Лекарство от одиночества

– Хрипы? – деловито уточняю.

– Нет, хрипов я как раз таки не слышу.

– Тогда чего ругаешься? – мямлю, без сил сворачиваясь в клубок.

– Чего? И правда... Сейчас принесу таблетку. Не спи.

– Нет у меня таблеток.

– У меня есть. Жаропонижающее. Может, даже колоть придется.

– Не хочу укол! – капризничаю и опять проваливаюсь в вязкое забытье, но Бутенко принимается меня тормошить, чтобы я приняла лекарство.

– Мама!

– Мама приболела. Пойдем. Не будем ей мешать.

На этом я засыпаю. Сквозь сон чувствую, как меня обтирают чем-то холодным, вяло отбиваюсь, шарю в поисках одеяла, которое кто-то вырывает из рук.

– Садист!

– Нельзя тебе кутаться. Температура за сорок!

– Может, умру. Как было бы хорошо. Все проблемы махом решились бы.

– По жопе хочешь? – угрожающе рычит на ухо смутно знакомый голос. – Получишь!

– Ай!

– Уколол но-шпу с димедролом, а то ибупрофен в таблетках тебе до звезды, – информирует меня Жорка. И недоверчиво уточняет тут же: – Чего, правда, так больно?

Нет. Но обидно очень. Засыпаю, так ничего и не сказав. И в следующий раз просыпаюсь уже с более легкой головой. В темноте хлопаю глазами, долго не понимая, где я. Воздух тяжелый и влажный, как клейстер, на который мы с мамой однажды клеили обои. Постепенно в голове проясняется. Испытывая лютую слабость, поднимаюсь на дрожащих ногах и по стеночке отправляюсь на поиски Мишки. Благо искать долго не приходится. Они спят с Георгием на диване. Мишка, развалившись по обыкновению звездой, и бедный Жорка – компактно уместившийся у самого края. Подхожу ближе, не зная, как поступить. По-хорошему надо бы Мишку забрать к себе. Но я заразная и слабая…

Пошатываясь, наклоняюсь, чтобы поправить простынь, как раз тогда, когда Жорка открывает глаза, почувствовав чье-то присутствие. Застываем, глядя друг на друга. Глаза у Бутенко черные, как два омута – затягивают поневоле.

– Что такое, Эль? Плохо? – моргает, разрывая контакт.

– Нет. Наоборот. Я Мишку проверить. Извини, что тебе пришлось с ним возиться.

– Мне в радость.

Бросаю на Жорку полный сомнения взгляд. И тут у меня предательски начинает урчать в животе.

– Та-а-ак, кажется, кто-то проголодался. Пойдем.

Бутенко решительно встает, отбросив в сторону простынь, и только потом вспоминает, в каком он виде. Я тоже пораженно застываю. Почему сейчас? Я ведь однажды уже видела его голым. Но как-то тогда я его не рассмотрела совсем. А сейчас, вот, неловко пялюсь. Он в одних боксерах – реплике на Келвин Кляйн, плохо скрывающих утренний стояк. Да и как тут скроешь, когда природа его настолько щедро одарила? От этой мысли к остывшим было щекам приливает горячая кровь. Я отворачиваюсь, чтобы Бутенко ничего такого обо мне не подумал. Устремляю взгляд в окно, но вместо пейзажа вижу его кряжистую массивную фигуру в отражении.

– Пойдем, поешь. Я сварил бульон.

– Разве тут были продукты?

– Нет, я заказал их доставку.

Здесь напрашивается вопрос, почему Жорка, собственно, не заказал готовое блюдо, но ведь ответ понятен. Он хотел обо мне позаботиться сам…

На столе передо мной материализуется парующая тарелка с бульоном, щедро притрушенным зеленью.

– Жора, спасибо, – шепчу, облизав губы. – Ты меня опять спас.

– Да погоди, тебе до выздоровления еще неделю болеть. Это пока температура спала, но она скоро вернется.

– Ты понимаешь, о чем я.

Он садится напротив, опираясь широкой ладонью на стол, а я, поддавшись какому-то совершенно необъяснимому порыву, тут же накрываю ее своей. И замираю, опасаясь, что он как-то неправильно это расценит.

– Да, понимаю.

– Я так тебе благодарна! Ты будто мой ангел-хранитель.

– Эля, – вздыхает он. – Мне не нужна твоя благодарность.

– А что нужно? – шепчу, отведя взгляд.

– То, что ты, наверное, не захочешь мне дать.

– Откуда ты знаешь?

– А если захочешь, то руководствуясь вовсе не теми чувствами, которые мне бы хотелось видеть.

Он прав. Он чертовски прав… Я ведь просто использую его любовь ко мне как инструмент, позволяющий выбраться из-под навалившегося на меня ощущения ненужности и бессилия. Ну, или как подпорку в новой жизни. А Жорка… Он и правда достоин большего. Как никто достоен.

– Прости меня, – повторяю в который раз. На глазах, устремленных к тарелке, собираются слезы.

– Ты ж не виновата, что я так вперся.

А ведь это первое его признание – вдруг понимаю я. Такое нескладное, но от этого как будто еще более наполненное. Смыслом. Чувствами. Истиной, как она есть.

– А давно ты… – замолкаю, потому что мне, опять же, потешить самолюбие, получается, надо, а ему… зачем вспоминать? – Прости, – прячу лицо в ладонях.

ГЛАВА 22

ГЛАВА 22

Бутенко, конечно же, оказался прав. Колбасило меня еще неделю. И это было особенно обидно, потому что неделя эта была последней неделей лета.

– Давай, беги, не мерзни.

Киваю, наклоняюсь к Мишке, чтобы еще раз потискать сыночка.

– Спасибо, Юра, что помог с ним, – бормочу, осторожно захлопывая дверь. Поднимаю глаза и ловлю на себе пристальный взгляд мужа. Точней, мужчины, который им вскорости перестанет быть, а я все никак не привыкну.

– Эля, он мой сын. Конечно, я буду помогать. Во всем. Можешь на меня рассчитывать.

И нет лжи в чистых Юркиных глазах. Они такие искренние, в них столько боли, что мне ему все на свете простить хочется. И мысли мелькают всякие… трусливые, приспособленческие. О том, что он был несколько не в себе, когда мы поссорились. А значит, я с большим пониманием должна была отнестись к его метаниям. Лояльнее. В конце концов, для Юры эта история с тестами стала и впрямь огромной трагедией. А я, получается, не нашла в себе сил его поддержать.

– Тогда я заберу Мишку из сада.

– Не надо. Отдыхай. Я попрошу за ним заехать маму. Она страшно по вам скучает.

– Когда успела-то? Вчера только заглядывала с котомками, – усмехаюсь, глядя куда-то поверх Юриного плеча. В глаза не могу. В их глубине тает моя решимость.

– Ты всех нас напугала своей болезнью.

– Обычная простуда.

– Обычно ты не болеешь, – возражает Юра. И мне на это нечего ответить. Ведь я действительно крайне редко простуживаюсь. А тут, вероятно, на нервной почве произошло ослабление иммунитета. Что же мы с нами сделали? Хочется сказать себе: «Стоп! Хватит…». Я даже к нему шагаю, но тут противно пищит домофон, дверь в подъезд открывается, являя миру расфуфыренную Елену, и я шарахаюсь в сторону, проклиная себя за слабость. Но так же понимая и то, что мой порыв все отыграть назад, наверное, далеко не последний…