Леди без страха

Но, кажется, на этот раз Мануэль Де Ла Серта сумел удивить меня.

— Ты до сих пор думаешь, что нашу мать убил какой-то там неизвестный злодей, который долгие годы провел в тени? — с насмешкой спросил младшего брата Мануэль.

Я замерла, плохо понимая, что вообще происходит сейчас.

— В лучшем случае Дарроу просто не пожелали спасти нашу мать. В худшем — они же ее и убили. В доме все это время жила та старая ведьма, Шарлотта. Разве так уж сложно было ей убить? Я уже практически не сомневаюсь, что это была месть. Месть за ранение леди Евы. Ты же помнишь, что говорил лорд Дарроу о неприкосновенности его семьи.

У меня голова пошла кругом от таких выводов. Вот скажите на милость, как можно из предпосылок, что имел Мануэль Де Ла Серта, додуматься до подобной глупости?

— По-твоему, и прокляли тебя Дарроу, что ли? — не утратил разумного скептицизма Теодоро, не спешивший обвинять отца и меня во всех смертных грехах. — Брат, мне кажется, ты…

Подозреваю, слушала я весь этот бред с совершено неописуемым выражением на лице. Но хотя бы удалось хранить молчание, пусть на язык и просились все ругательства, которых мне было известно немало.

— Проклятье, Теодоро, — перешел на родной язык Мануэль, уже мало обращая на меня внимания. — Они не хотят нам помочь, как ты не понимаешь этого? Лорд Дарроу, Эдвард… Хуже всех из них — леди Ева. Вот уж подлинное чудовище.

Стоило возгордиться от собственной злокозненности. Но пока братья Де Ла Серта так замечательно спорят друг с другом, скромной цыганке самое время уносить ноги.

Одно мне стало совершенно ясно: спасать Мануэля Де Ла Серта мне хотелось с каждым прожитым днем все меньше и меньше. Создатель заповедовал проявлять милосердие, но, вероятно, слишком много во мне было цыганской безудержной крови, мстительной и злопамятной.

— Леди Ева… — снова начал уговаривать взбесившегося брата младший Де Ла Серта.

Слушать тот не пожелал.

— Леди Ева готова была убить меня тогда. Ты помнишь, когда едва не придушила.

Стало обидно едва не до слез. О том, что я спасала этого неблагодарного мерзавца, причем не единожды, Мануэль Де Ла Серта предпочел почему-то не помнить. Все верно. Такого, как он, можно полюбить только с первого взгляда. Стоит узнать получше, как начинаешь испытывать жгучую неприязнь.

Воспользовавшись тем, что братья принялись спорить, я вывернулась и поспешила скрыться в толпе, подхватив цветастые юбки. Главное — добраться до табора, туда этим двум невыносимым и настырным типам хода уже не будет. Рома не пустят чужаков, которые оскорбили их шувани.

— Удирает, — крикнул на иберийском Мануэль и чертыхнулся.

Де Ла Серта опомнились достаточно быстро и теперь неслись следом как два гончих пса и с таким же азартом. Но куда им до меня, истинной дочери улиц, которая знает каждый закоулок столицы как свои пять пальцев. Разумеется, я оказалась в таборе куда раньше, чем они до меня добрались, и юркой белкой скрылась в кибитке тети Шанты.

Через несколько минут снаружи послышались крики и как будто бы звуки драки. Де Ла Серта ориентировались в столице все еще недостаточно хорошо, но бегали, судя по всему отлично.

— Звездочка моя, — заглянула в кибитку тетя Шанта, — там черноглазого твоего могут совсем измордовать. Сказать, чтобы не перестарались?

Я представила, до чего могут дойти рома, защищающие женщину своего табора, и ужаснулась. Люди моего народа — моего второго народа — отличались необузданностью нрава во всем, и в любви, и в веселье… и в гневе. А сочетание необузданной любви и необузданного гнева может обернуться большой бедой, кровью и смертью.

Мысль о смерти Де Ла Серта привела меня едва не в ужас. Как бы ни злилась и ни обижалась я на Мануэля, жизнь его оставалась для меня все также дорога.

— Это же сыновья посла. Тетя Шанта, убивать их никак нельзя. Такое даже отцу без труда не замять.

Да, Мануэль успел изрядно досадить мне, однако отступившие, но, как и прежде живые, чувства не давали мне допустить даже мысли о том, чтобы иберийца изувечили или вовсе убили. Да и здравый смысл напоминал о том, что ничего доброго не выйдет, если знатного иностранца убьют цыгане.

Пришлось выйти, чтобы самой разнять драку.

Члены моего табора слаженно и с полной отдачей избивали гаджо, посмевших оскорбить драгоценную шувани. Де Ла Серта держались неплохо… Насколько можно неплохо держаться двоим против десятерых. Разбитая губа Мануэля принесла мне порцию злого удовлетворения.

Цыгане мстительны.

— Хватит. Хватит, братья, — прикрикнула я, прекращая все это безобразие.

Послушались меня сразу. Мужчины табора отошли в сторону, но так, чтобы в случае чего продолжить. Де Ла Серта смотрели грозно и сжимали кулаки, однако же выглядели при этом несколько жалко. Еще бы. Вдвоем против десятерых. Для такого эпического подвига нужно быть моим отцом, братом или мной.

— Вон подите, гаджо, — зашипела я злобно на иберийцев и уперла руки в бока.

— Ну, прости уже, красавица, — начал умасливать меня Мануэль так сладко улыбаясь, что захотелось проредить его зубы. Хорошие зубы, белоснежные, как у матерого хищника. — Помоги, и уж деньгами мы тебя точно не обидим. Я тебя озолочу.

Ну, хорошо, положим эти два наглеца даже не подозревают, что говорят с дочерью лорда, которая родилась в роскоши, превосходящей, подозреваю, все те блага, которыми обладает маркиз Де Ла Серта, однако — проклятье, — они считают шувани Чергэн любовницей Эдварда Дарроу. Неужели же они думают, что мой Второй стал бы экономить в таком деле?

К тому же цыгане действительно отличаются редкостным златолюбием, но и гордость моего второго народа также общеизвестна. И неужели Де Ла Серта посчитали, будто могут купить гордость и честь цыганки какими-то ничтожными подачками?

— Подавись своим золотом, гаджо. А заодно и всем золотом мира, — отчеканила я, глядя прямо в бесстыжие его глаза. — Не все в этом мире можно купить.

И пусть в каждом слове звучал характерный цыганский выговор, однако же осанка у меня была такая, как полагается леди Еве Дарроу, дочери третьего человека в королевстве.

— А как же человеколюбие? Я о помощи прошу, Чергэн. О помощи. Меня убить пытаются, — воскликнул Мануэль делая опрометчивые пару шагов вперед. Остановили его в ту же секунду.

Собственными глазами видеть, как Де Ла Серта получил оплеуху за наглость, оказалось невероятно приятно. Кажется, общение с этим молодым иберийцем вытаскивает наружу все самые дурные, самые черные стороны моей натуры. Даже жутко немного в какой-то мере.

— Так разве, гаджо, тебе не помогают? — хмыкнула я с издевкой. — Ты не остался без помощи, нам обоим это прекрасно известно, однако же из этих рук принимать помощь ты почему-то не пожелал и пришел сюда, в табор.

К той, которую ты не так давно жестоко и беспричинно оскорбил. Хотя… нет, небеспричинно, разумеется. Цыганская шувани стоит для человека благородного сословия не выше обычной уличной бродяжки. Уличная бродяжка не может обвинять даму в том, что она пыталась купить свое положение ценой жизни и души собственного сына.