Ледолом

Стоял перед бабушкиным зеркалом в сорок восьмом и размышлял о том, как построю будущую свою жизнь. А скорбная история её уже маячила в ближайшем грядущем, но я этого не видел. Уже тогда я решил бороться за цель изо всех сил. Не то что детдомовец Моня.

Но сейчас не о Моне разговор. Хотя в сознании мелькнул нелепый отрывок его, Мони, жизни. Конечно же, он явился уроком, что такого со мной не должно, не может произойти. Я наизусть помнил слова Николая Островского о том, как надо прожить жизнь, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Эта формула и стала моей истинной целью. Хотя чётко и объёмно тогда она ещё не вырисовывалась. Просто внутри возникали отдельные мысли, не скреплённые единым стержнем.

Не знаю, не считал часов и минут, проведённых один на один перед старинным зеркалом, но многие из этих подобных мыслей промчались в вихрастой голове моей, как единый миг. Помню лишь, что именно в те часы и минуты всё во мне торжествовало: наконец-то достиг совершеннолетия и готов к выполнению задуманных планов. Наконец-то! Кончилось слишком затянувшееся детство. И, как в старинных книгах вычитал, началось моё отрочество. [403] Думалось, теперь стоит лишь обрести полную свободу — и дерзай! Себе я казался человеком бесстрашным (как глубоко ошибался! хоть чуточку бы об этом имел жизненного представления) и способным на добрые, бескорыстные поступки. Свободы, вот чего мне не хватало. Теперь я её обрёл. Скоро у меня её будет более чем предостаточно. В этом я совершенно уверился.

403

Отрочество — переходный период между детством и юностью.

В такой эйфории [404] пребывал несколько дней и вечеров. Их я истратил на сочинение правил поведения и поступков.

Ничего особенно нового в сравнении с тем, по которым я уже жил, не прибавилось. Многое, как ни странно, заимствовал из маминых «моралей». То, что ещё недавно мне казалось бесконечно повторяемой «нудягой», в эти дни и вечера «устоялось». Например, зарабатывать на жизнь только честным трудом. Иным способом я просто не мог, не способен был существовать. Вся трудовая жизнь моя это правило в дальнейшем подтвердила. Вдруг потом признал я и другое: необходимо выучиться хорошей, полезной людям и нравящейся тебе специальности, да и не одной, не обязательно медицине, а такой, которая приносила бы радость другим, ну хотя бы пользу, удовлетворение от собственного труда. И учиться. Продолжать всегда учиться. Насколько позволят способности. Например, писать хорошие, приносящие пользу читателям книги. Когда будет, о чём поведать другим.

404

Эйфория — повышенно-радостное настроение.

Ещё тётя Даша Малкова, когда ей какими-то неведомыми путями попала в руки тетрадка моих стихов (как я уже признался, плохих, подражательных и во многом беспомощных), она поспешила сообщить маме, что Гере следует после окончания школы поступить в только что открывшийся в Свердловске университет на факультет журналистики. Уже почти полвека я удивляюсь её пророческим словам — сбылось в точности. Некоторые, наверное, не поверят или усомнятся в сказанном мною, но это — правда. Через много лет, в шестьдесят первом, казалось, и надеяться-то было не на что. Позади: тюрьма, концлагеря, армия, «чёрный» труд на заводах, и в то же время — учёба в школе рабочей молодежи, рабкорство, длинные полки прочитанных книг, желание познать богатство жизни, накопление житейского опыта, борьба, постоянная, неустанная борьба за справедливость, множество поражений в этой вечной схватке и всё-таки продолжение её. По сей день.

Эти мои шаги в жизни, возможно, кому-то могут показаться нелепыми, но в пятьдесят пятом году армейские комсомольцы оказали мне почти невероятное доверие: приняли в свои ряды. И я старался оправдать это великое для меня доверие. Думаю, работая в комсомоле, я ни словом ни делом не нарушил корчагинские заповеди, честно отслужив в этой организации не только положенный срок, но и после пытался во всём оставаться ей полезным. Друзья по комсомолу поддерживали меня в этой борьбе за справедливость даже, когда я выступил в городской газете с критической корреспонденцией против директора ангарского завода КВОиТ [405] о беспорядках, происходивших на нём. А ведь я работал на этом производстве рядовым слесарем и был очень уязвим со стороны руководства. Общественная моя жизнь складывалась напряжённо, как и положено активному комсомольцу, вплоть до отъезда в Свердловск. Да и в нём тоже.

