Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене
Шрифт:
О море, море!..
В юности когда-то
Я изумился, что оно горбато,
Но позабыл об этом в малый срок,
Познав его божественную дивность.
Нырнуть в него —
Вернуться в первобытность,
Вновь народиться — выйти на песок.
Недаром же, пожившие на свете,
У моря мы беспечнее, чем дети.
О море, море,
Как я наслаждался!
Ходил в ущелье, загорал, купался,
Пил горькую, медок и даже квас,
И
Что именно, я говорить не буду,
Меня втащили Музы на Парнас,
А на Парнасе, все же это знают,
Уже не пьют,
А только сочиняют.
Там сочинял и я,
Пока жених
Не перепутал замыслов моих.
Тогда к столу с лукавым выраженьем
Подсела Муза, подперев щеку.
—Что, не выходит?.. Дай-ка помогу!..
Не женится?! Ну если надо, женим!.. —
Так, отогнав сомнения и страхи,
Ко мне явилась Муза
В роли свахи.
Был замысел её
Житейски прост:
— Во-первых, твой Жуан имеет пост,
Пост в наше время свадьбе не помеха,
А во-вторых — награда по труду! —
Жуан теперь всё время на виду,
Что очень важно для его успеха.
Судьба не раз женила и венчала
Вот на таких
Общественных началах.
Есть у меня
Наташа Кузьмина,
Вся для посева, были б семена,
Не девушка — восторг любви заветной.
Возьми сведи их, а потом жени.
Поверженное зло соедини
С Душою и Любовью первоцветной.
Тут, грешного, меня сомненья взяли,
И я спросил:
— А самому нельзя ли?
— Как это “самому”?! —
Вспылив мгновенно,
Меня отчитывала Муза гневно: —
Ты — не творец! Терзайся и страдай,
Влачись в пыли, валяйся под горою,
Но лучшее в себе отдай герою,
Из сердца вырви, а ему отдай.
В том и беда творцов пера и кисти,
Что пишут
Из тщеславья и корысти.
Стихи поэта —
Горшая из нив,
Речь Музы — нету строже директив.
Хотя корила, так сказать, приватно,
Но дал ответ на то не сразу я:
— Ну вот, с тобой и пошутить нельзя,
А с Кузьминой получится неладно.
Ты знаешь, что Наташа Кузьмина
Два года
Как с другим обручена?
Не удивилась Муза,
Мне внимая,
Лишь горько улыбнулась:
— Знаю, знаю!..
Они клялись, когда тот призван был,
Но в том и грех, что паренёк служивый
В присяге чувству оказался лживый,
Письмо ей написал, что разлюбил,
Что женится в стране Дальневосточной,
Что остаётся в службе
На сверхсрочной.
— И что Наташа?
— А Наташа плачет,
Не
понимая, что всё это значит. —Мне жалость горькая сдавила грудь:
— Нам не оставить ли её в покое
До выясненья, что же с ней такое?
— Нет, нет! Со свадьбою нельзя тянуть!
Жуан красив, начнёт любить и нежить,
Она утешится.
Пора утешить!
Сказала так,
Как будто отрубила,
Вздохнула — и уже миролюбиво:
— Ты — сочинитель, призванный творить,
Вот и твори, на горькой правде зрея.
Как бесполезно жизни быть добрее,
Так безрассудно и жесточе быть.
Об остальном когда-нибудь доспорим,
Теперь пойди
И попрощайся с морем.
О море, море,
В этот час прощанья
Как мне любезно волн твоих качанье
И шум, когда волна о берег бьёт.
На море море в шумах не походит,
Балтийское колотит, как молотит,
А Чёрное, хоть гневно, но поёт.
Мне, человеку северного круга,
Роднее почему-то
Море юга.
Оно во мне
Ещё так долго пело
Уже в моем краю, в метелях белых,
Оно играло снежной белизной,
Когда спешил я к двери ресторана
На свадьбу оженённого Жуана,
Сведённого с Наташей Кузьминой
Не где-то, не в каком-то частном доме,
А на одном собрании
В завкоме.
Русоволоса,
Издали видна,
Она была высока и стройна,
Во всех приманках вызревшая к сроку,
Был у неё чего-то ждущий взгляд,
Каким невесты, как во сне, глядят
На всё еще пустынную дорогу.
Тут мой Жуан, подвинутый судьбой,
И очутился
На дороге той.
Всё ладно бы,
Но чем утишить стыд
И боль Аделаидиных обид?
Мне показалось, верьте иль не верьте,
В просвете ресторанного окна
Туманно обозначилась она
И растворилась в снежной круговерти.
Должно, где свадьбы,
Там в бессонном бденье
Загубленной Любви
Блуждают тени.
Как не спешил,
Но опоздал настолько,
Что за столом уже кричали “горько!”,
И вот Жуан, обняв плечо жены,
Склонился над лицом наивно-юным,
Затмил его, как при затменье лунном,
Когда Земля закроет лик Луны.
Но из-за тени, тенью не затроган,
Сиял и вился
Золотистый локон.
Из века в век,
Изо дня в день еси
Звучало “горько” на святой Руси.
Казалось бы, в обряде есть накладка,
Но хитр и мудр был древний драматург:
Кричали “горько”, выходило ж вдруг
Не горько вовсе, а хмельно и сладко.