Легенда Татр
Шрифт:
На него, как на солнце, обращены были взоры горцев.
Несмотря на свою молодость, он был как бы королем Подгалья.
И не только Подгалья, но и всех Татр.
Вот каким сыном благословил их господь!
Без него шляхта перебила бы всех мужиков, без него король не вернулся бы в свою столицу. Он нужде загородил дорогу в Подгалье, широкой грудью своей преградил ей путь, он вырвет людей у нее из глотки, как ягненка из волчьей пасти.
А когда сделает это, когда вернется со славой и с новым богатством, тогда он женится на девушке богатой, из Почтенного дома и будет
Над дверями, напротив искусно сплетенной из тонких стебельков огромной подвижной паутины, средства против дурного глаза, висел на гвозде венок, который надевала старуха Нендзова в день своей свадьбы, венок, успевший давно засохнуть. В нем она перед свадьбой, в июне, гуляла по зеленому лугу и пела:
Зачем ты мне нужен,
Розовый цветочек?
Я себе сплетаю
Последний веночек…
А за иконой, написанной на стекле, торчал свадебный букет старика Нендзы, отца Яносика, сухой и пыльный.
Старики улыбнулись друг другу.
У нее еще сохранилась та рубашка, в которой ездила она к венцу в Шафляры, рубашка была спрятана в сундуке, тонкая, как паутина, с широким кружевом вокруг шеи, вышитая чудесным узором из еловых веток и горных лилий. Там же хранился и голубой корсаж с шитыми золотом розами, белый прозрачный головной платок с богатым шитьем, красные сафьяновые сапоги… В сундуке из кедрового дерева лежали наволочки, искусно вышитые, и тонкие полотняные простыни, а на самом дне пять ниток кораллов, которым не было цены, – их старуха надевала по праздникам и берегла для будущей невестки.
Но это должна быть девушка, каких мало!
Из хозяйского роду, как дочь Топора из Грубого или солтыса Новобильского, богатая, работящая, послушная, здоровая и красивая. Много таких невест в томлении поглядывало на Нендзов Гроник, но Яносик еще не хотел жениться.
– Знаете, мама, – говорил он, – ветру легче лететь, когда он ничего не несет. Хоть бы только ольховую ветвь или птичье перо нес, и то уж ему мешает! А я – как ветер!
Улыбалась старуха, слушая его. Ведь благодаря такому характеру сына росла его слава, богатство и значение.
Но печально глядели сейчас из резного киота лики святых, писанные яркими красками на стекле, и меж темно-зеленых кедровых сундуков, богато разрисованных цветочками, полных всякого добра, бродила грусть… и грустью веяло от цифры тысяча пятьсот пятьдесят на потолке, под которой была надпись: «Ян Нендза Литмановский построил этот дом».
А вдруг сын не вернется!..
А вдруг он погибнет!..
Ни слова не сказали старики друг другу – только посмотрели одновременно друг на друга.
Больше ста лет стоит дом и ведется хозяйство в Тропике.
Господь благословил их, и богатство росло.
Неужто все это осиротеет?
Вздохнули старики.
Но сын должен был идти…
Они его для этого растили.
Мать сама дала ему чупагу в руки.
Они учили его гордо держать голову и заставлять людей уважать себя.
Они не находили ему равного даже среди солтысов, хотя, например,
Новобильские в Бялке или Зыхи в Витове были шляхетского рода.Сами они ему твердили, что нет ему равного.
Сами учили соседских детей победнее слушаться Яносика, когда он был еще мальчиком.
Они первые ставили его выше всех других.
В холодных, надменных глазах старухи Нендзовой засверкали крупные слезы.
– И зачем только я родила на свет такого молодца? – сказала она. – Такого гетмана!..
Но она тотчас же смахнула пальцами слезы, и на ее лицо вернулось суровое, гордое спокойствие.
– Что же делать? – сказал старый Нендза. – От орла сова не родится, а только орел. Мы – Нендзы Литмановские.
– Да! – ответила старуха. – Надо мириться.
Коровы уже возвращались с пастбищ, позвякивая колокольчиками; и хозяйка, встав, вышла на порог, чтобы поглядеть на них. Стадо брело, сбившись в кучу, за ним шли с длинными кнутами и чупагами в руках два взрослых пастуха, которые могли защитить его от волков и злых людей, а третий, подросток с палкой в руке, издали уже орал во все горло:
Солнышко заходит, за лесом садится…
Начала хозяйка с ужином возиться,
Варит, эх, готовит не кому иному,
Пастуху, что лугом стадо гонит к дому.
Медленной поступью, отдельно от коров, шли длиннорогие волы с пастбища, за ними – два волопаса с дудками и длинными чупагами. Среди волов были пегие оравские, рыжие и черные польские.
Побрякивая сотней медных колокольчиков, бежали овцы, которых подгоняли белые собаки и пастухи, бежали вместе с козами, громадным стадом.
Сыновнее богатство возвращалось домой. Вышел и старик Нендза на порог, поджидая его.
– Что-то с Пеструхой неладно, хозяин, – доложил старший пастух.
– Отведи ее в хлев, – сказал Нендза, – сними с себя рубаху, выверни ее наизнанку и покрой корову, а потом укуси ее три раза в шею, ей сейчас же и полегчает.
Старики вернулись в дом. Полдник был готов, хозяйка сварила его вовремя, а кухарка подала. Она поставила на стол громадную миску в черной избе, и скоро Нендза с женой, работники и служанки сели на лавках вокруг. Ели горячие гречневые клецки с салом. Нендза, как хозяин, прочел молитву и перекрестил кушанье. Набирали клецки большими деревянными ложками с красивой резьбой на черенках, а хозяйка подливала в миску горячее молоко из горшка, стоящего рядом, и каждый набирал его ложкою вместе с клецками.
После полудня, когда пастухи опять погнали стадо на пастбище, пришли проведать дядю и тетку Кристка, Ядвига и Войтек, который вырезал из дерева всякие вещи.
Они уселись перед избой, так как было тепло, а в поле к это время никакой работы не было, и стали разговаривать.
Войтек нашел кусок мягкого липового дерева и принялся что-то вырезывать.
Долго смотрел на него старик Нендза, не вмешиваясь в разговор женщин, говоривших о свирепствовавшей среди детей лихорадке, которую можно вылечить так: три раза натереть горло ребенка листьями вербы, растущей над рекою, а потом отнести листья обратно туда, где они были взяты. Наконец Нендза спросил: