Лекарство от любви

Пока же он скакал все дальше и дальше, мимо пустых сел и городов, мимо бурых раскисших полей и чахлых рошиц — в основном осинников и березняков, тянувших к низкому серому небу голые, как прутья, ветки. Иногда его провожали лаем брошенные в деревнях голодные собаки, иногда при его приближении взлетали с шумным карканьем вороны (Кай не всматривался, что они там клевали на обочинах). За исключением его самого, это были, кажется, единственные живые существа на многие мили вокруг. Птиц-соглядатаев, похоже, не было — или маги Совета вообще прохлопали одинокого всадника, покинувшего столицу в темноте через тайный ход, или им было сейчас не до этого.

Конь хромал все сильнее, хотя, конечно, разбитое копыто уже не могло причинять ему боли. Начало темнеть; впрочем, Кай понимал, что сумерки наступили раньше из-за сплошных туч, обложивших небо, и на самом деле до заката еще не меньше часа. Наконец слева показался простой каменный обелиск, и Кай понял, что уже недалек от цели: этот обелиск был установлен на братской могиле раненых, скончавшихся в первую ночь после Пелльрондской битвы. Значит, до самого поля еще шесть миль.

Кай свернул с тракта налево, на тропинку, ведущую к обелиску. Тропка почти полностью заросла — очередные юбилейные торжества прошли три года назад, и с тех пор здесь, кажется, никто не появлялся. Три с лишним века прошло, кто теперь помнит погребенных в братских могилах — тем более не в главных, на самом поле, а здесь, на отшибе… как будто раненые виноваты, что не пали героической смертью с оружием в руках прямо на поле битвы, а еще несколько часов стонали и мучились, пока их собирали на носилках и везли на тряских повозках… Кай уже продумал, как затормозить коня в условиях, когда идея въезжать на нем на курган посреди поля, на виду у магов, была бы явно не лучшей. Под обелиском крутого кургана не было — лишь пологий холмик, да и, в любом случае, добираться отсюда пешком, тем более с грузом, было бы слишком далеко. Кай лишь использовал его в качестве ориентира. Его целью была река Мораста, протекавшая вдоль северо-восточного края Пелльрондского поля. Вдоль южного берега этой реки командующий левым флангом Светлых выстроил свою пехоту, реализуя свой хитрый план: когда тяжелая кавалерия Темных устремилась в атаку на казавшихся ей беззащитными пехотинцев, те быстро отошли на противоположный берег, а преследовавшие их тяжеловооруженные рыцари на закованных в броню конях провалились под лед. Так, во всяком случае, гласила официальная историография. На самом деле, если бы командир Светлых хотел заманить противника на лед, не подвергая риску своих, он бы с самого начала выстроил пехоту и стрелков на северном берегу. Но он оставил реку у них за спиной, желая отрезать путь для отступления им самим, а «хитрый маневр отхода» на самом деле таки был беспорядочным бегством. Под лед в процессе провалились и преследуемые, и преследователи, но тонули в результате главным образом первые, ибо глубина Морасты не превышает двух ярдов — плохо для пешего в доспехах, но все еще приемлемо для коня и всадника. Однако кони Темных увязали ногами в илистом дне, и кавалерию, потерявшую всю свою мобильность, расстреляли в упор арбалетчики, все же успевшие добраться до северного берега до того, как лед проломился. Так получилось, что трусы, сбежавшие самыми первыми (но поступившие совершенно правильно, ибо, сохрани они верность приказу и останься на позиции, рыцари стоптали бы там их всех без всякой пользы для Светлых), спасли исход сражения, во всяком случае, на этом его участке. Потом, конечно, все это было объявлено гениальным планом…

Для Кая во всей истории сейчас был важен именно тормозящий эффект Морасты для кавалеристов. Лезть в холодную воду не хотелось, но, похоже, это был лучший вариант.

