Легенда о Блэке. Второй Орден

– Какие идеи? –поинтересовался Блэк.

И опять профессор вместо ответа задал вопрос.

– Что ты думаешь о магглах?

Блэк вновь задумался. Магглы. Не так уж и отличающиеся от волшебников. Очень похожие, почти одинаковые. И совершенно иные.

Кажется, в этот раз он превысил отпущенное на раздумья время. Альбус продолжил.

– Волшебники эксплуатируют культуру магглов. Разумеется, наши миры не одинаковы. Дети-волшебники и дети-магглы растут в различных условиях, слушают разные сказки, перед тем как отправиться спать. Однако, Гарри, есть один важный момент, объясняющий, почему наш мир, мир волшебников, именно таков. Ты не догадываешься какой?

Блэк нахмурился. Что-то подобное говорил и Роберт. О чем-то подобном он задумывался и сам. Но так вопрос никогда не стоял. Важный момент? И какое, во имя Морганы, это имеет отношение к Арианне Дамблдор?

– Я не знаю, сэр.

– Альбус покачал головой.

– Это магглорожденные, Гарри.
– Блэк мысленно щелкнул пальцами. Паззл сошелся.
– Они приходят в мир волшебников и приносят с собой богатейший багаж, всё, что накопила цивилизация магглов, а это очень многое, Гарри, очень.

– Но никто из волшебников не уходит в мир магглов, - продолжил Блэк. Задумался на секунду и добавил – А если бы и уходил, то есть статут секретности.

Дамблдор медленно кивнул.

– Будь мы более открыты и более… напористы, можно назвать это так - мир был бы совершенно иным. Оба мира. Возможно, существовал бы только один мир. И возможно, только возможно – он был бы совершенно невероятным, таким, что даже мы с тобой, волшебники, сейчас не в состоянии его вообразить. Геллерт не хотел воображать, Гарри. Он жаждал увидеть его

Гарри молчал. Он уже всё понял. Почти всё.

– Речь никогда не шла о крови, никогда. Только о культуре. О мирных преобразованиях. Просвещение магглорожденных. Уменьшение возраста отбора. Собственное искусство. Собственная наука, изучающая не только магию, но весь обозримый мир. Многое, очень многое.

– Вы дружили? – прямо спросил Блэк.

– Я тоже был выдающимся молодым человеком. Как мне тогда казалось. Мы были молоды. Нам обоим хотелось прекрасного. Нет совершенно ничего удивительного в том, что мы легко нашли общий язык.

Подобные идеи не одобрялись тогда, так же, как не одобряются и сейчас. Хотя, - профессор на мгновение задумался – сейчас куда меньше. Долгое время мы держали их при себе. Строили планы. Рисовали себе картины того, как мы, просветители дадим миру блестящее будущее. А потом я рассказал всё Арианне.

Мы поссорились. Страшно поссорились, Гарри. Арианна кричала, что я сошел с ума. Она была куда умнее. Я разозлился, я надеялся, что она поддержит меня, ведь она всегда меня поддерживала. – Он помолчал и добавил, словно это не было очевидным – Мы любили друг друга.

Я не помню, кто первым достал палочку в ту ночь, я просто не знаю, Гарри. Скорее всего – это был я. И она умерла.

Наступила тишина. Закатный луч медленно полз по кабинету. Когда он достиг ножки кресла, Блэк услышал собственный голос:

– А потом встало солнце.

Альбус медленно кивнул.

– Моя жена была первым и последним человеком, чью жизнь я отнял. И после этого я больше ни разу не видел Геллерта Гриндевальда. До самой нашей дуэли.

Он воплощал свои идеи. Так, как понимал их, так, как у него получалось. Принимая всё более жесткие решения, все сильнее погружаясь во тьму. Лилась кровь. Люди требовали сделать хоть что-то, но не было человека, который мог бы с ним справится. Кроме меня, ставшего уже тогда далеко отстоящим от общих границ волшебником. Ты спросишь, почему я ничего не делал?

Он не спросил. Но Дамблдор всё равно ответил.

– Я просто боялся, Гарри. Того, что увижу себя.

– Увидели? – как-то пусто поинтересовался Блэк, уже зная, что услышит.

– Увидел, - кивнул профессор и, наконец-то, обернулся к нему. Очень старый, очень уставший человек.
– Ни одна идея в мире, Гарри, какой бы прекрасной она ни была, не стоит того, чтобы жертвовать за нее человеческой жизнью. Это самое ценное, что только можно себе вообразить – человеческая жизнь. Геллерт забыл об этом. И я – тоже забыл об этом. Всего на одну ночь, Гарри. В которую я потерял самое дорогое, что у меня было, и которая изменила всю мою жизнь. Никто не может решать, кому стоит жить, а кому нет. Ни я, ни Геллерт Гриндевальд, ни Том Реддл.

– Ни я?

– Ни ты, Гарри.

В кабинете снова стало тихо. А луч все полз и полз. Какой длинный день.

Альбус Дамблдор был прав.

И неправ.

Прекращайте мыслить такими категориями, мистер Блэк. Разве кто-то вообще бывает окончательно прав? Мой отец уже не от мира сего, но вы-то, слава Богу, пока еще нормальный.

И вы не бываете тоже, – мысленно ответил он Роберту Колдуэллу, и тот замолчал. Да, теперь он, пожалуй, куда лучше понимал младшего Дамблдора. И старшего тоже. И… себя?

Он твердо посмотрел в глаза директора и сказал:

– Мы убиваем на войне.

Он и сам не заметил, как легко далось ему это «мы». Которое пока еще было неправдой.

– Именно потому, что на войне убивают – я не убиваю на войне. Как бы странно для тебя это ни звучало.

– Чего вы от меня ждете, сэр?

Дамблдор улыбнулся. Опять чисто и радостно. Блэк почувствовал, как в сердце воткнулась тупая игла.

– Ничего, Гарри. Но я надеюсь. На то, что тебе никогда не придется рассказывать подобных историй.

Он не запомнил, как дошел до портрета.

Зато накрепко запомнил то, что решил в процессе.

Ему не придется. Никто не умрет. Никто из тех, до кого он может дотянуться – не умрет. Не будь он Гарри Блэк. И те, до кого дотянутся остальные – не умрут тоже.

Но он – не Альбус. И он совершенно точно больше не хочет им быть.

И не Роберт, копировать жесты которого теперь тоже не тянуло.

Он – Гарри.

И Гарри, лучше второй раз получит Аваду, чем будет рассказывать кому-то такие истории. Мертвая Гермиона. Мертвый Рон. Мертвый Невилл. Мертвая Полумна с пустыми глазами. Да ни за что.

А еще лучше – Аваду получит кто-нибудь другой. Хотя он на нее не способен, да? Пусть будут бритвы, хлысты, копья. Что угодно. Но точно не букеты.

Он знает кто он такой, и он не боится увидеть себя со стороны. Ни в отце, ни в Реддле. Ни в ком. Потому что его там нет.

Внутри поселилась какая-то веселая злость. Совсем не волчья. И даже не воронья. Правильная, человеческая. Неизвестно только на кого именно.

Но сейчас это было, пожалуй, что неважно.

Им было как нам, Гарри.