Ледобой. Зов
Шрифт:
— Т-тварь, я тебя пополам разрежу! — мотая головой и поднимаясь на ноги, заревел ватажник.
Ледок носком сапога молча запустил светоч в противника, не разбрасываясь ни долей мгновения, рванул следом, догнал руку с секирой в отводящем светоч рывке, обхватив одной левой, продолжил, увёл десницу с секирой вниз, плавно завёл под Сливовы колени и рванул на себя — только ноги и вынесло из-под налетчика, а голова, наоборот, вниз ушла. Слива упал лицом в землю и заорал — Ледок заломил руку в локте, отобрал секиру и с короткого замаха пристроил остриём на шею. Влажно хлюпнуло.
Светоч не разбился. Удивительное дело — он стоял на «ногах», светил как и должен был светить, и Ледок, подняв глаза, увидел шагах в двадцати кого-то из чужих с раскрытым в немом изумлении
— Вы чёрные, — с удивлением проревел он, и прикрывшись щитом, рванул вперед.
Этому Ледок не дал и лишнего счёта: воткнул меч в землю, из-за сосны достал лук и одну за другой всадил в летящего бугая три стрелы. Последняя пронзила горло и мало наружу не сбежала — оперение в ране застряло.
Когда своего потерял Медяк, он лишь заревел от досады. Только что этот здоровяк был здесь… ага, вон, светоч замелькал меж сосен! Ватажник сиганул на соседнюю дорожку, припустил было следом, да едва не споткнулся — на земле около светоча корчился Пузан с ножом в брюхе. Только-только пошёл крик боли из распахнутого рта с гнилыми зубами, дурень ещё таращился на рану, будто поверить не мог, что подыхает, и значило это лишь одно — всё случилось вот только что и заставный не мог далеко уйти. Но Ледобоевы ублюдки в своих чёрных доспехах во тьме ночи без светоча делались совершенно неразличимы, неразличимы настолько что только хлопок в ладоши откуда-то спереди, заставил Медяка отвести глаза от собрата.
— Эй, мясо, иди-ка сюда, — будто из бочки прилетело, и хоть звали товарищи Медяка бойцовым псом за то, что во время схватки ему отказывало благоразумие, здесь даже у бойцового пса шерсть встала дыбом.
— Говорят, с быка выход мяса большой, — хрипнул ватажник, рывком поднял с земли светоч, бросил вперёд. Прилетело и упало в нескольких шагах от заставного, и тогда краснобородый, закрывшись щитом, рванул вперёд, резать и свежевать скотину.
Рядяша улыбнулся. Беги, беги. Взял стоявшие на торцах у сосны два щита, приладил, коротко выдохнул и прыгнул навстречу. Отвернуть Медяк уже не успел, хотя в последнее мгновение благоразумие, оставшись верным хозяину, истошно завопило: «Беги, дурак, беги!» Бык мчался на сшибку без оружия, закрывшись двумя щитами, и даже не щитами: на каждой руке заставного покоилась небольшая дверь — доски ровные, с большой палец толщиной, пригнаны без единой щёлки, а в торцах длинных сторон, тех, что направлены вперёд, в огне лежащего светоча холодно блещут по всей длине вживлённые в дерево клинки.
«Твою же мать!» про себя от ужаса заорал Медяк. Мечом его не взять, а если и взять — только с первого удара, а как возьмешь с первого удара эдакую глыбу? Как? В щель между щитами сунуть? За шаг до столкновения краснобородый резко, что есть мочи сунул клинок острием прямо меж «дверей», в ту крохотную щель, что бык оставил чтобы смотреть. В момент удара боян слегка подвернул щиты и с мечным лязгом сомкнул, вертикальная щель сделалась косой, и клинок спесяевского лишь воздух разрезал далеко над плечом Рядяши. В следующее мгновение Медяка отшвырнуло на несколько шагов, руку в кисти, что сжимала щит, ожгло резкой болью, гортань будто запечатали и в груди заныло, ровно всамделишный бык зарядил копытом. Удар «дверью» сверху вниз разбил щит в щепы— налётчик едва успел откатиться — второй удар спесяевский принял в меч, а третий, опять-таки сверху вниз, разрубил Медяку голову вместе со шлемом. Тяжеленное лезвие с палец шириной рассекло окованную медью шапку, и красноголовой перестал существовать.
Кот летел по дорожке, разрываясь: то ли за своим бежать, то ли на соседнюю дорожку прыгать — тамошний заставный, кажется, поближе. Но слева раздался перелязг мечей, и ватажник рванул за своим. На какое-то мгновение островной исчез из виду — видать на соседнюю, правую дорожку перескочил, а когда охотник за людьми прыгнул следом, встал, ровно вкопанный: в руках местного оказался лук. Кот ещё поймал взгляд заставного
в пламеньке светоча — скотина подмигнул, как старому знакомому — и, развернувшись, рваными скачками понёсся прочь, точно заяц. Да ну этих заставных к Злобогу с их подарочками, тут и Кот ускачет, ровно заяц! Он не пробежал и десяти шагов: под ногами ушла земля, и по меньшей мере два острейших кола проросли сквозь его живот и вышли из спины. Гюст неспешно приблизился, со светочем обошёл яму, встал так, чтобы видеть глаза налётчика, присел на корточки, и когда тот с трудом поднял голову, подмигнул. Встал, растянул лук, отпустил стрелу, и там, на дорожке шагах в двадцати, кто-то, коротко охнув, мешком осел.Глава 40
Грюй не побежал в сосновую посадку вместе со всеми — остался на меже, и присел, закрыв спину стволом. Прекрасно слышал всё, что происходило, и шёпотом озвучивал то, чего даже не видел. «Стрела… в цель, яма… похоже, всё, Конопач… наверное меч, ого, там кто-то здоровенный орудует, хм, Медяк кричит… отбегался краснобородый, Кот… треск сучьев, наверное яма».
Ватажников дорубали, достреливали, добивали. Деловито, быстро, безжалостно. Здесь и там ночную первозданную тишину разрывали крики и стоны, но становилось их всё меньше и меньше, и в какое-то мгновение сделалось так тихо, что Грюй услышал топот ног, единственный суетливый звук в округе в череде размеренных и неспешных. Изредка меж древесных стволов мелькали островные, все, как один, в чёрном доспехе, на шлемах тряпичные личины с прорезями для глаз, тоже, разумеется чёрные. И не просто чёрное всё — запалишь рядом светоч, ни блестинки назад не улетит. И ни один, зараза, не подставился, иное дело что и лука у Грюя не было, но ведь и мгновение спокойно ледобоевские на глазах не постояли.
— Рядяша, на тебя бежит, — крикнул кто-то справа.
— Ага, вижу, — звякнуло, видимо, клинки поцеловались, а потом что-то отвратительно влажно чавкнуло, и кто-то глухо повалился наземь.
Это всё. Конец. Ещё совсем недавно — полночи и сотню воев назад — мелькал на воображаемом дальнокрае призрак удачи, но это было так давно! Сотню ватажников назад. Бывший князь бесшумно приладил щит на спину, шепнул: «У вас не было иного выхода», коротко и резко выдохнув, нырнул в травы и пополз туда, откуда ватага вышла на свою последнюю битву.
— Кто-то ушёл, — Вороток подошёл к Щёлку, поманил за собой.
Подведя воеводу к одной из сосен в самом начале посадки, показал на широкий след в высокой траве. Та успела подняться, но какие-то стебли остались лежать сломанные, и светоч отчетливо выхватил осязаемый след, уходивший назад, к берегу.
— Наши в чаще остались на пристрелке?
Щёлк покачал головой.
— Как сюда подошли, снял. Нужда отпала.
— Значит он уже на полпути к пристани.
— Десяток Воротка остаётся. Заканчивайте тут, потом на пристань. Остальные за мной.
Грюй отполз шагов на сто, затем сторожко поднялся и, зажимая справу, побежал. Возвращался по следам: здесь и там остывали мертвецы, ровно в той побасёнке про дырявый мешок — парни будто дорогу указывали, свернуть не туда не давали.
— Вы не напрасно погибли, — шептал бывший князь. Зло не останется безнаказанным.
Дома почти догорели, крыши сложились внутрь, скоро… скоро пойдут обыкновенные земли, без подарочков и можно будет рвануть во весь дух. Авось не обнаружится на берегу засадный десяточек, хотя с тутошних станется… Межевой столб!
Остатний путь Грюй пролетел быстрее стрелы, а вылетев на берег, бросился в воду с мостков как был: в справе, со щитом на спине и, только уйдя в солёные воды понял, как устал. Неимоверно устал, аж в ушах гудело бу-у-у-у-у-у…
— Кто идёт?
— Плывёт, — фыркнул Грюй. — Свои.
Чуб и Левак втащили воеводу в лодеечку и, раскрыв створки светоча, мало не попятились: сидит на скамье нечто, отдалённо похожее на Грюя, плечи поникли, чёрен, как ворон в безлунную ночь, мокрые кудри потемнели, и будто ножом парня постругали аж до костей.