Ленинский тупик

Наверное, это был самый лучший, подарок, который сегодня сделали имениннику. Во всяком случае, самый радостный. Старик засмеялся характерным инякинским смешком, схожим своими шумными придыханиями и высокими, булькающими звуками с плачем. Потрепал Ермакова по плечу.

До семидесяти восьми лет Иван Иванович работал пильщиком на продольной пиле. Внизу сменялись одни за другими внуки, а наверху бессменно стоял старик, посмеиваясь над обессилевшими, сплевывающими опилки потомками.

– Бо-ольшую деньгу зашибал… - похвалялся он Ермакову.

Но тут вернулся Зот Иванович, прервал застольную беседу, предложив Ермакову, пока позовут к столу, “перекинуться в преферантик”.

Ермаков терпеть не мог преферанса. Он называл его игрой дичающей российской интеллигенции. Увязают в преферансе, говаривал он, где? В мягких вагонах или там, где собираются люди, которые не привыкли, не умеют или опасаются говорить об общественных или просто общих вопросах. Не общаться, в силу обстоятельств, невозможно. Вот и общаются - молча…

Ермаков высказал с полуулыбкой свой взгляд на преферанс - игра, естественно, не состоялась. Зот тут же сменил программу. Принес коньяк. Столь немыслимо дорогой, что Ермаков видал такой лишь в аэропортах, в винных отделах, под замком. Выпили хорошо. И тут Зота повело:

– Ермак, слух идет по миру, ты революцию готовишь в строительстве. Вот-вот объявишь… Не иначе ты слету еврейскую идею подхватил… Пошто еврейскую? Революционная! Ты кто? “Рязань косопузая”, как дразнили мы, калужане, вас. Родная кровь! Высота рязанца Ермака - отливки для блоков. Керогазы всякие - сушить штукатурку. Говорю, как со своим, без обиняков: ты - Ермак: с кляузой не побежишь! Донос - не твоя профессия!… Коли революционная - Акопян тебе дорожку проторил.

– Так он же не еврей. Чистый армян!

– Все они, кто не нашего бога людишки, жиды пархатые. “Великая” Литва нашему Ивану Грозному перебегала дорогу. А Кавказ? Чтоб его через коленку сломать, сколько русских солдат полегло?!

Кстати, мать у твоей Огнежки еврейка в четвертом поколении, хотя и ополяченная. . Сведения точные…

В этот момент Зота Инякина позвали к телефону. Разговор Зота с кем-то затянулся.

Отец инякинский тут как тут. Повел Ермакова показывать, как он живет Старик вел Ермакова , медленно, бочком спускаясь по скрипучей лестнице внутри квартиры. На ходу рассказывал доверительно:

– Годов, значит, этак-тридцать назад времечко было лихое. Я наказывал сынам. Тишке, тому, что плотничает на стройке, и Степану, - этого недоглядели, в бандиты пошел, царство ему небесное, - говаривал им, что ни подстелет вам жизнь под ноги, ковер дорогой или рогожку, чтоб одной бороздой шли. Сам знаешь, с чужими людьми дружись - за нож держись… -… У нас вокруг одни свои… Вишь, исполнилось. Одним двором живем.

Ермаков и раньше знал, что Зот Иванович объединил две квартиры, расположенные одна над другой, в одну. В верхней жил “сам”, как говаривали маляры из треста Мострострой, которые белили квартиры Инякиных; нижняя была прозвана ими “людской”. Там расположились, в четырех комнатах, Тихон Инякин с женой и сыновьями-школьниками, и отец, Иван Иванович. Здесь же останавливалась инякинская родня из деревни, наезжавшая в город на рынок с яблоками, грушей, медом, ягодами всех видов. Дармовые фрукты почти круглый год громоздились во всех комнатах, распространяя вокруг сладковатый аромат грушовки или свежесть антоновки.

– Одниим двором живем, - тянул старик, точно из благодарственного молебна, умиленно-благолепно,- одни-им.