Кай вылетел к реке севернее Пелльрондского поля, там, где она все еще текла почти строго на юг, лишь ниже по течению отворачивая влево. С хрустом проломившись сквозь сухие ломкие стебли не то какой-то многолетней травы, не то кустарника — нимало, понятно, не замедлившие его продвижение — мертвый конь выскочил на топкий берег, обильно поросший камышом. Кай не ожидал, что это произойдет так скоро — он помнил это место по картам из старых книг, описывавших битву, но с тех пор Мораста явно стала шире — и едва успел развернуть коня вправо, чтобы въехать в воду под острым углом к берегу. Под копытами тут же смачно зачавкала грязь, в отличие от дня сражения, не схваченная морозом. Кая мотнуло вперед — скорость резко замедлилась, теперь на каждое копыто налипло по несколько фунтов вязкой грязи, и ноги вороного, все еще пытавшегося мчаться во весь опор, при каждом скачке проваливались все глубже в жижу, хотя он даже еще не добрался до открытой воды. Кай с опозданием вспомнил, что хотел развернуться к северу прежде, чем въезжать в воду, ибо ему совсем не было нужно, чтобы мертвый конь продолжил потом путь в южном направлении и, выбравшись на берег, проскакал через поле. Он резко потянул за левый повод, надеясь, что теперь, когда скорость снизилась, радиус разворота будет небольшим. Однако мертвый скакун, пытавшийся идти совсем не тем аллюром, каким можно двигаться по грязи, плохо слушался узды, и Кай слишком поздно понял, что разворачиваться налево в реку, а не направо на берег, было плохой идеей. Теперь, однако, ему оставалось лишь следовать ей в надежде, что конь все-таки повернет прежде, чем утащит его на самую середину реки. Но, когда это, наконец, произошло, от берега его уже отделяли добрые двадцать ярдов; вода, правда, едва дошла до брюха коню, но это утешало мало, поскольку он увязал все глубже с каждым скачком. Похоже, что за минувшие столетия Мораста не только разлилась вширь, но и утратила формальную глубину, превратившись, однако, из просто реки с заболоченными берегами в совершеннейшее болото. Конь уже еле двигался; Кай продолжал тянуть его за левый повод, желая вернуться ближе к берегу, но при очередном рывке вороной лишь ушел глубже в воду и жижу под ней, не в силах больше выворотить оттуда ноги. Он продолжал ритмично дергаться, пытаясь продолжать скакать, и Кай знал, что он будет делать это, даже уйдя в трясину с головой — и, возможно, очень долго, учитывая, что болото нередко консервирует трупы.

Если, конечно, та, что наложила на него заклятье, не умрет раньше.

Кай вытащил кинжал. Даже в сгущающихся сумерках он уже еле тлел. А до Пелльрондского поля оставалось еще около мили — причем это до северного края, а где там обосновались маги, еще вопрос. Может, ближе к центру, а может, и к югу… Но прежде, чем думать об этих расстояниях, надо сперва преодолеть двадцать ярдов вязкой грязи до относительно сухого берега…

Все тем же кинжалом Кай быстро разрезал веревки, удерживавшие мешок. Подумал с усмешкой — хорошо все-таки, что магическим артефактом, определяющим судьбу мира, на сей раз является кинжал, а не какое-нибудь столь любимое магами и бесполезное в практической жизни колечко… Подумав еще мгновение, по очереди стянул с себя сапоги и зашвырнул их как можно ближе к берегу. Добросить до сухого места не получилось, но он приметил, где они попАдали в воду. Где можно вытащить из грязи сапог — можно вытащить и босую ногу, а вот обратное неверно… Затем он сполз по конскому боку в ледяную воду (никаких прыжков, зачем нам проваливаться в грязь сразу по колено?) и стащил туда же Изольду, следя, чтобы горловина мешка — и, соответственно, ее голова — оставалась над водой. Сейчас ей, конечно, было все равно, но вот после оживления вода в легких едва ли пойдет ей на пользу. Материал мешка был плотный, не простая дерюга, но Бенедикт отнюдь не был уверен в его водонепроницаемости. Об этом он спросить Изольду не догадался, и теперь приходилось исходить из худшего. Можно было бы развязать и посмотреть, но нет времени, да и света уже маловато…

