Ледолом
Шрифт:
— А теперь признайся как пионер, или тебя уже в комсомол приняли? С какой целью проникли на чердак бани? К кому шли?
— Я ж сказал: голубя искали. Да и не пионер я никакой, и не комсомолец.
— Голубя? Или людей? А такие тебе «голубки» известны?
И он перечислил по памяти с десяток фамилий и кличек, ранее мною никогда не слышанных.
— Нет. Не знаю никого.
— Хорошо. А по кличкам знаешь, не будешь отрицать? Свисток, Коля Маля, Коля Пионер, Валька Курица, Ляпый, Юрица, Витька Икра, тёзка его — Тля-Тля, Гудман…
Он продолжал называть клички, но я его уже не слушал. Ляпого я видел много
— Нет, никого не припомню.
— Опять неправду говоришь. С Ляпым ты не мог не встречаться. На улице, на реке. А теперь скажи мне откровенно: почему из дому ушёл?
Я онемел. Чего угодно, лишь не этого вопроса ожидал. Откуда, от кого он мог узнать?
— Плохо. Очень плохо, Гера. Ты стал неискренним. Скажи мне и поверь, что добра тебе желаю: что произошло? Дома неприятности? Мать зашпыняла? Отец наказывает? В школе учёба не совсем гладко идёт? Или ещё что? Почему из дому-то ушёл? Или тебя на этот шаг кто-то подбил? Кто?
— Никто меня не подбивал. Просто не пошёл домой, да и всё, — замкнулся я.
«Ишь чего захотел — чтобы я пацанов предал», — воспротивился я мысленно.
С этого мига мне стало ясно, что ничего ему не скажу. Не мог я рассказывать этому чужому, возможно и хорошему, человеку об отце, о его отношении ко мне, о пацанах, о моих мыслях, устремлениях, мечтах… И о себе я подумал с какой-то ясной беспощадностью: сам во всём виноват! Делал бы то, что положено всем, не было бы ничего этого. Испорченный я человек. Не как все обычные хорошие ребята. Правильно Александрушка пилила меня в своём школьном кабинете. Я ту беседу запомнил. Завуч раздражённо выговаривала мне:
— Почему ты, Рязанов, не хочешь быть таким, как все? Почему? Учишься неважно, хотя способности у тебя есть. Отвечай: почему? Это так просто: выучить вовремя слово в слово, что задано преподавателем. И никто тебе замечаний делать не станет.
— Я не могу слово в слово. Не получается, — ответил я правдиво.
— Почему не получается? Другие могут, а ты не можешь?
— Я могу повторить, как понимаю. Своими словами. Я ведь не попугай.
На этом добрый наш разговор завершился. Далее он пошёл в другом тоне.
— Своими? — разозлилась Крысовна. — Как понимаю! Да ты у нас, Рязанов, мыслитель! А этого от тебя никто не требует. Никакие твои «оригинальные» мысли никому не нужны. От тебя требуется вы-у-чить! Понятно? — вы-у-чить то, что положено. Что напечатано в учебнике и рассказано учителем. И запомни на всю жизнь: повторение — мать учения.
— Зачем зубрить то, что и так понятно? Или не хочу.
— Знаешь, Рязанов, либо ты будешь учиться, как все и как полагается по программе, либо распростишься со школой. Такие, как ты, нарушители режима, школе не нужны. Усвоил? Не попугай.
Я упрямо промолчал. Хотя подмывало заявить: да, я не попугай. Она поняла меня правильно.
На том мы и расстались. Довольно мирно. Похоже, школе я и в самом деле не нужен, права Крысовна. Не хватает мне послушания. Не умею я безоговорочно подчиняться приказам старших. Это мой большой недостаток. И ничего поделать с собой не могу.
— Так что? — услышал я голос Батуло. — Не глупи. Будешь со мной откровенным? Пойми, я тебе помочь хочу.
Пока не поздно.«Ничем ты мне не поможешь, — ответил я начальнику мысленно. — Никто мне не поможет. Только я сам».
— Так. Не хочешь. Ты скоро убедишься, что напрасно вёл себя неискренне. И повторяю тебе как сыну: не надо сюда больше попадать. Пойми — ты уже почти взрослый. Дорогу в жизнь следует пробивать не с милицейских приводов и протоколов. Без образования в жизни трудно сделать то, что тебе предстоит. Парень ты, похоже, неглупый, вот и не валяй дурака. Топай домой. Условились?
Явившийся дежурный спросил начальника:
— Под расписку родителям?
— Отпустите его. Сам до дому дойдёт. Не обманешь меня, Гера? Домой пойдёшь?
— Домой, честно говорю, не пойду, — ответил я — чтобы не видеться с отцом. — А Сапожкова вы отпустите? Он тоже ничего плохого никому не причинил. Честное слово. Он просто несчастный пацан. Не везёт ему в жизни. А он хороший мальчишка. Сегодня мы с ним весь день работали. Три двадцать за сданный металлолом выручили. Это разве не заслуживает похвалы? Пусть подрастёт — где-нибудь устроим. Работать будем.
Батуло долго изучающе смотрел на меня, тяжело вздохнул и ответил:
— И Сапожкова отпустим. Чего ему у нас делать? Иди. Прощай. Отцу скажи, чтобы пришёл ко мне на беседу, я направлю повестку. Я здесь всегда. Пусть приходит в любое время.
Так он и разбежался. Хотя по повестке, возможно, и придёт. «Вот и беседуйте с ним, мне всё равно», — подумал я. И машинально сказал:
— До свидания.
Я безошибочно чувствовал, что начальник милиции продолжает рассматривать меня, словно ожидая продолжения беседы. Откровенной. Обо всём, что мне известно. Однако она не состоялась. Я не взглянул ни на него, ни в его глаза и молча вышел из кабинета.
С облегчением миновал обшарпанные, окрашенные в тёмно-зеленый цвет и захватаные, грязные стены милиции, с силой захлопнув за собой раздрызганную входную дверь.
Куда теперь? Дождусь Гундосика.
Ждал я его довольно долго. Совсем смеркалось.
Появился он вместе с тётей Пашей. Когда она успела пройти в отделение, не заметил. Наверное, когда Батуло меня допрашивал.
«И вовсе никакая не страшная милиция, — подумалось мне. — Чего её бояться? И Батуло — ничего мужик. Справедливый… Но чем он мне поможет? Лишь навредит. На тех, кто якшался с милицией, пацаны смотрели косо, а иногда и колотили «втёмную». [361] Ох и память у него! Такую бы мне…»
361
Втёмную — избиение кого-то или в темноте, или накинув на голову жертвы что-нибудь такое, что бы закрыло глаза.
— Пошкандылял я, — объявил Генка тёте Паше, когда я к ним приблизился.
— Куда попёрлись-то? — напутствовала нас Генкина маманя, судя по внешнему виду — с глубокой похмеляги.
— По своим делам. Тебе-то чево? Поканали, Гера.
— Ты что с ней зубатишь? Мать всё-таки, — пожурил я друга.
— Да кака она мне мать… Глаза бы не видали. Деньги наши менты казачнули?
— О чём ты?
— Жухнули? По-русски не понимашь? Деньги где?
— Вот. Отдали всё, до копейки. Я за них расписался.