Ленька-карьерист
Шрифт:
Но, с другой стороны, приглядевшись к советским реалиям, я уже понял: в Советском Союзе можно быть гениальным конструктором, великим ученым, талантливым директором, но при этом и собственная твоя судьба, и судьба твоего КБ, твоего института все равно будет решаться одним человеком — первым секретарем партийного комитета. Он может дать тебе ресурсы, а может отнять, может поддержать твою идею, а может похоронить ее под сукном из-за каких-то своих, никому неведомых соображений. Партия здесь не просто «руководящая и направляющая сила», это — альфа и омега, стержень, на который нанизывается вся жизнь страны.
Пирамида власти абсолютно прозрачна, и на ее вершине стоит Партия. Директор завода должен выполнить
Быть инженером — значит быть исполнителем, пусть и очень высокого ранга. Быть партийным работником — значит быть тем, кто ставит задачи. Инженер может построить лучший в мире завод. Но только партийный секретарь может решить, что именно этот завод будет производить: кастрюли или танки. И в этом была вся разница.
Нет, мне не следует замыкаться в рамках одной лишь технической роли. Слишком уж амбициозны мои замыслы: я хотел предотвратить голод 30-х, подготовить страну к войне, избежать массовых репрессий, а для этого всего нужно будет находиться не в конструкторском бюро, а в том кабинете, где принимаются решения. Пусть поначалу это будет скромный кабинет инструктора райкома или помощника секретаря обкома. Но это будет ступенька на лестнице, ведущей в Политбюро.
И, как бы ни были с виду скромны возможности инструктора Оргбюро ЦК, в реальности они были совершенно несопоставимы даже с очень высокими советскими или хозяйственными должностями. В общем, есть за что побороться!
И на следующий день я направился в партком, в кабинет Бочарова.
Николай Пахомович сидел за столом, заваленным бумагами. В кабинете, как всегда, было сильно накурено, пахло дешевым табаком и сургучом. Парторг принял меня с радостью.
— Садись, Леонид. Вижу, Пленум на тебя произвел впечатление.
— Не только Пленум, Николай Пахомович, — я сел на стул напротив него, и постарался, чтобы мое волнение не слишком бросалось в глаза. — Был разговор. Личный.
Я коротко, без лишних эмоций, пересказал политические беседы со Сталиным, завершив его «советом» о переводе в Оргбюро.
Бочаров слушал молча, постукивая по столу тупым концом карандаша. Его лицо ничего не выражало, но я видел, как он беспокоился. Когда я закончил, он еще с минуту молчал, глядя в окно на серый ноябрьский двор.
— Что ж, — произнес он наконец, поворачиваясь ко мне. — Поздравляю. Такое доверие дорогого стоит. И что ты решил?
— Написать заявление, конечно же. Но вот, пришел к вам, Николай Пахомович, за советом. Вы знаете эту кухню изнутри. Какие здесь могут быть подводные камни?
Бочаров невесело усмехнулся.
— Подводные камни… — произнеся это, он повел шеей, будто воротник френча вдруг начал его душить. — Аппарат ЦК, Леня, это тихий омут. Снаружи гладко, а под водой идут такие щуки, что и не снилось. Интриги, подсиживания, грызня…
Он подался вперед, понизив голос.
— Ты пойми, там нет последних мест. Каждая должность, каждое место — это чья-то сфера, где переплетаются разнообразные интересы. Ты можешь, сам того не ведая, претендовать на вакансию, которая уже обещана сыну какого-нибудь старого большевика или протеже влиятельного члена ЦК. И тогда тебя начнут тихо, методично топить. Завалят бумажной работой, подсунут документ с ошибкой, подстроят так, будто ты сочувствуешь оппозиции. Затем нашепчут руководству о твоей некомпетентности, склонности к «уклонам», или еще чего-нибудь. И даже поддержка товарища Сталина не всегда помогает — он высоко, а эти щуки плавают рядом с тобой. Будут капать ему на мозги постоянно, и в конце концов товарищ Сталин в тебе разочаруется. Потом они тебя съедят, и он даже не заметит.