Ноги Кай ушли в скользкую холодную жижу не по колено, но почти до середины голени. На миг его живот захлестнула ледяная волна паники — нет, он не сможет их вытащить, он так и утонет тут, в считанных ярдах от берега, составив компанию двум другим трупам… Но он заставил себя аккуратно, без резких движений, выволочь одну ногу из грязи (не обращая внимания, что вторая при этом уходит глубже) и сделать первый широкий шаг. Всего-то и нужно, что три десятка таких шагов. Это же… так… просто…

На то, чтобы сделать эти тридцать шагов, волоча за собой мешок, у него ушло, наверное, не меньше четверти часа. Самым трудным был начальный участок, где казалось, что каждую ногу тянет вниз целая тонная липкой жижи; ближе к берегу дно сделалось не таким вязким, но к этому времени все его мышцы уже ныли от усталости. Когда Кай, наконец, выполз на берег, то просто рухнул в грязь рядом с сапогами (которые нашел и на сей раз добросил до суши пять минут назад) и несколько минут лежал на спине в изнеможении, в ужасе повторяя вслух «только не заснуть!» Затем сел, вылил воду из сапог на ноги, стараясь хоть как-то отмыть налипшую грязь, по очереди обтер ступни о штанины и обулся. Проверил кинжал — не напрасны ли все его старания? Нет, кажется, пока еще не напрасны… но сколько у него в запасе — четверть часа, полчаса? За пятнадцать минут ему точно не добежать, тридцать дают шанс… Можно, конечно, оживить Изольду прямо сейчас — и все проиграть, если магов нет на поле. Хотя, если их там нет, ситуация не изменится к лучшему и если он туда добежит. Но если они все-таки там, Каю требовалось переговорить с ними до воскрешения Изольды.

Он взвалил мокрый мешок на плечи. Несмотря на довольно высокий для женщины рост, Изольда была легкой — тонкая кость, ни унции лишнего жира (Кай вспомнил ее обнаженное тело на берегу Обберна). Фунтов сто, ну сто десять максимум. Но пробежать милю, а то и две, с таким грузом на плечах, если ты не вымуштрованный марш-бросками солдат, а всего лишь поэт, любящий долгие, но спокойные прогулки…

На боку у Кая все еще болталась шпага, с которой он почти не расставался с тех пор, как узнал о возможности покушений на него. Выбираться из болота она не мешала — ножны лишь скользили по грязи, не увязая и не цепляясь — но не будет ли она путаться в ногах или бить по ним во время бега? «Если будет, тогда и брошу», — решил Кай. Пока он вылезал из Морасты, он почти не обращал внимания на холод — пожалуй, ему было даже жарко — но вот теперь почувствовал, как тот пробирает его до костей, не только ноги, но и все тело, и мокрая грязная одежда отнюдь не помогает согреться. «Ну что ж, — подумал Кай, — бежать веселее будет». Глубоко вздохнув, он поудобнее ухватил Изольду сквозь мешок за плечи и за ноги под коленями — и побежал.

Мертвый конь по-прежнему ритмично дергался в воде, медленно, но верно погружаясь в трясину.

Но им не понять, у них не отнять Два жупела — Тьму и Свет… Ну что ж, господа, не буду пенять — Вы знаете мой ответ: Железом звеня, седлайте коня, Скачите во весь опор, Но только не впутывайте меня В затеянный вами спор! Шагайте на бойню, как бык в ярме, Несите мор и чуму — Но я не служу ни Свету, ни Тьме, А лишь себе самому!

