Ледяное сердце

— Я вот всё думал, почему Ройгард? Зверь всегда нападал на людей в домах, всегда несколько человек, семья, например. Выслеживал, выжидал. Никаких случайных жертв не было. Никаких просто людей в лесу или на дороге. Никогда. А тут так далеко от границы, в Ирмелине, на водопадах, где мы любили охотиться! И Ройгард оказался там просто проездом, случайно, возвращался с охоты на уток, отстал от своих! Получается, он погиб из-за меня?

— Эх, красавчик, хотела бы я сказать тебе, что нет, не из-за тебя. Но ты и сам знаешь ответ — он искал кого-то, кто тебе дорог. Это мог быть твой отец или мать. Или вся семья. Айяарры знают, как сделать больно сердцу и душе, по этой части они большие мастера…

Дарри вышел на воздух, но слова старухи прочно засели в голове. И от страха засосало где-то под рёбрами. Он никогда не боялся за свою жизнь, но нет ничего хуже, чем страх за жизнь тех, кого любишь. Зверь может вернуться и убить всю его семью. И это он станет тому причиной. А самое плохое то, что он никак не может этому помешать. Не будет же он сидеть в Ирмелине с сетью наизготовку? Но ещё хуже то, что если старуха права, то Зверь почувствует его новый страх, он будет его лелеять и растить, и пить по капле, пока не высосет из Дарри всю душу.

Капитан выхватил саблю и от злости порубил плетень за кособокой старушечьей избой. Быстрым шагом прошёл туда, где под старой липой его люди жгли костёр и резались в кости, и спросил у Бёртона флягу.

Настойка обожгла горло, но он выпил много, почти треть.

— Что-то не задалось, видать, гаданье-то, — пробормотал Бёртон приторачивая флягу обратно к поясу.

— Задалось-задалось, — ответил Дарри, показывая мешочек на шнурке, — ночуем на постоялом дворе, а с раннего утра в дорогу.

А ночью ему приснился Ройгард. И водопады. То самое место, где они охотились на уток. И когда он проснулся, вся грудь пылала — такой горячей была поисковая нить.

И она звала. Обратно.

В Ирмелин.

Они скакали, как сумасшедшие. Трижды меняли лошадей, почти не ели и не спали. Даже Бёртон, бурчавший всякий раз, когда Дарри торопился, в этот раз молчал. Когда показались холмы, Дарри только пришпорил коней.

Дождь моросил нудный, мелкий. Холодный ветер гнал низкие тучи, срывая жёлтые листья с клёнов и берёз. Но Дарри было жарко, сердце колотилось бешено, и его гнала одна только мысль — успеть! Если Зверь здесь, в Ирмелине, то он может быть только в одном месте — в его доме.

За поворотом, не доезжая до развилки на Ястребиную скалу, Дарри, скакавший первым, внезапно осадил коня, и тот встал на дыбы, едва не сбросив седока.

— Стоять! — крикнул капитан остальным и спрыгнул на землю.

На обочине дороги на сером валуне, каких много было на этих землях, в одиночестве сидел генерал Альба.

Глава 11. Лааре

Поначалу Кайя пыталась запоминать дорогу: кривые берёзы, большие валуны…

Пока ехали среди ирмелинских холмов, её сопровождающие, а их было четверо, старались держаться опушек и оврагов, сторонились человеческого жилья и выпасов для скота. После того, как обмен был совершён, отряд лаарцев разделился надвое. Четверо отправились с ней, и Кайя даже запомнила их имена — Ирта, Рарг, Эрветт и Кудряш. Черноволосые, бородатые, с ястребиными глазами, кинжалами и яргами на поясе они выглядели довольно мрачно.

Лаарские лошади — невысокие, странной масти, похожей на пегую, с коричневыми пятнами на песочно-жёлтом фоне, с мохнатыми ногами и короткими хвостами — бежали быстро. И лишь позже она поняла, что такой окрас делает их почти незаметными на фоне жухлой осенней травы и подлеска.

Прощание с отцом было коротким, рядом стояли лаарцы, и он только обнял её, шепнув на ухо «Держись дочка! Я приду за тобой!», как их растащили в стороны. А потом к ней подошёл Ройгард, вернее, не Ройгард — теперь она уже знала точно, что брата Эйгера зовут Дитамар. Он взял её за руку, сдёрнул с неё кольцо и, нагнувшись к уху, прошептал с каким-то странным удовольствием в голосе:

— Оно тебе больше не нужно, кахоле! Там, куда ты едешь, для твоих рук найдётся более подходящая работа, чем носить перстни.

Она отшатнулась, глядя, как меняется его лицо. Через мгновенье перед ней был уже другой человек, как будто совсем не тот, кого она видела на балу и с кем танцевала. Всё, что привлекало её тогда, исчезло, остались лишь ястребиная желтизна в глазах и презрительная усмешка красиво очерченных губ.

Она не видела, куда делся Эйгер — когда обернулась, его уже не было, осталась лишь трава примятая копытами его жуткого коня на том месте, где он стоял. Подошёл Ирта и помог взобраться на лошадь. Отряд двинулся, но, обернувшись, Кайя ещё долго смотрела сквозь пелену слёз на одинокую фигуру отца, стоявшего среди камней. Отчаянно хотелось плакать, но она сжала руками поводья и набрала побольше воздуха в грудь.

Не сейчас. Дорога в Лааре длинная, наплачешься ещё…

Сначала спутники её были молчаливы и осторожны. Ехали цепочкой, оглядываясь постоянно, посылая Кудряша вперёд на разведку. Но дождь и ветер заставили людей оставаться дома, и на пути им никто не встретился. Так и двигались, пока не кончились холмы и не показались первые отроги гор, похожие на огромных зверей. Они словно припали на передние лапы перед озером и жадно лакали воду. Их гребнистые спины, покрытые жёлтым мехом осеннего леса, возникли перед Кайей, когда маленький отряд выехал из ольховой рощи. А за отрогами высилась неприступная громада Монаха. Усыпанная снегом, она то исчезала, то появлялась в череде бегущих туч.

Кайя смотрела на величественную белоснежную гору и не могла понять, как же они перейдут на ту сторону? А лаарцы, наоборот, словно обрадовались, оживились, стали говорить больше и даже пошли увереннее, как будто выбрались из болота на твёрдую землю. И по их разговорам Кайя поняла, что они знают как перейти Монаха, и их не пугает ни высота, ни ветер, ни снег.

И с этого момента она перестала запоминать дорогу.

Ведь какая разница, даже если ей вдруг каким-то чудом удастся сбежать, она ни за что не сможет в одиночку вернуться тем же путём, пусть даже на лошади. И если в её душе и теплилась робкая надежда, что она сможет спрятаться в лесу, скрыться от лаарцев на каком-нибудь привале или в пути им встретится кто-то из местных, то при взгляде на Монаха все надежды её покинули. По ту сторону уже совсем чужая земля. И путь назад будет отрезан окончательно.

Снова захотелось плакать, но она закусила губу — не дождутся! Она не будет плакать. Не будет! Или будет… но потом, когда никого не окажется рядом и никто не увидит её слёз.

А её спутники, казалось, и не замечали Кайю. Ехали, неторопливо беседуя друг с другом, и она сделала вид, что не знает айяарр. Она и в самом деле не знала некоторых слов, но это не мешало понимать, о чём говорят её сопровождающие. Никто, кроме Ирты, с ней больше не разговаривал. Поглядывали только исподтишка да иногда перебрасывались замечаниями о ней, и некоторые из них в другое время заставили бы Кайю покраснеть.

Ветер, весь день разгонявший серые клочья туч, к вечеру стих, небо стало чистым, иссиня-чёрным, и заискрилось россыпью звёздного серебра. Ночь обещала быть холодной. Но её спутников это как будто совсем не пугало: чем ближе они подбирались к Монаху, тем веселее становились горцы. Объехав озеро, Эрветт нашёл пещеру — здесь и решили заночевать. Разожгли костёр, достали провизию, в котелок над огнём бросили сыр. Ирта принёс поесть и Кайе: жгуты копчёной оленины, лепёшку и яблоко. Отломив ивовый прутик, дал ей и кивнул на котелок: