Лекарство для Люс

– Базиль, я слышал о твоем чудесном спасении. За тебя!

– Ну нет, - возразил Дятлов.
– За рыцаря д'Арильи! Вот кто был сегодня на высоте.

И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю о том, как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.

– Это судьба. Дятлов, - сказал д'Арильи. Красный свет причудливо играл на его длинном лице.
– Амор фати.

Дятлов хмыкнул, потом спросил:

– Ницше?

– Да, Ницше, Шпенглер.

– Фашистская философия.

– Бросьте, Базиль. Эта ваша склонность к хлестким эпитетам. Они неприложимы к большим мыслителям.

– К Ницше - может быть. Но Шпенглер - это уже полный распад.

– Шпенглер предельно честен: он предчувствует распад Европы и пишет о нем.

– И вы верите в это, д'Арильи?

– Это факт. У нас нет будущего, Базиль.

– За что же вы тогда сражаетесь?

Француз пожал плечами.

– Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за честность?

– Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестящий стилист.

– Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не говорите мне, что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда, которую распахал Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания нацистских идей: судьба, противостоящая причинности, общность крови, инстинкт мужчины-солдата, этика хищного зверя...

– О, вы знаток, - сказал д'Арильи.

– Кстати, наиболее интересное, что у него есть - идею замкнутых, умирающих культур, - Шпенглер заимствовал у Данилевского. Так что напрасно он считал себя Коперником истории.

– Данилевский? Никогда не слышал такого имени.

– Данилевский писал о подобных вещах еще в прошлом веке.

– Я думал, вы физик, Дятлов, а вы, оказывается, философ.

– Я всю жизнь занимался проблемой будущего, - ответил Дятлов, - а это и физика, и философия. Шпенглер назвал дату смерти Европы - 2000 год. Меня интересуют другие сроки. Я хочу знать, что будет через тысячу лет. Более того, я хочу увидеть это собственными глазами. И я думаю, мое желание выполнимо.

– Вы, русские, большие оптимисты, - сказал д'Арильи.

Они стояли перед высоким угрюмым домом.

– Нам сюда.
– Гектор толкнул тяжелую створку.

На лестнице было сумрачно. Пахло кошками. Сквозь пыльные окна с остатками витражей пробивался серый свет. Они поднялись на третий этаж и остановились у облупленной бурой двери, край которой был густо усыпан кнопками. Гектор долго изучал подписи под кнопками, потом нажал на одну четыре раза. Никто не открывал. Гектор помешкал и нажал еще раз. В недрах квартиры что-то пискнуло, дверь дрогнула и отворилась. Седая полная дама в халате с красными драконами молча смотрела на них.

– Мы к Николаю Ивановичу, - робко сказал Гектор.

Дама посторонилась. Гектор и Пьер вошли в пахнущий керосином и капустой полумрак. Пока они искали дорогу в темных закоулках, Пьер дважды стукнулся о сундуки, запутался в сыром белье и сбил плечом велосипедную раму. Жилье Николая Ивановича - узкая непомерно длинная комната с высоченным потолком - оказалось в конце сложной сети коридоров. Хозяин сидел у единственного окна за столом, рабочим и обеденным одновременно. На углу его стыл стакан бледного чая. Меж грудами книг и стопками исписанных листков голубоватой бумаги выглядывали кусок затвердевшего сыра, банка с остатками варенья, плетеная тарелочка с растерзанным хлебом. Бритый человек в круглых железных очках близоруко сощурился, протягивая мягкую сильную руку.

Выслушав историю Пьера, Николай Иванович задумался. Гектор и Пьер сидели на шатких стульях, а хозяин, стоя у стола, рассеянно ворошил бумаги. За стеной плакал ребенок. "Несчастье ты мое", - явственно произнес высокий женский голос. Грянули в дверь, раздался зловещий крик: "К телефону!" Пьер вздрогнул.

– Простите, - сказал Николай Иванович, выходя.

Вернувшись через пять минут, он сконфуженно объяснил:

– Домоуправ. Просит, чудак, чтобы я жильцам лекцию прочитал. О международном положении.
– Он сокрушенно махнул рукой, забарабанил по столу. Потом воскликнул: - Что ж это я! Сейчас чай поставлю. Вот у меня и повидло...

– Нет, нет, спасибо. Мы только что из чайханы, - сказал Гектор.

– Ах так, - пробормотал Николай Иванович.
– Ну а Харилай? Харилай что вам сказал?

– Он предлагает собрать Всемирный Совет.

– И правильно!
– обрадовался Николай Иванович.
– Вот и я так считаю. А вы, вы-то сами как думаете, голубчик?

Утром явился связной от соседей справа и сказал Дятлову, что они отходят на юг и через десять - пятнадцать минут с их стороны надо ждать немецкие танки.

– Мы перехватили радиограмму бошей: они собираются отрезать нас от Дрома. Речь шла о десанте.

– Похоже, только мы мешаем немцам замкнуть кольцо, - сказал Дятлов Декуру, когда связной ушел.
– Пройдите по траншеям, Жак. Поговорите с ребятами. Сейчас будет... Да что там, сами знаете.

Декур исчез.

– Базиль, - сказал вдруг Пьер, - что вы тогда говорили про будущее?

– Тебе не хотелось бы слетать на тысячу лет вперед, малыш? В гости.

– Сказки, Базиль.

– Вовсе нет. Ладно, мы еще потолкуем об этом. А сейчас...
– Дятлов обернулся к д'Арильи, - уходите, право. Эрвье вас ждет.

– Подождет.

Д'Арильи остался. И был убит в самом начале боя. Тихо скользнул по стенке траншеи и сложился на дне, устроив голову на горке пустых пулеметных лент.

А когда немцев отбили, пришел Буше.

– Представь себе число песчинок на этом берегу.
– Широкое движение руки над охристой уходящей вдаль полосой, и взгляд Пьера послушно оторвался от нежной зелени миртовой рощи, следуя за приглашающим жестом.
– Число капель в этом море. Представь себе пустоту. Всякая мысль есть мысль о чем-то. Чтобы мысли рождались и жили...

Волны мерно ударяли в берег, на секунду возникала и таяла белая молния пены.

– Мыслимые же формы суть идеи, сущности вещей. Идеи блага, истины, красоты - это сущие реальности, но они бестелесны, мир их совершенен и вечен.
– Курчавый бородач в белом хитоне светлыми глазами смотрел на Пьера.

"Суть, сущие, сущности". Пьер потерянно моргал.

– Не люди ли придумали эти идеи, Платон? А ведь люди не вечны, - сказал юноша с широким гладким лицом.

– Я отвечу тебе так, Харитон. Души вещей живут до своих жалких воплощений, наряду с ними и после них. А людям, - Платон поднял палец, свойственно стремление обратить свою смертную природу в бессмертную и вечную, идеальную. Что есть счастье, свобода, жизнь человека в сравнении с государством, то есть идеей человеческого сообщества!