой слегка растерян, будто не знает, куда попал, волосы как охапка прогнившей соломы.

Темный Орден. Два мага и архимаг.

— Ах вы черви, моль грязнокрылая! — взрывается Милита, оковы трещат болтами, стена грозится не выдержать. — Дармовой силы захотели, да? Ублюдки, рожи беззубые…

— Жучары, силенок чужих захотели, своих-то нет даже на девок! — задорно поддерживает Тиморис.

Лысый таращит глаза, один на Милиту, другой на Тимориса, хотят сорваться из глазниц, накинуться как бешеные псы. Косматый в позе хозяина ситуации, подвешивает улыбку, ладони скрипуче потирают друг друга.

Архимаг точно статуя, в глазах надменный лед, спокойствие царя природы, созерцающего букашек, кажется, что смотрит сверху, хотя пленники висят выше.

— Дань вежливости, — оглашает тоном графа. — Хотим поблагодарить за силу, она сослужит нам великолепным подспорьем. Вы видите нас первый и последний раз, отныне и до смерти будете здесь. Не пытайтесь вырваться, оковы зачарованы. Прекрасный набор: повелитель льда, девушка-лич и… никто. От него толку мало, следовало убить, но это наш знак благодарности, чтобы вам двоим не было скучно.

— Эй! — обижается Тиморис. — Кого нужно убить, так это…

— Ваша сила поможет завершить великое дело. — Архимаг невозмутим. — Прощайте. Братья, не задерживайтесь долго.

Превращается в черное облако, дым впитывается сферой.

— Стойте! — кричит Эгорд, маги уже поворачиваются к сфере.

— Чего тебе?! — рычит лысый, челюсти громко щелкают.

— Что с девушкой, которая была со мной?

— Не знаю и знать не хочу!

— А-а, эта… отшельница, — беззаботно отмахивается лохмач. — А что ей сделается? Жива, здорова, из местных лет сто никто не умирал, разве что младенцы. Деймус в наказание заставил перемыть всю посуду после пирушки. Управится за день, вернется на мельницу, все дела. Доволен?

С сердца падает скала, грудь наполняется воздухом легко, за такую весть Эгорд готов темному магу расцеловать полы сутаны, да железо мешает. Даже согласен на вечность в крепости, лишь бы знать, что с Наядой все хорошо, сидит в мельнице, слушает гул жерновов, смотрит на переливы океана и неба…

Приходит догадка, что эти трое магов не всегда были темными. Характеры не самые худшие, от нынешней Милиты яда больше. Да и Наяда говорила, что маги избавили от болезней, дали урожаи и долгие года жизни. А темные маги не умеют лечить, растить и вообще создавать. Скорее всего, бывшие жрецы света.

— Хватит болтать, идем уже! — Лысый дергает за рукав словоохотливого коллегу.

— Ну куда же вы? — протягивает Милита жалобно и с каким-то странным томным оттенком. — Побудьте немножко, прошу, нам же страдать целую вечность, в страхе, одиночестве…

Длинноволосый маг пробегает по девушке взглядом раз-другой, чешет подбородок.

— А что, можно и побыть.

— Тебе что, нечем заняться?! — накидывается лысый.

— Да ну тебя! — Косматый с улыбкой отталкивает злыдня, сандалии стучат на пути к Милите. — Видишь, дамочке страшно, надо успокоить…

— Да… — постанывает Милита. — Успокоить, убаюкать, как ребенка… Кстати, а почему здесь ни одного ребенка? Так грустно, люблю детишек, а понянчиться не с кем…

— Эта сказка страшная, девочка, вряд ли понравится.

— Жалко детишек, — ноет Милита, — я должна знать, сердце не на месте…

Лысый хватается за череп, глаза к потолку:

— Ямор его дери, наложниц ему мало!

— Ты уже знакома с Ударагом, — говорит длинноволосый, пальцы теребят краешек плаща Милиты.

— С кем? — Девушка медленно, но непрерывно изгибается.

— Существом, что пленило вас троих.

— Да, близко знакомы, — шепчет Милита. — Хватка у него будь здоров.

— А когда-то был человеком. Мы превращаем младенцев в саффлов, так они называются. Удараг — их предводитель, одно из наших лучших творений. Жаль, не все дети выживают после трансформации, но ничего не попишешь.

— Да, грустно, — хныкает Милита. — Чувствую себя в этих оковах никому не нужной, беспомощной… Если кто решит сделать со мной что-то… непотребное, даже не смогу воспротивиться…