Кай бежал под собственную «Песенку негероя», крутившуюся у него в голове. Да, легко было, конечно, сидя в комфорте и тепле за столом, сочинять стихи о том, как ты, весь в белом, стоишь над схваткой. Стихи эти были, на самом деле, написаны как протест против пафоса имперской пропаганды — тогда как раз был очередной юбилей Битвы Великого Перелома, и казалось, что даже из водопроводных труб несется про «Великую Победу наших славных предков, отстоявших дело Света». На тот момент эти стихи, уравнивавшие Светлых и Темных, провозглашавшие, что «итог геройства и тех, и тех» — смерть, разруха и несвобода, казались актом чрезвычайной смелости. А сейчас… сейчас это был просто ритм, под который удобно переставлять ноги.

Шпага моталась на портупее, но по ногам не била — и это было едва ли не единственным положительным моментом. Каю пришлось преодолеть подъем — тот самый, что вынуждал Морасту свернуть влево, в обход Пелльрондского поля. Он был пологим и не слишком длинным, шагом и налегке Кай одолел бы его, не заметив — но теперь едва не сбил дыхание. Когда же он, наконец, добрался до верха, ему открылось во всю ширину пока еще различимое в сумерках поле былого сражения — вместе с участниками такового. Только это были не те участники, славить которых учили в имперских школах.

Кай знал, что это неверный образ — уже хотя бы потому, что скелеты, лишенные мышц, не могут двигаться — и все же воображение упорно рисовало ему костяки в ржавых доспехах, с ошметками гниющего мяса на костях и червями, копошащимися в пустых глазницах, медленно и бесцельно бродящие по полю. Возможно, даже с замогильными завываниями и скрежетом гнилых зубов, сливающимся со скрипом ржавых сочленений. Однако уже издали он увидел, что фигуры на поле выстроены правильными рядами по родам и видам войск — панцирные мечники с двуручными и полуторными мечами, латники со щитами и боевыми молотами, алебардщики с грозными рядами серповидных лезвий, воздетых высоко над шлемами, арбалетчики со станковыми арбалетами, не очень многочисленные на фоне прочих, но устрашающе выглядящие отряды рыцарской кавалерии на защищенных доспехами конях. Да, это был именно стиль Вольдемара, использовавшего почти исключительно тяжелое вооружение. Его кредо было — «лучше нанести один смертельный удар, чем сотню царапин» (его противник, занявший пост главнокомандующего войсками коалиции перед Пелльрондской битвой после гибели своего предшественника, придерживался противоположного подхода и отвечал на это, что «проще убить одного медведя, чем сотню жалящих ос» — и история вроде бы подтвердила его правоту, предопределив дальнейший упадок тяжелого вооружения в Империи, хотя, если бы не несколько военных случайностей вроде той же схватки на Морасте, кто знает, как бы оно могло обернуться). Но все эти тяжелые доспехи и оружие не были выкопаны вместе с костями их владельцев. Даже если предположить, что их хоронили, не забирая трофеев, за триста двадцать лет в земле от того древнего железа мало что могло остаться, а все эти клинки и латы отнюдь не выглядели ржавыми, гнутыми и пробитыми. Все они были извлечены и доставлены с каких-то имперских складов, где бережно сохранялись десятилетиями, а может, и столетиями — все еще значащиеся в уставах, хотя уже давно не используемые на практике.

Интересно, подумал Кай (всякая теоретическая мысль, отвлекавшая его от собственной усталости, растущей боли в мышцах, рвущего грудь дыхания и железистого привкуса во рту, была благом)., зачем зомби полные латные доспехи? Ведь им нужно защищать только голову и шею… ну и конечности, конечно, ибо потеря таковых сильно снижает боевые возможности… но вот туловище прикрывать особо ни к чему, это только лишний вес и трата металла. Все дело в том, что их нынешние начальники просто тупо следуют уставам, предпочитая ничего не менять? Вечный принцип Светлых — не мы придумали, не нам отменять, от добра добра не ищут, как бы хуже не вышло… Или… сами зомби не пойдут в бой, не получив привычного для себя вооружения? Они ведь слишком тупые, чтобы понять, что кирасы им больше не требуются… Какое, однако, трогательное единство в подходах у бывших непримиримых антагонистов, ныне слившихся до полной неразличимости…