Ледокол «Ермак»

Для контроля показаний термографа к коробке крана приделан небольшой кранчик, посредством которого можно нацеживать воду в ведро и измерять ее температуру.

Сколько мне известно, «Ермак» есть первое судно, на котором водяной термограф установлен. Ришар предлагал отделить пишущий прибор от крана, пропускающего воду, но я нашел, что это неудобно, ибо ведет к осложнению всей системы и дает лишний повод к ошибке отсчета: может случиться помятие трубки со ртутью. В том виде, в каком я проектировал прибор, ртутная трубка коротка, не более полметра, и заключена в железную трубку, прикрпеленную к пишущему прибору. Такое устройство делает инструмент самоцельным. Я, однако, переменил расположение рычагов и потребовал, чтобы Ришар сделал термограф с вертикальными рычагами, которые менее чувствительны к вертикальной тряске носовой части. Термограф надо заводить 2 раза в сутки, меняя каждый раз бумагу; это не особенно удобно, было бы лучше менять бумагу раз в сутки. При постановке бумаги и при снятии ее можно отметить подлинную температуру воды в проточном кране, и для этой цели сделан особенный маленький кранчик. Надо открыть его и держать термометр в струе, чтобы он дал точную температуру воды в кране. На термограмме надо отмечать время по судовым часам, делая черточкой знак против пера в тот момент, в который прописывается на термограмме время. Когда водяная термограмма снята, то надо на ней отметить перестановку судовых часов, если таковая была в предшествующие сутки.

Водяной термограф действовал очень хорошо, и в эти сутки 6 (18) июня он давал весьма важные указания. Так, в полночь температура поверхностной воды была +2,2°, в 4 часа +2,8°, а термограф за это время иногда опускался до +1,4°. То же самое в другие часы: в 8 часов и в полдень температура воды, измеренной непосредственно, не опускалась ниже +2°, тогда как термограмма с 8 часов до полудня показала колебания от +2,8° до +0,0°. В 4 часа пополудни непосредственные наблюдения показали +0,7°, и можно было подумать, что корабль перешел в более холодную воду, между тем термограмма по-прежнему показала колебания от +2,2° до +0,6°.

Вечером сделали станцию № 6. Глубина 397 м, температура на дне –1,0°, а на 300 м -4–1,4°. Трал принес лишь одних червей.

7 (19) июня. В полночь станция № 7, утром станция № 8 и вечером станция № 9. Находимся на параллели южной оконечности Шпицбергена. Берег открылся не надолго, но затем все скрылось в пасмурности и тумане. Ветер S слабый. Трал и драга приносят ежей, червей и ракообразных.

8 (20) июня. В полночь мы были в широте 78°30' N и долготе 9°52' Е. Я считал, что мы, вероятно, недалеко от льда, и велел, когда увидят лед, остановиться и дать мне знать. Ход держали около 8 узлов. В 5 часов утра командир разбудил меня, сказав, что перед носом лед. Предстояла первая проба соприкосновения ледокола с полярным льдом, и в дневнике я записал следующее:

Командир разбудил меня в 5 часов, сказав, что лед виден и что он остановил машины и повернул против ветра. Вышел наверх: изморозь, туман, умеренный южный ветер с зыбью, которая шумит прибоем об лед. Повернул вдоль льда и велел дать малый ход. Идем под одной кормовой машиной, имея пары в двух носовых котлах. В тумане лед кажется очень тяжелым, и местами видны огромные глыбы. Волнение довольно значительное, и вход во льды при этих условиях сначала показался мне крайне нежелательным. Могло случиться, что ледокол не поборет льда, и тогда волнением поставит его поперек и будет бить. Командир, который был наверху до меня, уже присмотрелся к льдам и думал, что можно входить. Когда и я присмотрелся, то решился попробовать войти, несмотря на шумящий прибой при входе. Странно, что у самой границы льдов, где обыкновенно бывают мелкие разбитые куски, мы встретили большие льдины, на которые бил шумный бурун.

В 5 часов 40 минут утра мы вступили в лед, идя самым тихим ходом по направлению ветра. Первое впечатление было самое благоприятное: льдины раздвигались и легко пропускали своего гостя. Те льдины, которые были на пути, легко давали трещины и тоже пропускали ледокол. Кормовая машина работала малым ходом при входе, но затем я постепенно довел ее до полного хода. Меня беспокоило лишь то, что удары льда о корпус вызывали тяжелое сотрясение даже на малом ходу. Лед Балтийского моря не так легко давал большие трещины при ударах, но вместе с тем он и не производил таких тяжелых содроганий. Полярный лед трескается легко, но когда боком или скулой нажимает на льдину, то она обминается, а не крошится, как пресноводный лед. Обмятое место льда не превышает 2 футов по вертикальной линии, а потому местное давление на корпус в этой точке бывает огромное.

Картина ломки полярного льда была воистину величественна.

Отпиливание льдины

Глыба льда, поднятая на палубу для исследования

Прошли около 3/4 мили от границы льдов, миновали вплотную один торос, который рассыпался при нашем приближении, и остановились у другого, чтобы поднять пар в остальных котлах.