405

Завод котельно-вспомогательного оборудования и трубопроводов.

…Как-то на кухне бабка Герасимовна в неоднократно повторявшемся споре на религиозную тему, помню и сейчас какую (я всегда упорно доказывал своё), неожиданно спросила:

— Георгий (по крещению имя назвала!), ты в каком мешаше [месяце] уродилша?

— В мае, — ответил я.

— А шишло како?

— Зачем Вам это, бабушка, знать? Какая разница?

— Отвешай правду, — почти приказала она.

Мне тогда лет тринадцать исполнилось, если не ошибаюсь. А может, двенадцать.

— Ну, двадцать восьмого. Да зачем Вам?

— Молши.

Она минуту покумекала и уверенно заявила:

— Век тебе маятша. Ох, много горя примешь! Ты на меня не шершай, иштинну правду тобе молвлю.

— Да Вы, бабушка, цыганка, что ли? Я в разные предрассудки не верю. Откуда Вам знать, какая у меня жизнь будет? Чепуха всё это… Да и не впервой я это от Вас слышу.

— Ох, попомнишь меня… Я ж тобя нашкрожь вижу… Но ш пути швово, на который тобя Гошпоть наштавил, не шворашивай. Такова шудьба твоя. Вшо примай без ропата: и хулу и похвалу. Швоей дорогой иди, не шумлевайша, и в Бога уверуешь, как Хома.

— Бабушка Герасимовна, мне смешно Ваши слова слушать. Тем более что человек я неверующий. Вот уж поистине бабушкины сказки.

— Айда-айда, [406] куда пошёл… Неверуюшший! Ты крешшоный. И тепериша жа тобой ангел-хранитель штоит. Вот ш ним ты и пойдёшь до конша.

Я обернулся и шутливо произнёс:

— Где он? Я его что-то не вижу. Он невидимка, что ли?

— Дурак ты, Егорка. Поболе поживёшь, дак ужнаш. А шишаш ижиди вон ш глаж моих, ахальник.

406

Айда — идём, иди (проречие).

— А Вы не обзывайтесь! Старая, а хулиганите, — сдерзил я, разозлившись.

На том с ней тогда и расстались. Но случайно перехватил взгляд её. Раньше глаза её виделись мне мутноватыми. На сей же раз они смотрели твёрдо, зорко, будто буравчики сверлили. И что-то в них увидел пугающее меня. Словно другой человек, не бабка Герасимовна, вперился в меня её глазами.

Полагаю, долгонько она присматривалась ко мне. Изучала. Прежде чем своё предсказание в очередной раз выложить. А я на неё то издалека поглядывал, то вблизи, но скользя. Что интересного можно увидеть в восьмидесятилетней или девяностолетней старухе, кроме многочисленных морщин на лице да дряблой кожи на руках? А она вон какой оказалась! Совсем другой. Шилья её маленьких чёрных глаз после неоднократно возникали в моей памяти и через много лет.

Оставим Герасимовну в покое, потому что она давно умерла, бедолага. Кстати, чуть ли не в один день со Сталиным. И с моим братом Станиславом. И с мамой Эдочки Васильевой (у неё мы иногда покупали такое вкусное молоко от коровы Бурёнки, которую я любил угощать травой после возвращения её с пастбища). Богат урожай оказался для курносой — не только для страны, но и для нашего двора и семьи в пятьдесят третьем — не обошла она его стороной. Смертонос притягивает жертвы, даже когда сам становится трупом, тленом, пока дьявольские силы не покинут его.

Чтобы закончить рассказ о Герасимовне, должен признаться, что вообще её предсказания сбылись. Прозорливая оказалась бабка. Природный психолог. Только верующим я так и не стал. Хотя многие «профессионалы» упорно натыривали [407] меня, убеждая, что я христианин. И ласковыми голосочками, и отборным тюремным паскудным матом. Надо было им, надо… Очень! Ну позарез! Чтобы «мясорубка» работала беспрестанно. Не получилось. Потому что додумался до неоспоримой истины: из ничего невозможно создать нечто. Посему следует, что Мир, Мироздание, Вселенная (читай — Глобальный разум) не создан никем, а существовал, существует и будет существовать всегда. Слово «Мир» я употребил неточно. Под ним следует подразумевать все миры, все пространства, что существовали, существуют и будут существовать во Вселенной и за её пределами, ибо Разум безграничен.

407

Натыривать — наталкивать, убеждать (феня).