Леди, которая любила лошадей

Василиса и присела.

И цветы не вернула.

Лаванда пахла… лавандой. И в былые времена она с тетушкой поднималась сюда, на верхнюю гряду, и Лялю брали, и тетушкину пожилую камеристку, и еще служанок, которые срезали эти вот стебельки, аккуратно складывая их в корзины, чтобы после спустить вниз. И уже дома из стебельков связывали веники, отправляя их сушиться на чердак, а как высохнут, так и собирали букеты.

– Просто подумайте, хотите ли вы заниматься чем-то подобным, - Демьян опустился на землю рядом. Как-то… слишком уж близко.

И одновременно чересчур далеко.

Василиса и не представляла, что такое возможно.

– Если хотите, то… княжна показалась мне разумным человеком. Возможно, чрезмерно напористым, но если вы скажете, что это ваш дом, спорить она не станет.

Нет, не станет.

И даже если обидится на этакое, а она обязательно обидится, потому как сама Василиса определенно обиделась бы, то виду не подаст.

– У нее получится лучше, - сказала она, подумав. – Она точно знает, что делать, чтобы дом был… идеальным. Только…

– Это будет не ваш идеал?

– Именно, - Василиса обрадовалась, сколь точно удалось ему сказать. – Не мой.

– Тогда скажите ей.

– Что не хочу ее помощи?

– Почему? – Демьян щурился, и теперь было видно, что он совсем даже не молод. Не стар, конечно, но и не молод. И еще его определенно нельзя назвать красивым.

И Василиса даже не могла бы сказать, что это новое лицо так уж отличается от старого. То есть, отличается, конечно, но в чем именно, она понять неспособна. И главное, что ей на самом-то деле совершенно безразлично, новое это лицо или прежнее.

Главное, Василисе рядом с этим человеком спокойно.

– Помощи как раз просить не стыдно. Только трудно. Но… помощь – это одно, а делать за кого-то – совсем другое. Просто поймите, чего нужно именно вам.

Если бы…

– Спасибо. Кажется, вы вновь меня спасаете.

– Отдаю долг.

И когда он вот так смотрит, то в голову лезут совершенно неправильные мысли, недостойные женщины взрослой разумной и сдержанной.

Закричал сокол.

И Василиса вздрогнула. А потом ее поцеловали и… и не было дождя и купола, и солнце с небес глядело на них, таких бестолковых смешных людей.

Окутывало жаром.

И одуряюще пахла лаванда. А где-то далеко стрекотали кузнечики… и это тоже имело значение.

Глава 20

По небу плыли облака.

Белые.

Куделькастые. Как будто мелких пуделей погулять выпустили.

– Смотри, вон то, - Василиса подняла руку и указала пальцем на длинное облако. – На крокодила похоже. Ты видел когда-нибудь крокодила?

– Видел.

– Живого?

Они лежали на сухой траве, на старой куртке, от которой пахло табаком и еще дегтярным мылом, хотя Демьян совершенно не представлял, откуда мог взяться этот вот запах. Лежали и разглядывали небо, и облака, и еще тени птиц, что порой мелькали меж облаков и даже выше.

– Живого.

– А где?

– В Москве. Там есть ныне зоосад. И животных много.

– Не бывала, - с легкой печалью произнесла Василиса. – В Москве. И в зоосаду тоже. А крокодилов видела. В Египте их много. И огромные… и еще верблюды. Ты бы знал, как от них воняет! Матушка моя говорила, что это с непривычки, что если бы я решила остаться, я бы привыкла и перестала замечать, что вонь эту, что… остальное.

Она перевернулась на живот и одернула жакет.

– Это странно, да?

– Что?

– Все, - сказала Василиса.

– Пожалуй, - согласился Демьян. И вправду странно, лежать и разглядывать небо. Искать в облаках зайцев или крокодилов вот, как будто ему, Демьяну, снова лет восемь, а то и меньше. Слушать кузнечиков.

Разговаривать… ни о чем.

И пытаться остановить это вот мгновенье странного полудетского счастья, не знающего ни условий, ни условностей, но такого всеобъемлющего.

Хрупкого.

– Нос сгорит, - Василиса коснулась этого носа. – Уже сгорел. У тебя кожа светлая, тебе беречься надо.

– Я берегусь. Обычно.

Сейчас все было необычно.

И место.

И женщина эта невозможная, которая была рядом, руку протяни, и все ж несоизмеримо далеко, слишком далеко, чтобы можно было думать о большем, нежели несколько поцелуев. Не говоря уже о том, чтобы позволить себе это большее…

– А я солнце люблю, - Василиса села и обняла себя за ноги. Брюки обтянули эти ноги слишком уж плотно, и мысли стали… неправильными. Запрокинув голову, она подставила лицо солнечным лучам. И вдохнула раскаленный воздух.

Съехавшая с плеча коса ее упала, коснулась земли, и Демьян, дотянувшись, снял с нее мятый цветок, что запутался в волосах.

– И еще… теперь я, кажется, знаю, каким должен быть дом.

– И каким?

– Солнечным.

Надо было вставать.

И возвращаться.

К конюшням и Вещерскому, который с каждым часом делался все более мрачен. К задумчивому Ладиславу и Никанору Бальтазаровичу, что являлся ежедневно, но в конюшню заглядывать не спешил. Он присаживался на складной стульчик, который приносил с собою, ставил меж ног трость и, опершись на нее, закрывал глаза.

Так и сидел.

Однако присутствие его молчаливое было своего рода разрешением, и именно тогда, по приезду целителя, ворота открывались. Хорошие ворота. Дубовые, поставленные людьми Вещерского, вот только совершенно бесполезные против тумана.

За прошедшие дни тот не стал гуще, но и не развеялся, пребывая в некоем странном равновесии. Он оживал, стоило коснуться его, и уже определенно различал людей.

Ладислав ему был мало симпатичен, и стоило некроманту ступить на пыльный полог, как туман спешно отползал, будто не желая касаться его. Вещерский… он лишь раз решился подойти вплотную к воротам, и серая пыль тотчас поднялась, закружилась столбом.

К счастью, и говорить-то ничего не пришлось. Княжич сам почуял неладное, отступил. Сказал только:

– Силу тянет…

А вот к Демьяну туман ластился.

Стоило приблизиться, и серое поле приходило в движение. Оно выталкивало на поверхность клубы той самой пыли, и катило их, гнало невидимым ветром. Туман становился плотнее. Он норовил облепить одежду, добраться до тела, и стоило прикоснуться, как рисунки на спине вспыхивали.

Сперва Демьян ощущал просто тепло, но с каждым мгновеньем оно нарастало, и спустя минуту-другую спину просто-напросто жгло.