Он довел наконец Ермакова до своей комнаты, весь угол которой занимал старинный обшарпанный буфет, усадил в резное, из черного дуба кресло (внизу доживала свой век прежняя обстановка Зота Ивановича), отпер своим ключиком белый шкафчик, висевший над кроватью, достал оттуда пузатый графин с ликером, тягуче-сладким, отдающим ванилью, чокнулся с Ермаковым. Обтерев рот ладонью и причмокивая: “Эх, жизнь-патока!”, старик ответил наконец на словно бы вскользь заданный Ермаковым вопрос:

– Почему я только Тихону и Степану наказывал друг за дружку держаться, а Зотушку обошел? Хе-э-э!..

В этом-то вся и заковыка… Еще по одной? .. Эх, жизнь- патока1 Зотушка-та рос в семействе, дело прошлое, вроде девки. “Да, тятенька… Нет, тятенька…” - и весь разговор. Ластился ко всем котеночком. Глядит, бывало, в отцовы глаза, желания угадывает. Занесешь над ним кулак - пальцы сами разжимаются. И всего страшился. Все ему что-то мстилось… Как-то проснулись -мы на печке спали - от крика… А сельцо наше, Злынцы, на отшибе. Волки по ночам забегали. Да и людишки, известно, до чужого добра охочи… Купил я, одним словом, на толчке старинный пистолет, гладкоствольный, без мушки, - толковали, таким бары друг дружку угробляли,,. Проснулся я, значит, от крика. Зотушка босой, ротишко перекосило, - хвать пистоль. А пистоль завсегда под рукой лежал, в ларце, Выскочил из хаты, заорал что есть мочи: “Выходи! Стрелять буду!”

Зотушка, понял я потом, вечерних бабкиных разговоров наслушался. Места наши болотистые, матушке моей, покойнице, все черти болотные мстились… “Выходи!” Молчат. Он, значит, в кусточки, в злого Духа - ба-бах! На него оттеда кошка - прыг.

Старик утер ладонью свои мутные, слезящиеся от смеха глазки.

– В бабку он. То кошку за злой дух примет. То ужака за гадючку, прибежит из лесу - аж зайдется от крику: укусила-де, пухнет рука, пухнет.

Старик посмотрел куда-то в потолок и спросил, пожав плечами, скорее не Ермакова, а самого себя:

– Жизнь, что ль, переменилась? Я был не из самых пужливых, - он сжал свои кувалды-кулаки.
– А как только чуть оперюсь, меня жизнь по темечку слегой… Вторую коровенку мечтал приволочь к себе на двор - от раскулаченных. Не дали! Для чего ж раскулачивали? Как-то мужичка принанял овес убирать. Едва откупился от высылки. Думал, не дадут Инякиным подняться. Каюк! Ан Зотушка вынырнул… Кто б подумал? Зотушка! Квартира- палаты. Как у шаха персидского. Обстановка новая, ерманская, Полировка как зеркало. Деньжат гребет… Что я, бывало, в год, он - в месяц. Работниц, вон, двоих держат, хоть сама-то цельный день только и делает, что меняет серьги на климзы… как их?., ну да, клипсы. Поговаривают, еще девку принаймут - вызовут дачку охранять и для посадок на участке,.. Чего? Я только второй год, как к Зотушке прибился. Обида.. Кто вынырнул? Не Степан, не Тихон. Зотушка… Ну да ладно… Одним двором зажили… - снова возгласил он молитвенно. .

Ермаков задышал открытым ртом.

“Зотушка вынырнул. Самому не удалось стать кровососом. Прищемили лапу. .Зотушка вынырнул…”

Шофер Ермакова. гнал вездеход напрямик по перекрытому - ремонтировали мостовую - проезду. Машину швыряло. Талая вода под колесами шуршала, чудилось Ермакову, как клубок змей. Вот на чем буксовали полуспущенные для езды по бездорожью шины вездехода со стертыми протекторами!

– Давить их! Давить!
– вырвалось у Ермакова, то и дело хватавшегося за дверцу кабины.

С Зотом Ивановичем Ермаков встретился на другое утро в приемной председателя исполкома Моссовета, куда Ермаков был вызван на заседание.

Ермаков сдержанно извинился за вчерашний до времени, уход (“Отец твой довел… Ликерчиком…”), попросил Зота Ивановича выйти с ним в коридор потолковать. Они остановились у подоконника. Ермаков достал записную книжку и ровным, на одной ноте, голосом перечислил железобетон, который. можно было бы без ущерба для строительства перебросить на участок, где вот уже какой день простаивала первая в городе комплексная бригада.