Лекарь Империи 6

— Прошу, проходите в главный зал! — барон развернулся и мы зашли во дворец. Он зашагал вперед, а его голос эхом разносился под высокими потолками. — Гости уже собираются. Вечер обещает быть весьма интересным. У меня для вас приготовлено несколько сюрпризов.

Сюрпризов… Не сомневаюсь.

И что-то мне подсказывает, что не все из них будут приятными.

Мы проследовали за бароном через ряд роскошных, залитых светом комнат. Паркет из темного дерева блестел как зеркало, отражая позолоту на потолках. На стенах висели картины импрессионистов, которые я видел только в учебниках по искусству, вперемешку с дикими, кричащими полотнами современного авангарда.

Вероника шла рядом, держа в руке край своего темно-синего платья, а другой крепко вцепившись в мою руку.

И вот, наконец, вошли в большой ярко освещенный зал, полный народа. На нас внимания никто не обратил. Ну, это меня точно не расстроило. А вот Вероника…

— Илья, ты видел? — шептала она, ее голос был полон благоговейного ужаса. — Это же весь высший свет Владимирской области! Вон там, у камина, княгиня Афанасьева — она владеет половиной текстильных фабрик в регионе! А там, у бара, Якушев, нефтяной магнат! И это… боже, это же заместитель губернатора!

— Ого-го! — Фырк, невидимый, метался от одной позолоченной рамы к другой, его глазки горели алчным огнем. — Смотри, двуногий! Бриллианты! Золото! У той тетки на шее камней на три наших больницы хватит! Давай стащим парочку? Я отвлеку, а ты цап — и готово! Заживем, как короли! Не надо будет в больнице тухнуть. Уедем на Мальдивы!

Я мысленно отгородился от их восторгов и паники.

Мой мозг уже переключился в свой стандартный режим: наблюдение и анализ. Профессиональная деформация, от которой не избавиться.

Я не видел светское общество. Я видел пациентов.

Княгиня Афанасьева, на которую с таким трепетом смотрела Вероника, была не просто аристократкой. Это была женщина лет шестидесяти с пергаментной кожей, едва заметным желтушным оттенком склер и сосудистыми звездочками на груди, которые не мог скрыть даже толстый слой пудры.

Я мгновенно поставил диагноз — цирроз печени, скорее всего алкогольный. Стадия компенсации, но печень уже кричит о помощи.

Нефтяной магнат Якушев, громко смеявшийся у бара, был не просто богачом. У него был легкий, едва заметный тремор правой руки — классический «счет монет».

Лицо было лишено мимики, словно маска. Ранняя стадия болезни Паркинсона. Через пару лет ему понадобится хороший невролог. Если, конечно, он его уже не привлек.

А вот этого я знал. Первый заместитель губернатора Мартынов, вальяжно беседовавший с какой-то дамой, был не просто чиновником.

У него была одышка при разговоре, бочкообразная грудная клетка и желтые от никотина пальцы, сжимавшие бокал с виски.

Хроническая обструктивная болезнь легких, последняя стадия. Плюс, скорее всего, ишемическая болезнь сердца. Этот долго не протянет.

Это был современный бал, блестящий и роскошный. Но для меня это был просто другой вид обхода в отделении.

Зал, полный ходячих историй болезни. Собрание людей, чьи деньги и власть не могли защитить их от хрупкости собственных тел. И я смотрел на них не как гость, а как лекарь, который уже видел финал их историй.

Сам зал, который поражал размахом. Высота потолков — метров восемь, не меньше. Современный дизайн — строгий, холодный минимализм с элементами ар-деко.

Огромные панорамные окна от пола до потолка, из которых открывался вид на ночной парк. Вместо классических люстр с потолка свисали причудливые хрустальные конструкции, которые больше походили на арт-объекты из галереи современного искусства.

На небольшой сцене в углу играл струнный квартет, но вместо Моцарта или Вивальди они исполняли джазовые аранжировки современных хитов.

Приятная, остроумная находка.

Официанты в строгих черных костюмах бесшумно скользили между гостями, предлагая шампанское.

На длинных столах, покрытых белоснежными скатертями, были разложены изысканные закуски: устрицы на ледяной подушке, горки черной и красной икры, сложные канапе, которые больше походили на миниатюрные скульптуры, чем на еду.

— Смотри, двуногий, еда! — Фырк чуть ли не пускал слюни, невидимо сидя у меня на плече. — Настоящая, еда знати! А не больничная каша! Вон те маленькие рыбки с черными точками! Это же икра! Я слыхал о ней! Говорят, очень вкусно!'

Я снова осмотрел толпу. И один случай привлек мое особое внимание.

Пожилой, седовласый господин чьей фамилии я не знал, в парадном военном мундире с многочисленными орденами стоял у мраморной колонны.

Спина прямая как струна, подбородок гордо задран, руки сложены за спиной. На первый взгляд — образец военной выправки. Но это была не выправка.

Он просто не мог иначе. Что-то не так. Я прищурился, вглядываясь в его позу.

Слишком жестко. Слишком неподвижно. Он поворачивается всем корпусом, не сгибая шеи. И стоит так, словно проглотил аршин.

Я активировал «Сонар», посылая тонкий, невидимый импульс в его сторону.

Мой дар позволил мне увидеть сквозь дорогой мундир и кожу, прямо к костям и суставам. Картина, которая открылась мне, была удручающей.

Его позвоночник был деформирован. Межпозвоночные диски практически отсутствовали, а отдельные позвонки начали срастаться в единую, монолитную костную структуру, похожую на бамбуковую палку.

Диагноз пришел мгновенно.

Все понятно. Болезнь Бехтерева, она же анкилозирующий спондилоартрит. Хроническое воспалительное заболевание, при котором позвоночник постепенно окостеневает, превращаясь в негнущийся «футляр».

Судя по степени поражения, он болеет лет пятнадцать-двадцать, не меньше. Бедняга.

Каждое движение, каждый вздох должен причинять ему адскую, хроническую боль, которую он скрывает за маской аристократической гордости.

Я отвел взгляд, чувствуя укол профессионального сочувствия. Этот старый вояка вел свою последнюю, самую тяжелую битву. Битву с собственным телом. И в этой войне он был обречен на поражение.

— Эй, двуногий! — Фырк легонько дернул меня за мочку уха. — Хватит пациентов разглядывать, потом диагнозы поставишь! Смотри, твой благодетель на сцену поднимается! Сейчас, наверное, тост говорить будет!

Музыка действительно стихла. Барон фон Штальберг поднялся на небольшую сцену, где до этого играл квартет, и взял в руки микрофон.

Свет в зале плавно приглушился, оставив только его в ярком круге прожектора. Все разговоры смолкли.

— Дорогие друзья! — его голос, усиленный скрытыми динамиками, разнесся по залу. Он был глубоким, бархатным, привыкшим повелевать. — Я безмерно рад видеть всех вас сегодня в моем доме! Спасибо, что откликнулись на мое несколько спонтанное приглашение!