Легенда о невесте людоеда
Шрифт:
— Из-за тебя мы голодаем! — с надрывом кричал отец.
— И потому готов был пожертвовать мной? — все злее говорила Тери. — Продать меня незнакомцу? Почему же ты меня сразу троллю не продал на съедение, па? Для этого меня растил — на продажу, как корову или свинью? Для этого воспитывал в вере, приказывал хранить невинность — так денег получишь больше?
Мужчина хотел было что-то ответить, но запнулся, подбирая наиболее точные слова. Он даже вскочил с лохани, на которой восседал, подошел ближе к дочери и пригрозил указательным пальцем.
— Дочь должна подчиняться отцу, говорится в святом писании! А женщина — рабыня для своего мужа. Это закон божий, и
Терисия перебила его:
— Не стала бы открывать рот. Да, отец? — Девушка, все еще сидевшая на грязном полу, внезапно схватила папу за ногу, отчего у того лицо искривилось в гримасе ужаса: — Омыть тебе ноги папочка? Как хорошая дочь я должна уважать родителей, даже если этими ногами они пинали меня, — Тери с силой дернула на себе стопу отца, он испуганно вскрикнул, и дочь его отпустила. Вреда она ему не нанесет, просто сил не хватит, но напугать могла и хотела. Отец в ужасе покинул хлев.
Гнев сжирал в девушке любые человеческие чувства, в какой-то момент она внутри стала настолько же ужасной, какой ее видели и снаружи жители деревни. Она забыла про боль, про жалость к себе, но злилась на всех этих людей, на помощь которых надеялась больше всего. Им плевать на то, что она пережила и испытала, что ее едва не сожрала толпа троллей. Теперь еще и Тери виновата в том, что их детей похитили! Девушка осознала, что после избиения и предательства нет в ней жалости и к детям, украденным троллями. Поделом! За свои гнилые душонки им только это и полагается — страдание.
К озлобленной и побитой девушке в голову лезли самые ужасные мысли, которые только могло породить ее отравленное гневом сознание. Она сидела среди вони сарая опять и опять вспоминая то, как к ней отнеслись люди, а в особенности родственники.
И вдруг на пороге хлева появилось несколько женских силуэтов. В пришедшей полной молодой девушке Терисия едва узнала свою старшую сестру Адотию. Лет пять назад она вышла замуж и живет вместе с мужем недалеко от родительского дома. Сестра шла к ней в сопровождении других жителей деревни, каждый из которых нес в руках по иконе. Они стали на безопасное расстояние от Тери и молча смотрели на нее. Девушка увидела в руках Адотии ту самую икону из своей комнаты, ту самую, рядом с которым мать повесила проклятое свадебное платье.
— Твои собратья украли мою дочь, — громко говорила сестра со скорбным выражением, — скажи, где она, во имя Господа нашего приказываю!
— Приказываю тебе, демон, признайся, где наши дети! — вперед родственницы пленницы выбежала ее спутница, выставляя перед собой крепко зажатую в руках копию Святого писания.
Тери оторопела от всего этого. Некоторое время она не знала, что сказать.
— Я не знаю, — наконец выдавила из себя девушка. Свою племянницу, похищенного ребенка сестры, она видела несколько раз — Адотия прятала дочь от всех, чтобы никто не сглазил. Тери была все еще зла за жестокость к себе, но ребенка стало жаль. Однако жалость не помогла вспомнить место, где она нашла троллью обитель. — Замок троллей где-то в лесу, я не помню где.
— О, не ври нам, чудовище! — продолжала упорствовать женщина с книгой. — Ты знаешь, где они, и скажешь! Во имя Ангела Господня и святой девы Таины!
В повисшей тишине от нее напряженно ждали ответа, но некстати рядом громко заржала лошадь — та самая, мощного телосложения, на которой девушка приехала домой. С уст Тери вырвался смешок.
— Вы думаете, ваши иконки, книжки подействуют на меня? —
риторически спросила девушка. — Я не демон, идиотки вы пустоголовые!Все присутствующие возмущенно заулюлюкали дерзким словам пленницы. Женщин, вышедших вперед с иконами и Святыми писаниями, поглотила и оттеснила назад толпа мужчин, выступивших вперед и готовых к нападению на беззащитную пленницу. Кто-то из этой разъяренной группы еще раз спросил девушку:
— Отвечай, где наши дети, тварь! Пять детей похитили твои ироды, пять! Говори, или мы убьем тебя той смертью, какой ты заслуживаешь.
— Забросаете до смерти иконами? Или книгами? — насмешливо произнесла девушка. Говоривший мужчина залепил звонкую пощечину, Тери отлетела на пол. Подниматься и отвечать на вопросы, на которые у девушки не было ответов, она не хотела и не могла. Терисия просто смотрела в пол хлева до тех пор, пока все не покинули помещение, не оставили ее один на один с мыслями, холодом и болью.
Девушку ждала долгая бессонная ночь, первая, когда она отказалась молиться. Ангел Господень всегда был для Тери частью ее родного дома, семьи, но семья ее предала и возненавидела. Грош цена тому верующему, который судит не по сути, а по внешности. Без молитвы Терисия ощутила себя полностью одинокой. В тяжелые времена только вера спасала, а теперь надежды нет. До рассвета в воспоминаниях всплывали сцены из детства, фразы отца, стряпня матери, игры с сестрами, и каждый такой кадр из прошлого иглой вгонялся в сердце, вынуждал слезы течь из глаз без остановки.
С рассветом в хлев заявилась дюжина крепких мужчин. Они отстегнули замок с ее цепью от столба и стали тумаками выталкивать из сарая на улицу, где собралось будто бы все село целиком. Многие старые знакомые Терисии кричали ей в лицо обидные слова, проклятия и угрозы, а сама пленница уже не сопротивлялась, не отвечала никому и покорно шла навстречу своей судьбе. На главной улице в землю вбили толстый столб, внизу сделали подушку из дров и хвороста. Тери без страха взошла на место своей казни, позволила крепко привязать себя к столбу.
С закрытыми глазами девушка слушала приговор от священника. Она понимала, что все его слова ложь, а сам он дармоед, которой живет за счет чужой глупости. Девушка вдруг полностью осознала среди насколько тупых, ограниченных людей она жила столько лет, они дурачат сами себя и страдают от этого еще больше. Хворост под ее ногами запылал пламенем, промерзшие за ночь стопы наконец стали согреваться, а Тери заулыбалась — она поняла, что сжигают они ее только из-за тупости своей и страха перед теми, кого не могут победить; их жестокость — символ их беспомощности. Это не спасет их — они поселились у подножия леса троллей, чего они еще ждали? Что те не будут воровать их детей, убивать их, не будут жрать их заживо, а принесут гостинцы?
— Чертовы идиоты! — кричала Тери сквозь собственный смех, а пламя от отсыревшего хвороста поднималось все выше и уже касалось ее плаща. — Вы всё равно умрёте! Ничего вас, дураков, уже не спасёт!
Зеваки перестали кричать оскорбления и теперь смотрели на нее с широко распахнутыми глазами, полными ужаса. Слова троллихи воспринимали как проклятие, которому суждено сбыться.
В толпе не сразу услышали топот копыт, за что первыми поплатились стоящие с краю толпы — их головы и разрубленные части тела полетели в разные стороны. Всадник в черном одеянии буквально прорезал себе путь к той, кого сжигали на костре. Те, кого не успел задеть огромный разящий меч, с криками разбежались в разные стороны, позабыв о зрелищной казни.