Работа закипела. Снимали с носовой части ледокола намордник, который задевал за льдины и препятствовал нашему ходу. Обмеряли толщину льда, производили фотографические съемки. Художник Столица расположился перед торосом и писал с него картину. Барон Толль стрелял каких-то птиц. Лейтенант Шульц измерял глубину моря (1079 м). Лейтенант Ислямов и инженер Цветков доставали образцы воды и измеряли ее температуру. Астроном Кудрявцев определял удельный вес воды, а штурман Эльзингер выпиливал большой кусок глыбы для исследования его. Доставание глыбы оказалось делом не очень простым. Целые полчаса не могли отпилить куска в 4 тонны, наконец отпилили и подняли. Толщину льда обмерили во многих местах, и оказалось, что она была от 1 1/4 до 2 1/4 м. Летнее солнце растаяло снег и размягчило немножко поверхность льда, в остальной же своей толщине лед оказался совершенно полной крепости.

Наблюдения температуры и удельных весов на станции 10 в этом месте показали, что на поверхности вода имела температуру –0,3°; затем температура постепенно увеличивалась до глубины 100 м, где она была +2,0°, потом опять уменьшалась и на 600 м была +0,6°, а на 1000 м –0,9°. Теплая вода в этом месте простирается до большей глубины, чем на пространстве между Тромсе и Шпицбергеном. Надо думать, что в этих местах верхний малосоленый слой отжимает книзу слой теплой воды полной солености.

Удельный вес на поверхности оказался 1,0255 (3,34 %); с глубиною он увеличивался, и начиная от 400 м удельный вес воды был 1,0269 (3,52 %); глубже он как будто был немножко меньше.

В 11 1/2 часов приостановили работы, дали людям обедать, а сами сели завтракать. В 12 1/2 часов все машины были сообщены со своими валами, и, хотя пары еще не были подняты во всех котлах, тем не менее, мы пошли на N малым ходом. Перский послан был в трюм, чтобы наблюдать за корпусом судна. Ледокол опять хорошо пошел вперед, но передний винт действовал толчками и поминутно останавливался. Все судно вздрагивало от ударов переднего винта об лед. Было очевидно, что ломка полярного соленого льда совсем не то, что ломка льда балтийского, вода которого содержит мало соли (0,5 %). Балтийский лед крошится на мелкие куски, которые облепляют судно, задерживая трением его ход настолько, что судно не может двигаться ни вперед ни назад. Полярный же лед ломается на большие глыбы, которые расступаются легче и не задерживают в такой степени хода, но зато прикосновение к ним вызывает толчки, каких мы не испытывали в Балтийском море. Лед, как было сказано выше, не крошится, а обминается.

Через несколько времени Перский вышел наверх и доложил, что набор и обшивка корпуса сильно вибрируют и что в некоторых местах показалась течь. Командир пошел осмотреть лично, а тем временем мы остановили ход. Я решил выйти из льдов и осмотреть судно обстоятельно. Выход был столь же легкий, как и вход, и когда мы оказались на свободной воде, то еще раз подробно осмотрели корпус. На этот раз я пошел сам вместе с командиром и старшим механиком. Никаких деформаций обшивки и борта не найдено, и течь надо было приписать вибрации корпуса. Очевидно, что крепость набора не соответствует испытываемым толчкам. Сделанный опыт я признал недостаточным и решил, что еще раз нужно войти в лед для того, чтобы обстоятельнее прощупать, в чем заключаются наши недостатки.

Карта ледяной поверхности в июне 1899 г.

В 4 1/2 часа мы опять вошли в лед. Я дал средний ход всем машинам, а командир наблюдал внизу. Прошли около 2 миль, и так как командир заявил, что течь значительно усиливается, то я остановил машину и решил простоять здесь до полночи, чтоб сделать еще некоторые наблюдения над льдом.

В это время межевой инженер Цветков сделал глазомерную карту льдов, которые были по преимуществу одногодовалые, в большинстве случаев толщиною около 1 1/2 м. Были, однако же, и грязные льдины, казавшиеся многолетними. Отдельные льдины были длиною некоторые в 50 и меньше метров, но попадались поля длиною в милю и больше. Мы оценивали, что толстых льдов, приблизительно в 2 м, около 70 % всей поверхности, тонких льдов в 1 1/4 м – 25 % и свободной воды в трещинах около 5 %. Лед в изломе совершенно однородный и вполне прозрачен, без всяких прослоек. Торосов было немного. Наибольший из них обмерили, и оказалось, что высота его от поверхности воды 4 м; он состоял из льдин двухметровой толщины.

Снежного покрова на плоских льдах было до 15 см, но многие льдины были почти оголены от снега. Между глыбами, составлявшими торос, было набито очень много снегу, и по сторонам тороса снег был толщиною до 1 м.

Цвет льда был по преимуществу кобальтовый, и общая картина по свежести красок была поразительно хороша.

При первом же входе нашем во льды около полудня показался белый медведь, пришедший, вероятно, посмотреть небывалое еще в его стране зрелище. Мы в это время дали ход вперед, и, вероятно, шум ломки льда напугал ледяного царя, и он благоразумно уклонился, не подойдя на ружейный выстрел. Охотиться было некогда, и мы оставили его идти своим путем.