Слова Бочарова подействовали, как ушат холодной воды. Конечно, я имел
представление о политической борьбе на уровне Сталина и Бухарина, и безошибочно знал, на кого ставить, но совершенно не имел сведений про эту подковерную, ежедневную войну за место под солнцем.— И что же делать, товарищ Бочаров? — спросил я.
— Действовать нужно, — задумчиво протянул Бочаров, барабаня пальцами по столешнице, — но аккуратно и с умом. Вслепую туда лезть нельзя. У меня остались старые связи в аппарате ЦК. Дай время — нужно прощупать почву. Поговорю с людьми, выясню, какая сейчас обстановка в Оргбюро, есть ли там вакансия, которая ни за кем не «закреплена». Узнаю, кто там сейчас заправляет, кто в силе, кто идет под откос, кто с кем против кого дружит, и потом дам тебе расклад. И ты будешь хоть немного ориентироваться, знать, с кем можно дружить, а кого следует обходить десятой дорогой. Только смотри — пока никаких телодвижений помимо меня не совершай! Надо все разведать и действовать наверняка.
Закурив, парторг посмотрел мне прямо в глаза, и во взгляде его таилась невысказанная, потаенная мысль: ты, Брежнев, мне, я — тебе. С его стороны это явно было не просто бескорыстное предложение помощи, нет: это была инвестиция, вложение и в мое, и в свое будущее. Он поставил на меня, и в будущем ожидал ответной благодарности. Так складываются советские кланы. Без них успешная карьера невозможна, но в будущем они станут одним из тех самых камней, что утопят Советский Союз.
— Спасибо, Николай Пахомович, — сказал я искренне, чувствуя огромную благодарность. — Я понимаю, чем вы рискуете ради меня. И я этого не забуду. Если все получится, вы всегда сможете на меня положиться.
Это была не просто благодарность. Это было обещание. Клятва верности в этой новой, непонятной мне игре.
Бочаров чуть заметно, удовлетворенно кивнул, и в его глазах я увидел блеск опытного игрока, который только что сделал многообещающую ставку.
— Хорошо, — сказал он уже своим обычным, деловым тоном. — Заявление пока не пиши. Жди моего сигнала. Учебу не запускай: диплом инженера тебе еще пригодится. В нашем деле крепкий тыл никогда не помешает.
Я вышел из парткома со спокойной душой. Теперь у меня был не только могущественный покровитель где-то в недосягаемой вышине, но и опытный союзник здесь, рядом, под боком. И это могло стать решающим фактором успеха.
Слухи в стенах училища перемещались быстрее сквозняка, гуляющего по длинным коридорам. Я еще даже не написал заявления, а неясная тень моего возможного ухода уже легла на привычный уклад жизни. Первым, кто пришел ко мне с вопросом, был Егор Суздальцев, новый комсомольский секретарь.
Егор, хоть и пришел в «Бауманку» с рабфака, уже зарекомендовал себя как основательный и вдумчивый парень. Недавно он сменил на посту скомпрометировавшего себя Ланского и относился ко мне, косвенно сыгравшем в его судьбе столь заметную роль, с некоторым пиететом. И вот, он подошел ко мне после лекции.
— Леонид, разговор есть, — без предисловий начал он, пока я складывал конспекты в потертый портфель. — Отойдем в сторонку?
Во взгляде его читалась неподдельная тревога.
— Хорошо, только недолго, куча дел еще на сегодня! — согласился я, и мы отошли к окну в конце коридора.
— Слухи идут, что ты на повышение уходишь, в ЦК. Это правда?
— Слухи, Егор, на то и слухи, — уклончиво ответил я. — Пока ничего не решено!
— Ну, дыма без огня не бывает, — нахмурился он. — Я не о том. Я о КБ. Ты его создал, ты его тянешь. А если ты уйдешь? Я справлюсь? Дикушин — гений, но он конструктор, а не организатор. Владизиевский — технолог. Там же все на твоем авторитете держится. Развалится все без тебя. И это же главное наше комсомольское дело, гордость всей ячейки!